Моё поступление в МГИМО отметили так. Бабушка испекла изумительный торт. Бобчинский с Добчинским водрузили на стол бутылку настоящего французского шампанского. Мама прилетела из Екатеринбурга — она была с экспедицией в горах Северного Урала — купила новое вечернее платье и вышла в нём к столу.
В этом же платье она была, когда пошли с ней в ресторан отмечать моё зачисление в МГУ. Бобчинский до срока споил Добчинского, и оба остались дома. Мама сияла улыбкой, бриллиантами и изысканностью манер. На неё оглядывались. Впрочем, на меня тоже. Ловкий молодой человек — явный альфонс — закадрил светскую львицу. Такая постановка вещей мне льстила.
Испортил вечер кривоносый сын Кавказа. Он попытался пригласить маму на танец, а когда получил отпор, наехал на меня — звал поговорить один на один, обзывал трусом и бабой. Пришлось вызвать службу безопасности. Но всё, что смогли сделать дюжие парни в чёрном — вызвать такси и проводить нас к нему.
Кривоносые, числом уже в пять голов, свистели вслед и улюлюкали. Мама открыла дверь авто, пропустила меня вперёд, потом обернулась к выродившимся потомкам Прометея и изобразила неприличный жест средним пальцем правой руки. Они взвыли от огорчения и кинулись догонять. Мама прыгнула ко мне на колени и захлопнула дверь. Таксист дал по газам.
Дома пожаловался Билли.
— Ложись, Создатель, спать — подумаю, что можно сделать.
Утром позвонил деду. Пожаловался ему.
— Ты хочешь, чтоб мои люди нашли и наказали их?
— Я хочу, чтоб твои люди научили меня давать отпор в подобных ситуациях.
Генерал молчал.
— Они оскорбили твою дочь.
Дед дочь любил больше внука.
— Хорошо. Я тебе должен — а долг платежом рдеет. Возьми паспорт, подъезжай — я закажу тебе пропуск.
Пока добирался, у деда состоялся ещё один разговор по теме.
— Как готовить вашего мальчика? — с усмешкой, запрятанной в уголках глаз, спросил инструктор генерала.
— В режиме — "Разминка перед сауной".
Со мной так и занимались — обучали всем премудростям рукопашного боя, а у меня на теле ни синяка, ни царапинки. Попутно исправили осанку — плечи распрямились, грудь выпятилась. Мышцы налились силой, отяжелели массой. Правда, не обошлось без таблеток и уколов, зато за один год я из растерянного хлюпика превратился в самоуверенного атлета.
Ещё раньше, под Новый год, судьба подарила мне случай реабилитироваться перед мамой. Мы делали последние покупки к праздничному столу. Какой-то хам так спешил, что грубо толкнул маму и не извинился. Выпал пакет, покатились апельсины.
— Аккуратнее, гражданин.
— Пошла ты...
Я догнал нахала, схватил за шиворот и поволок к выходу. Желание было — сунуть его носом в снег, чтобы остыл немножко. Не исполнилось. Он вывернулся из своей шубы, разбил бутылку об угол витрины и двинулся на меня.
— Лёшка! — крикнула мама.
Она помнила меня другим. Она не знала, что теперь я в состоянии вести бой с четырьмя такими одновременно. Ногой выбил у мужика стекляшку из кулака, а другой так врезал в грудину, что он влетел спиной в витрину и притих там, украшенный консервами, как ёлка игрушками.
— Класс! — сказала мама и пошла оказывать первую доврачебную помощь.
Я стал собирать апельсины. Набежали охранники, подъехал наряд. От задержания меня отмазала запись видеонаблюдения. Нам даже апельсины поменяли.
— Утёрла нос? — поинтересовался я, имея в виду мамины хлопоты над поверженным хулиганом.
Мама так и поняла:
— Нет. Он так вонюч — не для моего обоняния. А ты возмужал.
— Могу без мамы с девушкой гулять?
— Можешь.
Дед не выпускал меня из поля генеральского зрения. Однажды — я тогда учился уже на вторых курсах своих ВУЗов — зазвал по мобильнику к себе и предложил оформиться на постоянную работу.
— Да я же не военный!
— Не важно. Твоё дело — компьютеры.
Я и так треть рабочего времени проводил в этом заведении, тренировал и закалял своё тело, иногда ковырялся в компах по просьбам деда, так что согласие, в данном случае — чистая формальность.
Через год после этого — то ли вакансия освободилась, то ли оценили мои способности — предложили перейти в аналитический отдел. Вот это, скажу вам, работка! По крайней мере, для Билли. Здесь он развернулся в полную силу своих практически неограниченных возможностей. Моя роль сводилась к двум элементарным манипуляциям — загрузить его темой и доложить начальству о завершении её разработки. Но даже роль стороннего наблюдателя была интересна. Билли не делал секрета из сбора информации, её анализа, проектирования алгоритма предстоящей операции, тщательной деталировки всех нюансов. В любой момент, подключившись, я получал подробную информацию — что сделано, что планируется, процент выполнения задания, время его окончания. То есть тот момент, когда я мог, распечатав, положить на стол начальства, как результат своих трудов, тщательно разработанный план какого-нибудь спецзадания.
В той операции, за которую мне и моим командирам присвоили звания Героев России, я, а не Билли сыграл решающую роль. Я узрел в куче информационного хлама, предоставленного мне на обозрение виртуальным помощником, изумруд.
Да ещё какой!
— Билли, об этом подробнее.
Он потрудился, а я понял, что зацепил за хвост величайшую тайну прошлого века.
— Работаем!
И Билли разработал великолепный план: огромная (ну, очень огромная) куча денег, тайно вывезенных из Союза в прошлой эпохе, также тайно вернулась на обновлённую Родину. Швейцарские банкиры так ничего и не пронюхали, и, я думаю, лет сто ещё не спохватятся, какие деньжища умыкнули у них из-под носа. Вся эта информация является строжайшей государственной тайной, поэтому без подробностей расскажу о финальной, самой приятной части операции.
Всем соучастникам финансовой диверсии выдали материальное вознаграждение. Я получил десять миллионов рублей. Уже по этому можете судить о размахе операции. Звёзды Героев нам вручали не в Кремле, а в загородной резиденции Президента.
Я, главный солист операции и три наших последовательно стоящих друг над другом начальника в единой шеренге выпятили грудь перед Верхглавкомом. Он наградил, поздравил и пригласил к столу — отметить. Сам долго не появлялся, и распорядитель сказал:
— Угощайтесь, господа, Президент сейчас подойдёт.
Мои начальствующие коллеги опробовали коньячок, белое и красное вино, наливочку — повеселели, разговорились. Четыре рюмки стояли передо мной, соблазняя, уговаривая, стыдя и угрожая, но бесполезно — не пьющий я.
Стремительно вошёл Президент, жестом заставил всех сидеть за столом, потребовал себе водки. С бокальчиком в руке обвёл присутствующих строгим взглядом.
— Из-за вас.... Из-за таких, как вы.... — Верховный Главнокомандующий нахмурил брови.
У присутствующих вытянулись, позеленели лица. Директор нашего департамента схватился за сердце (или за карман с сердечными таблетками?).
— С гордостью говорю, что я — русский человек, — закончил Президент пафосно и хлопнул водку одним глотком.
Он сел, а за столом после непродолжительного столбняка взорвалось оживление. Офицеры заёрзали, заулыбались, заскрипели стульями. Наш самый старший крякнул и потянулся к бутылке с водкой. Момент был настолько душещипательно-волнительный, что и я, расчувствовавшись, замахнул стопку "Смирновской". Головка моя поплыла, поплыла — все вдруг стали равными и родными. Захотелось рассказать про мудрого моего помощника — истинного автора успеха, ныне празднуемого. Наверное, добавив ещё спиртного (уже косился на непочатые рюмки, строем стоящие передо мной), я бы точно выдал Билли с потрохами, но некто склонился к моему уху:
— С вами хочет говорить Президент.
Я встрепенулся. Хозяина за столом не было. Человек его окружения кивнул мне, приглашая следовать за ним.
Первое лицо государства поджидало меня в садовой беседке. Тихо струился фонтанчик. Кенар скакал по подвешенной кормушке, отгоняя голубеньких попугайчиков, ворчливо стрекотавших на него. Президент жестом пригласил присесть.
— Наслышан о ваших способностях, молодой человек. Сколько вам, двадцать?
— Скоро будет.
— Замечательный возраст! И такой успех. Рад за вас искренне. И хочу предложить работу не менее интересную, но более масштабную. Тем более, в ближайшее время в Управлении вас ожидают малоприятные процедуры. В ЦРУ уже просочилась информация, что в Минобороне России работает гений аналитических изысканий. Противники вас будут искать, а друзья прятать. Это скучно и утомительно.
Президент приблизил своё лицо и строго глянул в глаза.
— Советником ко мне пойдёте? Поле деятельности — без пределов, как и величина благодарности. Никакой кабинетной рутины — контакт только со мной или ближайшим помощником. Упакуем вас под среднерусского обывателя — никакая разведка в мире не докопается. Я вам тему, вы — решение. Ну?
— Согласен.
А что тут думать? Такой шанс! Да мы с моим Билли!
Короче, я был пьян и смел.
— Ну и отлично! — Президент хлопнул меня по плечу. — Хотите вернуться к столу?
— Нет, лучше по-английски...
— Тогда поезжайте, устраивайте ваши личные дела, а мы похлопочем о служебных.
Президент был прав, говоря о моих личных делах: они, в отличие от служебных, были неважнецкими. От нас Добчинский ушёл вместе с Бобчинским. Однажды за столом объявил мой папашка, что любит другую женщину, что у них растёт сын, который уже ходит и скоро научится говорить. Бабушка, проникнувшись сутью произнесённого, громко всхлипнула, укутала нос в салфетку и отбыла на кухню. Потом мама встала из-за стола, подошла к мужу, поцеловала его в прогрессирующую лысину и сказала:
— Ты правильно поступил, предпочтя любовь условностям.
И удалилась к себе, красивая, гордая, несокрушимая. Об этом свидетельствовали её прямая спина и лёгкая походка мастера спорта художественной гимнастики. Но зеркальные створки двери выдали её, отразив несчастное лицо в потоках слёз. Я это узрел и в тот же миг возненавидел отца. Не думаю, что мама любила мужа, сокрушалась измене и предстоящей разлуке. Скорее, плакала оскорблённая гордость отвергнутой женщины.
Но как он мог! Я сидел надутой букой, не зная, что сказать. Впрочем, отца, видимо, и не очень-то интересовало моё мнение, по крайней, в данный момент. Он прихлопнул по столу ладонью, сказал: "Так", оделся, вышел из квартиры и не ночевал в ней.
Родители без проволочек оформили развод. Оказалось, молодожёнам негде жить, и мама великодушно предложила им нашу квартиру. Мы же перебирались к деду. Генерал написал маме дарственную на московскую жилплощадь и обосновался на даче.
Заглянув туда однажды ненароком, обнаружил бывшую секретаршу Машеньку в роли хозяйки и двух её очаровательных дочек-двойняшек, лицеисток. Бесшабашные девицы тут же окрестили меня "племянником" и втравили в разборки с приехавшими на электричке кавалерами. Мне пришлось продемонстрировать, как я ловко разбиваю кулаком кирпичи и добавить на словах:
— Ваши бестолковки от такого удара лопнут веселей арбуза.
Парни поверили и, не дожидаясь обратной электросекции, пошли ловить попутку. Двойняшек это ничуть не огорчило. Я дал им слово бывать у деда чаще. Добираясь до дома, решил жениться на обеих сразу, чтобы всё хорошее оставалось в семье, не распыляясь. Об этом заявил Билли. Тот одобрил.
— С точки зрения продолжения рода человеческого, полигамный брак гораздо продуктивнее.
Ну, вот и договорились.
Произошло событие гораздо печальнее папашкиной измены — умерла бабушка. Ей в те дни было вдвое тяжелей — к переживаниям из-за развала семьи добавились тяготы неопределенности собственной судьбы. Все были заняты своими проблемами и забыли о ней — тихой, скромной, терпеливой. Семья развалилась на две половинки, и ни одна из них не звала к себе бабушку. Бобчинский молчал — может, думал, что она, как само собой разумеющееся, останется с сыном — самым родным ей человеком. Но само собой могло разуметься, что она уедет с любимым внуком.
Мы увязывали личные вещи и прислушивались к моторным звукам за окном. Бабушка суетилась, то помогая нам, то садясь в сторонке, отрешённо и горестно вздыхая. Мама поняла её состояние. Она обняла свекровь, чмокнула в щеку:
— Вы же с нами, Валентина Ивановна? Что же вы не собираетесь?
— Да-да, — бабушка всхлипнула и ушла в свою комнату.
Мы подумали — собираться. Вспомнили о ней, когда в прихожей затопали грузчики. Она сидела у столика, положив на него руки, а голову откинув к стене. Глаза были открыты, но жизни в них уже не было.
Вещи отправили на новую квартиру. В старой задержались ещё на два дня, устраивая бабушкины похороны.
Гроб стоял на табуретках перед подъездом, когда подъехал генерал. Он так свирепо зыркнул на бывшего зятя, что бедолага юркнул в свою машину. На кладбище стоял одинокий, жалкий, под зонтом — моросил дождь. Когда уехал дед, приблизился к нам и протянул руку.
Я недоумевал — прощения просит, милостыню? Сообразила мама — и положила в его ладонь ключи от квартиры (у нас двойная дверь). И я положил свои. Думаю, была бы жива бабушка, и она положила. Вот так мы расстались.
На девятый день после бабушкиной смерти, мама накрыла стол положенными яствами, заказанными в ближайшем ресторане. Ждали генерала. Он обещался, а потом позвонил и извинился — дела. Мы начали угощать друг друга. Позвонил папашка, и я ушёл с трубкой в свою новую комнату. Отец гулял с маленьким сыном, приглашал меня присоединиться. Тон мой был до смерти ледяной:
— Вы номером ошиблись, гражданин — отец мой погиб, испытывая самолёт.
Бобчинский помолчал немного и тихо произнёс:
— Царствие ему небесное.
Добчинский с ним согласился, и оба отключились.
Через полчаса он позвонил маме на домашний телефон и начал выговаривать, что она настраивает против него сына. Мама включила громкую связь и слушала, не перебивая.
— Всё? Ты знаешь, а я уже начала говорить любопытным, что у Лёшки никогда не было отца — он зачат из пробирки.
— Не поменяла ему отчество на Пробиркович? — буркнул зло отец.
— Как раз над этим думаю.
После их разговора заметил маме:
— Ты строга с ним.
— Так надо. Пусть считает нас неблагодарными — так ему будет легче оправдать свою вину.
И такую женщину он оставил! Глупец! Я уже всерьёз начал опасаться, что никогда не влюблюсь в девушку, имея перед глазами живой пример женского совершенства.
— Подожди! — смеялась мама. — Вот встретишь ту, единственную...
На следующий день поехал в институт и написал заявление. В МГИМО меня не отговаривали — а ведь был лучшим учеником курса. Выходил из деканата, а уж свеженький приказ о моём отчислении красовался на доске объявлений. Ну и пусть! Пусть Добчинский малыша своего готовит в дипломаты.
Жаловался Билли на постигшие несчастья.
— Ты можешь чувствовать боль?
— Не знаю. Не задавался целью.
— Шутить ты уже умеешь, научишься сопереживать — и до человека тебе останется совсем немногого — пару ног да пару рук. Голова у тебя и сейчас светлее света.
