— Возьмите мою пылинку, — сказал Мекуфи.
— Я не... — начала Чику.
— Возьмите мою пылинку. — Мекуфи положил янтарный шарик ей на ладонь и сомкнул пальцы вокруг шарика. — Если это убедит вас в моих основных благих намерениях, будьте у Памятника открытиям не позднее десяти часов завтрашнего утра. Затем мы посетим побережье Атлантического океана. Всего лишь небольшое приключение — вы вернетесь как раз к чаю.
Педру Брага тихо напевал себе под нос, чистя щетки. В его мастерской пахло лаками. За этой остротой скрывался стойкий привкус древесной стружки, опилок, дорогих традиционных смол.
— Сегодня со мной случилось кое-что странное, — сказала Чику.
— Странное в каком смысле?
— Это связано с призраком. Только еще более странное. Я встретила жителя моря. По имени Мекуфи.
С голых стропил потолка свисали гитары в разной степени сборки, зацепленные за грифы. Некоторые из них имели лишь зачаточные очертания, ограниченные изгибами, похожими на трещинки. Другие были почти закончены, за исключением нанизывания струн или последних штрихов декоративной работы. Это была сложная, сбивающая с толку работа, но гитары продавались хорошо. В мире, в котором сборщики и Производители могли изготовить практически любой артефакт почти бесплатно, несовершенство было в почете.
— Я не думал, что ты хочешь иметь с ними что-то общее.
— Я этого не делала. Мекуфи вступил в контакт, а не я, в подъемнике, по дороге в кафе. Их было трое. Они знали, кто я такая. Они также знали о призраке.
— Это странно. — Педру закончил чистить свои кисти, оставив их сушиться в деревянной рамке. — Они могут что-нибудь с этим сделать?
— Не знаю. Они хотят, чтобы я отправилась в приморские края.
— Тебе повезло. Есть миллионы людей, которые убили бы за приглашение.
— Для тех это хорошо. Так случилось, что я этого не чувствую.
Педру открыл бутылку вина и налил два бокала. Они коротко поцеловались, вынесли бокалы на балкон и сели по обе стороны слегка ржавеющего стола, покрытого белой краской. Они не могли видеть море, если не высовывались в самом конце балкона, где оно застенчиво открывалось для обозрения в просвете между двумя соседними многоквартирными домами. Ночью, когда свет из окон и уличных фонарей окрашивал город в желтый цвет, Чику никогда не упускала из виду море.
— Они тебе действительно не нравятся, не так ли?
— Они забрали моего сына. Это достаточная причина, не так ли?
Они почти никогда не говорили о ее жизни до того дня, когда встретились в Белеме. Это было то, о чем они оба договорились, — отношения, построенные на прочном фундаменте взаимного невежества. Педру знал о ее сестрах и о том, что у Чику есть сын, и что этот сын присоединился к морским людям — фактически став представителем нового вида. Чику, в свою очередь, знала, что Педру много путешествовал, прежде чем обосноваться в Лиссабоне, и что он не всегда был любителем музыки. У него были деньги, которые она не могла вполне сопоставить со скромным доходом от его бизнеса — одна только аренда студии должна была быть ему не по средствам. Но у нее не было никакого желания вникать в подробности.
— Возможно, тебе нужно прийти в себя.
— Смириться с этим? — Почувствовав прилив раздражения, Чику оперлась на стол, отчего тот закачался на своих неровных металлических ножках. — Ты не переживаешь ничего подобного. К тому же это только начало — они слишком долго вмешивались в дела моей семьи.
— Но если они смогут прогнать призрака...
— Он сказал: "Помочь мне с ним". Это может означать возможность ответить призраку. Чтобы выяснить, чего хочет Чику Грин.
— А ты бы этого хотела?
— Мне бы понравился такой вариант. Думаю, может быть... — Но Чику предпочла не заканчивать фразу. Она отпила немного вина. Из открытой двери одного из баров на улице внизу женщина выкрикивала одни и те же три строчки фаду, репетируя вечернее представление. — Я не знаю, могу ли я им доверять. Но Мекуфи дал мне это.
Она положила маленький шарик на стол между ними.
Педру протянул руку и зажал его между большим и указательным пальцами с легкой усмешкой отвращения. Чику знала, что он этого не одобрял. Он думал, что пылинки каким-то образом замыкают важный элемент человеческого дискурса.
— Они не являются надежными.
Она забрала янтарный шарик обратно. У Педру это все равно не сработало бы. Пылинки всегда были привязаны к определенному получателю.
— Знаю. Но я готова попробовать это.
Чику раздавила пылинку. Стеклянный шар разлетелся на безвредные саморастворимые осколки, когда полезная нагрузка пылинки — ее груз эмоций — раскрылась в ее голове подобно цветку. Пылинка говорила об осторожности, надежде и исключительном желании доверять. В припеве не было мрачных нот.
Я была права насчет того, что Мекуфи — это он, — решила Чику. — Это прозвучало совершенно ясно.
— Что еще?
— Он очень хочет, чтобы я поехала в приморские края. Они нуждаются во мне по крайней мере так же сильно, как я нуждаюсь в них. И дело не только в призраке. Есть кое-что еще.
Женщина, поющая фаду, снова повторила те же три фразы, и ее голос надломился на последнем слоге. Женщина рассмеялась.
ГЛАВА ВТОРАЯ
Белем был тем местом, где она познакомилась с Педру. Это произошло вскоре после ее приезда в Лиссабон. Они оба покупали мороженое в одном киоске и смеялись, когда злобно настроенные чайки ныряли и скользили над водой, чтобы забрать их покупки.
Она поднялась на крышу Памятника открытиям, с его рядами высеченных в камне мореплавателей, смотрящих на море. Это было единственное место, откуда открывался достойный вид на Розу ветров. Это была карта древнего мира, выложенная поперек широкой террасы плитами красного и синего мрамора. Галеоны и морские чудовища патрулировали его бездонные моря и океаны. Кракен своими щупальцами утаскивал корабль на глубину. За пределами карты стрелки обозначали основные точки компаса.
— Хорошо, что вы пришли.
Она резко обернулась. Когда она прибыла, на смотровой площадке Памятника не было жителей моря, или, по крайней мере, никого из тех, кого она узнала бы как таковых. Было чуть больше десяти, и она предположила, что из-за ее опоздания соглашение было аннулировано. И все же здесь был Мекуфи, запихнутый теперь в вертикальный мобильный экзокостюм.
— Вы упомянули о призраке. Я уже видела это однажды сегодня утром, в трамвае.
— Да, становится все хуже, не так ли? Но мы поговорим об этом позже. До этого на повестке дня есть еще пара вопросов. Полетим?
— Летать?
Мекуфи поднял голову. Чику проследила за его взглядом, щурясь от тумана. Какая-то фигура отделилась от яркого круга чаек и по мере снижения становилась все больше. Это был флаер, примерно такой же широкий в поперечнике, как верхушка Памятника.
— У нас особое разрешение, — сказал Мекуфи. — В Лиссабоне нас полюбили после того, как мы установили защитные экраны от цунами. У них здесь долгая память — 1755 год был вчера. — От широкого зеленого брюха флаера исходил теплый нисходящий поток. Опустился трап, и Мекуфи велел Чику подняться на борт. — Почему вы колеблетесь? Нет никакой необходимости не доверять нам. Я отдал вам пылинку, не так ли?
— Пылинки можно подделать.
— Все можно подделать. Вам просто придется поверить, что этого не было.
— Тогда мы возвращаемся к исходной точке, не так ли? Я должна верить, что вам можно доверять?
— Доверие — прекрасная и парадоксальная вещь. Я обещал, что доставлю вас домой до вечера — вы поверите мне на слово?
— Мы просто едем в приморские края?
— И не более того. Сегодня прекрасный день для этого. Качество света на воде такое же беспокойное, как само море! Что может быть лучше для жизни?
Чику согласилась. Они поднялись на борт, заняв места для отдыха в просторном салоне. Кабина герметично закрылась, и флаер, набирая скорость, поднялся в воздух. Через несколько мгновений они уже удалялись от берега. Воды представляли собой великолепное смешение оттенков, озера цвета индиго и ультрамариновых чернил, разлившиеся в океане.
— Земля довольно милая, не так ли? — Экзокостюм Мекуфи усадил его в кресло, как большую мягкую игрушку, а затем сложился сам на время полета.
— У меня все получалось.
— Идеальное место для изучения истории вашей семьи? Разваливающийся старый Лиссабон, из всех мест?
— Я думала, что найду там немного тишины и покоя. Очевидно, я была неправа на этот счет.
Флаер держался низко. Время от времени они пролетали мимо киберклипера, прогулочной яхты или маленькой деревянной рыбацкой лодки с ярко раскрашенным корпусом. Чику едва разглядела рыбаков, занятых на палубе с сетями и лебедками, когда флаер промчался мимо. Они ни разу не подняли глаз. Самолет рассеивал за собой свой собственный конус Маха, так что звукового удара не было.
Его корпус должен был бы подстроиться под цвет неба.
— Позвольте мне спросить вас о ваших родственниках, — сказал Мекуфи.
— Я бы предпочла, чтобы вы этого не делали.
— И все же я должен. Давайте начнем с основ. Вашими матерью и отцом были Санди Экинья и Джитендра Гупта, оба еще живы. Вы родились там, где раньше была Непросматриваемая зона, на Луне, около двухсот лет назад. Вы оспариваете эти факты?
— С чего бы мне это делать?
Мекуфи остановился, чтобы брызнуть на себя немного пахнущего лавандой масла из маленького дозатора. — У вас было беззаботное и благополучное детство. Вы выросли во времена потрясающего мира и благотворных социальных и технологических изменений. Во время, свободное от войн, нищеты и почти всех болезней. Вам необычайно повезло — миллиарды мертвых душ поменялись бы с вами местами в мгновение ока. И все же, вступив во взрослую жизнь, вы обнаружили пустоту внутри себя. Отсутствие направления, отсутствие моральной цели. Это было тяжело — расти с таким именем. Ваши родители, бабушки и дедушки, прабабушки и прадедушки свернули горы. Юнис открыла солнечную систему для заселения и эксплуатации дальнего космоса. Санди и другие ваши родственники открыли звезды! Что бы вы могли сделать такого, что могло бы сравниться со всем этим?
Чику скрестила руки на груди. — Вы закончили?
— Ничуть. В этом-то и проблема долгожителей: нужно успеть за ужасно большим количеством жизни.
— Так что, возможно, вам стоит подумать о том, чтобы перейти к сути.
— Когда вам было пятьдесят лет, появилась новая технология, и вы приняли важное решение. Вы наняли фирму Кворум Биндинг для создания двух ваших клонов с использованием быстрого фенотипирования. Через несколько месяцев клоны были полностью сформированы физически, но представляли собой не более чем полубессознательные чистые холсты. У них было ваше лицо, но не ваши воспоминания; ни одного из ваших шрамов, ни одной отметины, оставленной на вас жизнью, ничего из истории вашего развития или иммунологии. Но это тоже было частью плана.
— Пока клоны созревали, вы подвергли свое собственное тело процессу структурной перестройки. Медицинские наномашины сожрали вас до самой вашей женской сути. Они разобрали ваши кости, мышцы и нервную систему и переделали их так, чтобы они были генетически и функционально неотличимы от ваших сестер-клонов. Фронт нейронных машин пронесся по вашему мозгу подобно лесному пожару. Они записали ваш своеобразный коннектом — детальный паттерн ваших собственных ментальных соединений. В то же время похожие машины — скрипторы — записывали те же самые шаблоны в сознание ваших сестер. Их разум всегда был похож на ваш собственный, но теперь они были идентичны — вплоть до уровня памяти. То, что вы помнили, помнили и они. Этот процесс был своего рода стохастическим усреднением. Некоторые из врожденных структур ваших сестер были даже перенесены обратно в вашу голову. К концу всего этого, к тому времени, когда вас троих вытащили из иммерсионных ванн, вас буквально невозможно было отличить друг от друга. Вы смотрели и думали одинаково. Теломерные часы ваших клеток были сброшены к нулю. Эпигенетические факторы были скорректированы и обращены вспять. Поскольку у всех вас был доступ к одним и тем же воспоминаниям, вы даже сами не могли сказать, кто был оригиналом. Именно в этом и был смысл: что не должно быть любимой сестры-близнеца. И фирма, которая сделала это с вами, Кворум Биндинг — даже они не знали, кто из вас подлинная. Их процесс был строго слепым. Их клиенты не ожидали ничего меньшего.
— И это было бы именно вашим делом, потому что...?
— Вы всегда были нашим делом, Чику, нравится вам это или нет. Расскажите мне, как вы выбирали свои индивидуальные пути.
— Почему?
— Потому что это единственная часть вашей истории, до которой я не могу добраться.
Через шесть месяцев после процедуры они втроем вновь встретились в экваториальной части Восточной Африки. День был теплый; они решили устроить пикник вдали от дома. Они вылетели на трех аэролетах, летя низко и быстро, пока не нашли подходящее место. Она вспомнила лежащие на земле аэролеты и стол, накрытый в дремотной тени дерева-канделябра. Повинуясь какому-то импульсу, они согласились выбрать свою индивидуальную судьбу, преломив хлеб. В батонах были кусочки цветной бумаги, о значении которых они договорились заранее. Двое из сестер отправлялись в разные предприятия, которые влекли за собой определенный риск. Третья сестра останется в Солнечной системе в качестве своего рода страхового полиса, единственным требованием будет то, чтобы она жила в относительной безопасности. Поскольку инвестиции семьи по-прежнему росли в геометрической прогрессии, третьей сестре не нужно было бы работать, если бы она сама этого не захотела.
Каждая втайне мечтала стать третьей. В этом не было никакого бесчестия.
Чику вспомнила, как трижды преломляла хлеб, с одновременной точки зрения каждой женщины. После преломления хлеба все они периодически делились воспоминаниями друг с другом, и, конечно, почти всегда упоминалось воспоминание о том дне под деревом, увиденном с другой точки зрения. Смесь эмоций в каждом случае была отчетливой, как на трех фотографиях, окрашенных в разные оттенки
Для сестры, которая разломила свой хлеб и нашла бледно-зеленый листок, экспедиция в Крусибл была заманчивой. Она испытала что-то вроде головокружения и радостного предчувствия, похожее на ощущение приближения к первой вершине американских горок. Ей предстояло оставить Землю позади и провести полтора столетия в каменных недрах голокорабля. Риски было трудно оценить: голокорабли были новыми, непроверенными, и подобное никогда раньше не предпринималось. Но награда в конце этого перехода — право ступить на новую планету, вращающуюся вокруг нового солнца, — была неисчислима.
Для сестры, получившей шанс отправиться в космос и найти дрейфующий остов "Зимней королевы" — ее удел был розовато-красным — предчувствие было острее и сопровождалось гобоевыми нотками ужаса. Риски, связанные с этой экспедицией, были гораздо более непосредственно поддающимися количественной оценке. Она отправлялась бы в путь одна, подталкивая маленький космический корабль к пределу его возможностей. С другой стороны, когда она вернется домой с призом, ее долг перед потомками будет выплачен. Это был высокий риск, но с максимальной наградой. И в то время как сестра на голокорабле поделилась бы своим достижением с миллионами, этот триумф принадлежал бы ей одной.
