— Угу?
— Твоя коллега — Магго — ее девочка учится у меня.
— Минору. Ты знаешь, что там с ней?
— Вчера ее на уроках не было. И друг ее вчера же приходил — спросить, когда появлялась в последний раз. А сегодня — стража из участка. Сказали: задержана.
— Минору задержана? За что?
— Якобы убийство. Девочка призналась.
— Не понял. Кто в чем признался?
— Минору Магго. Дала показания страже, что убила. Какую-то женщину, человека.
— Вздор!
— Вздор.
— Тебя допрашивали как наставницу. Угу?
— Да. Общие вопросы. Учится ли на Естественном такая школярка? Чем увлекается? С кем общается?
— Со мною, например. Я — играю, она — поет. Иногда.
— Я знаю. Потому и спрашиваю. Что это за семья — Магго, знаешь?
— Живут в Магго. На Западной железной дороге первая станция отсюда. Село. По нему прозвание. Там старики. Огородники. Алила Магго — на казенной квартире в Старой Гавани. Ополченская улица. С дочкой вдвоем.
— Отец Минору — умер?
— Без вести. Добровольцем в Пардвене. Брат умер. Здесь.
— О брате я не знала.
— В личном деле не указан? Был, старший. Матрос, в порту погиб.
— Мать и отец женаты не были?
— Угу. А что?
— Хочу понять, что за женщина. Сперва медсестра, лекарская подруга, потом и ее в лекари продвинули?
— Зря так, мать!
— А как, Чабир?
— Работящая человечиха. Добилась всего сама. Детей завела. А муж вроде этого ее Навачи — зачем?
— Ученый, весь в работе?
— Хуже. Защитник обездоленных.
— Угу.
— Ни хмельного, ни гульбы в доме, если ты об этом. Семья как семья. Не хуже нашей. Куда там — убить?!
— Семибожники?
— Минору в храме поет. Видел ее несколько раз с человеком в пестром. Наверное, жрец. Но при мне не молилась. Алила — тоже нет.
— А такое пение — не молитва?
— Не вникал. Музыка — красивая. Да, я ей порой подыгрывал. Мы про что? Про мой досуг или про твою школярку?
— Сын! Кровить-то зачем? Платок есть?
У людей лица просто наливаются красным. Наливаются, наливаются, а потом однажды хлоп — и мозговой удар. Оркам легче: их ярость находит выход сразу, кровью из носу.
— А защищу я второй ученый разряд — всё равно меня здесь, дома, будут числить за слабоумного?! Представь, платок есть. И гребешок. И штаны, как ни странно, надеты не задом наперед!
— Тогда, Чабир, я спокойна.
* * *
4.
Четырнадцатое число, половина одиннадцатого вечера.
Восточный берег, Старая Гавань. Рабочая комната сотника Барданга в квартире на Верхней Весельной улице.
Мэнгри Барданг, начальник Сыскного отдела Старо-гаванского участка королевской стражи.
Джангабул, его Единый Бог.
Позже — Ранда, он же Гвендва, племянник Барданга, ученик первого старшего класса Третьей Народной школы.
Обретенская улица, Господи, — это тебе далеко не Ополченская. На Ополченской хоть что-то чему-то соразмерно. Водопровод гнилой, зато уклон хороший, всё лишнее по весне стекает к каналу естественным путем. Дома из разряда дешевого жилья, зато гильдии их занимают крепкие: Печатная, Горшечная. Даже и Ученой немного есть. Беда же Обретенки в том, что она когда-то была почти роскошной улицей. Старые Винные Склады отчистили, переделали под торговые ряды: три уровня, считая подвал, заезд во двор для конных повозок, рядом — трамвай на Каменной... Всё для удобства гостей и жителей Южной Столицы, кто ищет, где просадить лишние деньги.
Дальше по улице замышлялись городские доходные дома. То есть гостиницы с длительным проживанием для приличных граждан. Модные лавочки, кофейни, разные разности по первым этажам. Только всё это двадцати лет не продержалось: мало похоже на настоящее гнездилище соблазнов, приезжие с деньгами ищут чего-то более старинного. И от Реки слишком далеко, и от канала, лодочная пристань — за два квартала. Или просто гости не понимают, что Старая Гавань — это настоящий Ларбар, и селятся на Западном берегу. Не удалась затея. Здания дороговаты в обслуживании, оттого и сдаются по кусочкам. В ветхость успели прийти, так что насчет приличий со съемщика спросу нет.
У каждого угла свои хозяева. За кем, ты думаешь, числится наше сегодняшнее место происшествия? Отдел оценки качества готового товара Механических мастерских. Не предприятие, не частное лицо, а трудовое подразделение. И при этом — арендатор городского жилья сроком на сорок девять лет, на условиях разрешенной ограниченной подсдачи. Не иначе, во избежание злоупотреблений: оный Отдел неподкупно следит за каждой шестеренкой, а между тем, денежки за квартиру капают. Всё законно.
Подобно древним царям, сотник Барданг обдумывает дневные труды свои, растянувшись на лежанке. Рабочий стол у него, конечно, есть, только завален сейчас всякой сыщицкой снастью. Да и сидеть за ним можно лишь вплотную, грудью к столешнице. Для письма удобно, но не для размышлений. А отодвинуться некуда: сразу же в лежанку упрешься. Тесновато, зато своя отдельная комната. И даже хорошо, что в ней два окна: на восток и на юг, есть, где горшки цветочные расставить. Племянник — тот, по молодости, живет в проходной зале, вовсе без окна. Кроме его вещичек там еще печка, угольный ящик, вешалка с плащами, большое зеркало, дядины сапоги, бабушкины калоши на всякую погоду и ларь с припасами. Ничего: у бабушки, мэнгриной тетки, в ее каморке и вовсе не повернуться.
Как подобает восточному человеку, Барданг размышляет, беседуя с Богом. Надо же Единому Господу знать, как обстоят дела в Ларбаре по части Закона.
Итак, у оценщиков качества ту квартиру на Обретенке подсняли сами Механические мастерские. Целое одолжилось у собственной части: как тебе это нравится? Опять-таки с виду — чисто, договор налицо. Якуни мне проверит, открыт ли оценщиками выделенный счет, куда им деньги приходят и откуда списывается городской жилищный налог. Но разумеется, чтобы никого особо не обездолить в случае, ежели договор однажды лопнет, селят там исключительно временных работников. Нынешний жилец — Талури Райлер, 1088 года рождения. Человек, наладчик, приписан к той же Механической гильдии, свидетельство выдано в Хобе. Нашими Мастерскими нанят на основе временного соглашения на полгода с правом продления, и правом этим уже однажды воспользовался. Обретается в Ларбаре с прошлых Исполинов, скоро уже год. Как же мы без хобской-то помощи...
Всевластие никому никогда не шло на пользу: ни Великим Царям, ни дворникам с Обретенской улицы. А при тамошнем изобилии хозяев дворник — единственно доступное начальство. В том числе и по части отбора происшествий, достойных внимания Коронной стражи. Так уж сегодня Ганикка из дома пять расстарался. Скучно, пожалуй, господам сыщикам Старой Гавани без серьезных дел! Всё какие-то домашние дрязги да гильдейские драки. Если кого и зашибут, стряпчий запросто сведет к "непредумышленному". А настоящие загадочные убийства не каждый месяц случаются. Ну, так нате ж вам.
Была у мастера Райлера жена. От кого-то из родни своей дворник Ганикка слышал, будто жаловался мастер: больна. Очень больна женщина, потому и пришлось перебраться в Ларбар, поближе к югу. Из дому она и вправду почти не выходила, в лавочку за съестным бегал сам Райлер. И стряпали они в комнате на спиртовке. Белье стирать прачке отдавали, она же дворницкая сноха. Так что с опознанием личности мастерши соседи затрудняются. Как и с именем: зачем им имя, ежели на кухню она не каждый день выползала? Ганикка, правда, уверен: да, баба та самая. Хворая, слаба, потому и не сопротивлялась.
За пьянством семья не замечена, за шумными размолвками тоже. Какие-то знакомые заходили, но не к мастерше, а к Райлеру, и всякий раз не надолго.
Комната с одним окном в виде двойной арки. Намек на обычаи приморской кругло-сводчатой старины. Как раз от середины окна идет перегородка. Если от входа смотреть, слева что-то вроде кухоньки — стол, полка с припасами, спиртовка, как полагается, на отдельном столике. Справа спальня. Кровать там одна, узка для супружеского ложа. Правда, на левой половине имеется ларь, на крышке можно и сидеть, и спать. Там, видимо, заботливый супруг и ночевал, чтоб жену больную не утеснять.
Тело обнаружено на кровати, положение — на спине, головой на подушке. На вид лет 35-40, женщина, племя — человек, рост около восьми пядей, телосложение худощавое, волосы темно-русые. Одежда: чулки, юбка, нижняя рубашка, верхняя кофточка. Больше похоже на выходной, хотя и скромный наряд, чем на домашний. Укрыто тело шерстяным одеялом. Вокруг шеи затянут шелковый шарф, концы его простым перекрестным узлом связаны на перекладине изголовья. Обрежьте, посоветовал дворник. Кто развяжет веревку удавленника, тому грозят какие-то страшные беды. Тут не веревка, а вещь недешевая, и всё же Ганикка на месте господ коронных стражников поостерегся бы.
Когда городовой и дворник вломились в комнату, на ларе за обеденным столом сидела девица. Предъявила бумаги на имя Минору Магго, 1101 года рождения, школярки отделения Естественных наук Ларбарского университета, первого года обучения. Проживает вдвоем с матерью, Алилой Магго, врачом Первой Ларбарской городской больницы, на Ополченской улице, дом 8, квартира 3. Состояние подавленное. Но не скажешь, чтобы девчонка тряслась со страху. Больше похоже на оцепенение.
Заявила она, что сюда, на Обретенку, пришла в гости к мастерше Авачи Райлер в середине дня двенадцатого числа сего месяца. То есть за сутки с половиной до того, как ребята прибыли по вызову. Далее барышней Магго было сделано признание в том, что это она убила мастершу Авачи. Дождалась, пока та заснет, и удавила ее же шарфиком. Причин не называет.
Видишь ли, Господи Единый, в чем штука: смерть вышеописанной женщины в квартире 17 дома 5 по Обретенке наступила от чего угодно, только не от удавления. Признаков нет, они же, по воле твоей — одни из самых очевидных во всем списке возможных насильственных смертей. От чего на самом деле она померла — ответ Динни обещала не раньше завтрашнего полудня. Ибо скорость работы находится в обратной зависимости от размеров залы судебно-медицинского исследования. Иначе говоря: не может начальство пробить у Короны приличное помещение для участка, так пускай лишнего рвения с сотрудников и не спрашивает.
Впрочем, насчет "очевидного" мнения бывают различны.
— Ранда! Ты дома?
В дверном проеме возникает долговязый подросток, одетый в черное. И штаны, и рубашка, и повязка на лбу — всё черным-черно. Выкрашено самостоятельно: на кухне, в бывшем бельевом чане, заграничною краской, прокипяченной с уксусом. Борцу за Справедливость не пристали иные цвета. Только на повязке — красный кружок: солнце Милосердия.
Если уж арандиец, пусть и юный, решился сменить веру и обычай, его мало что остановит.
— В другой раз возьму и не отзовусь. Гвендва, дядюшка, Гвендва!
Будьте благодарны, что он лицо и руки себе пока ваксой не раскрасил, чтобы уж совсем походить на Гвендву-пардвянина. Модны нынче в Ларбаре южные заморские верования, как и тамошние одежки. Красиво наряжаются в Пардвене поклонники Справедливого Барра и Милосердной Пардви. Многим нашим тоже идет — если, конечно, телосложение не хуже, чем у чернокожих.
Дядюшка Мэнгри на племянника похож. Длинный, костлявый, на голове даже дома тоже носит косыночку. И одет опять-таки в черное: еще не собрался переодеться из казенной формы во что-нибудь попроще. Цвет Справедливости — он ведь один и тот же у многих народов. Только нашивки у королевского стражника пестрые, да вдоль шва на шароварах рыжая блестящая полоса.
— Хорошо, Гвендва. Зайди-ка.
— Что?
— Хочу тебя кое о чем спросить. Вот как, по-твоему, выглядит удавленник? Опиши.
— Ну, он весь синий, и скорее всего, шея переломана. Язык торчит наружу. Да, и веревка на шее.
— Так. А штаны? Или белье, что уж там на нем надето?
— А что — штаны?
— Грязные. Насчет мочеиспускания и исторжения прочих жидкостей ты навскидку не вспоминаешь.
— Да? Учту. У нас, знаешь ли, не Вингара, давно принародно никого не вешают.
— Сдается мне, нынче в Ларбаре получила хождение какая-то книжка, где подробно и полностью превратно описана смерть от удавления. Или не книжка, а устная байка. Ты не мог бы для меня это выяснить?
— Дело хорошее, Черное. Поспрашиваю.
— Спасибо.
Пусть называет себя Гвендвой или кем ему угодно, но тут он молодец. Десять из дюжины мальчишек его лет начали бы допытываться: а зачем это нужно? А кого удавили? Он понимает: было бы можно, дядя бы сам рассказал.
Если считать убийство без причины первой загадкой в деле, то вторая странность — та, что дверь в квартиру из коридора была заперта. Ганикка заметил, что Райлер давно, около двух суток уже, не появлялся дома. Решил проведать жену его — вдруг ей там худо стало, а помочь некому? — долго стучался, отклика не получил, вызвал стражу, чтобы законным порядком вскрыть замок. На вопрос, кто запер дверь, барышня Магго ответила: я. Ключом, взятым из сумки мастерши Райлер. Сумка действительно висела в прихожей, ремешком зацепленная за вешалку. Однако сам ключ Минору предъявить не смогла. И куда его убрала, не вспомнила. Ребята искали его и в квартире, и на улице под окнами. Не нашли.
Никаких бумаг, годных для подтверждения личности потерпевшей, в квартире не обнаружено. Грамот мастера Райлера тоже нет. Сам он в Механических мастерских ни сегодня, ни накануне не появлялся, не говоря уже о том, чтобы заступить на работу. При том, что смена нынче днем была как раз его.
Со слов цехового мастера и рабочих, Райлер часто посещал Пестрый храм — Мэйанского семибожного обряда на Западном берегу, в Коронной части, на Чайной площади. Ходил он туда не просто как прихожанин, а нес служение Безвидному, хотя грамот о посвящении и не имел.
Разъездной самоставный жрец — обычное дело для Мастерских, учитывая, сколько там сторонников Семибожного Рабочего Братства. Вероятно, основной работой Райлера и было — налаживать не станки, а связи с Безвидным. Правда, в храме в последний раз его видели десятого числа. Четверо суток назад. Это всё выяснял Марручи. Оставил и в Мастерских, и в храме настоятельное предписание Талури Райлеру явиться к нам в участок. Прочие знакомства и возможные пристанища этого подвижника веры предстоит установить.
Вот что важно. В тот же храм на Чайной девица Минору Магго ходит последние полтора года заниматься хоровым пением. Ее-то личность в Университете подтвердили. Как положено, девица на отличном счету, ни в чем противозаконном ранее не замечена. Собирается замуж, жених ее уже прибегал в участок сегодня днем. Тоже школяр, будущий правовед. Им потом тоже надо будет заняться. Если кого-то барышня покрывает, то, может быть, и его. Точно, что не матушку: та дежурила в больнице, свидетелей предостаточно.
Хор, пожалуй, тянет на первый успех в расследовании. Хоть какая-то да связка между Минору и семьей Райлер.
