Итак, было решено, и все отправились на ярмарку. Пусть читатель призовет всю силу своего воображения, чтобы представить этот старинный торг, этот праздник, торжество не одного Меркурия, но и Аполлона, и Бахуса. Какое изобилие товаров, добротных местных и диковинных привозных, холст и бархат, глиняные горшки и серебряные кубки, дорого и дешево, на любой вкус и кошелек! Какая пестрота! Какое веселье! Купцы из далеких стран спешили доставить сюда свои редкостные товары, окрестные поселяне с восходом солнца привезли многообразнейшие, свежайшие плоды своего труда, искусные ремесленники выставили лучшие творения своих рук. Здесь же жонглеры и менестрели, акробаты и канатные плясуны, дрессировщики зверей со своими питомцами и ярмарочные чародеи со своими эликсирами. Здесь, конечно же, пивовары, колбасники, пекари — все находят благодарных покупателей; здесь, конечно же, воришки и мошенники — все находят беспечных обывателей, позволяющих срезать у себя кошелек. Одним словом, никто не уйдет недовольным с этого чудного праздника!

Легкой тенью скользит Леонора между торговых рядов, мысли ее далеко от сей суетной пестроты, и ничто не развлекает ее внимания. Но вот перед ней шатер мавританского купца. Она приостанавливается. Как поступит она? Войдет ли? Для людей той эпохи, чьи отцы и братья возвращались из Святой Земли, а сыновьям предстояло со временем отправиться туда, восточные диковины, конечно, не могли быть чем-то невероятным, но все еще были любопытны. Леонора вошла в шатер. Ее наперсницы последовали за ней.

Внутри царил таинственный полумрак, едва рассеиваемый глиняными светильными, происходивший, конечно же, оттого, что шатер не мог иметь окон. Леонорино сердце забилось в предчувствии чего-то удивительного. Чего? Ах, она еще не знала сама. Кроме них, в шатре был единственный посетитель, монах в грубой серой рясе, но и тому хозяин уделял немного внимания — монах едва ли мог быть хорошим покупателем для его товаров! Со всей азиатской угодливостью, со всей восточной цветистостью приветствовал купец благородную даму, красотою превосходящую гурий и пэри, соблаговолившую осчастливить своим вниманием его скромную лавчонку. С почтительностью подавал он красавице редкие благовония и притирания, разворачивал перед нею тончайшие восточные ткани, выкладывал роскошные украшения, блистающие драгоценными каменьями. Но всего милее, всего прелестнее показалась ей серебряная коробочка, искусно украшенная причудливым арабским орнаментом.

— Откройте ее, моя прекрасная госпожа! — промолвил торговец с поклоном.

Леонора белыми своими пальцами коснулась уже серебряной крышечки, как вдруг чья-то рука перехватила ее руку. Коробочка выпала из ее пальцев. Леонора подняла глаза... то был монах! От резкого движения капюшон его упал, открыв лицо. Все черты его дышали красотой и мужеством, но в карих глазах его, затененных длинными, почти девичьими ресницами, таилась неясная печаль, орехового оттенка волосы его спадали на плечи мягкими волнами, и внимательный наблюдатель догадался бы, что это едва ли монах, скорее, послушник. Другой рукою незнакомец схватил за руку купца.

— Подними! — приказал он твердым голосом, обличающим привычку повелевать.

Все черты купца исказились дикою злобою, он не двинулся с места, тогда незнакомец твердою своею десницей крепче стиснул его запястье, и купец, неволею пав на колени и застонав от боли, вынужден был поднять коробочку.

— Открой! — приказал незнакомец.

Мавр, бешено вращая глазами и весь сотрясаясь от бессильной ярости, тем не менее вынужден был повиноваться. Дрожащей рукой откинул он крышку и вскрикнул от боли. Острая игла вонзилась ему в палец! Голова его поникла, глаза закрылись, несчастный упал наземь и застыл недвижим.

— О Мадонна! Он умер! — воскликнула Леонора в ужасном волнении.

— О нет, он всего лишь спит, — возразил незнакомец. — Это дьявольское устройство, без сомнения, содержит сонное зелье.

— Но как вы могли догадаться... что подсказало вам... — проговорила Леонора. Сколь ни размышляла она, она не могла найти объяснения проницательности незнакомца.

— Когда злодей неосторожно приблизился к светильне, я смог разглядеть глаза его, и увидел, что зрачки его неестественно расширены. Мне уже доводилось видеть это в Святой Земле. Такие глаза бывают у асассинов, этих исчадий ада, что происходит из-за их приверженности к ужасному зелью. Зелье это вызывает видения, столь сладостные, что испытав их всего лишь раз, человек мечтает погрузиться в них снова. Достаточно принять это снадобье всего лишь два или три раза, чтобы всякий смертный сделался его рабом, забыл все, что было ему прежде любезно, забыл и убеждения, и привязанности, и самую нравственность, утратил даже страх смерти, свойственный всякому живому существу, и сделался готовым на самое ужасное преступление, на самое опасное дело ради малейшей надежды снова вкусить сие призрачное блаженство. Этот негодяй, этот мнимый купец, несомненно, занимался здесь какими-то темными делами. Думаю, в здешней темнице сумеют открыть истину. Но полагаю, что ремесло его заключается в том, чтобы похищать прекрасных женщин для гарема какого-нибудь восточного властителя.

Услышав, какой опасности она только что избегла, Леонора слабо вскрикнула и упала без чувств.

Глава 3. Об опасностях, подстерегающих путников на воде

Верные слуги с тысячей предосторожностей перенесли Леонору обратно на постоялый двор, окружили ее самой трогательной заботой, и наконец в груди бедняжки родился слабый вздох, ресницы ее затрепетали... она открыла глаза.

Придя в себя и вспомнив свое приключение, Леонора немедленно подумала о своем мужественном спасителе. Послала за ним — слуги не нашли и следа его. Хотела узнать, что сталось со злодеем — и этого никто не мог сказать ей. Даже мавританского шатра не было уже на площади. "Для чего же не могу я в чувствительных словах изъявить всю силу своей признательности этому великодушному человеку! — печально думала красавица. — Ах! Он сочтет меня неблагодарной!". Но делать было нечего. Нужно было ехать дальше.

Теперь дорога лежала среди густых дубров, исполненных дикой и величественной красоты. Местами, сплетаясь друг с другом, могучие ветви их образовывали как бы сплошной купол. Полумрак леса навевал воспоминания о таком же сумраке восточного шатра, и мысли Леоноры сами собою возвращались к таинственному монаху. "Полно, человек ли это? — думалось ей порою. — Или, быть может, одно из тех неведомых созданий, коих небо посылает в помощь смертным в час самых трудных испытаний?". Она готова была бы поверить в это... если б не воспоминание о твердой длани, на миг коснувшейся руки ее.

Между тем путешественники выбрались к берегу Рейна. Здесь, в маленькой рыбачьей деревушке, перекусили они свежей запеченной на углях рыбой и хлебом. Йоган Вайс влил в себя немало кружек пива, поднесенного гостеприимными хозяевами — старый вояка был великий охотник до таких жизненных радостей; Леонора едва прикоснулась к пище.

Пока путники утоляли голод, в таверну ввалилась шумная ватага матросов, с криками, хохотом и привычной своей развеселой бранью потребовавшая выпивки и еды. Добрый Йоган подошел поболтать с ними. Леонора невольно прислушалась к беседе. Как зовется корабль? "Святой Христофор". В каком направлении идут они? Вниз по Рейну. Могут ли взять пассажиров? Сколько угодно. В один миг все было решено. Тщетно неустрашимый Йоган перечислял госпоже всяческие, от зловещих мелей до коварных ундин, опасности такого пути. Тщетно восклицала верная Трудхен, что от этой качки все нутро вывернет. Даже голос Фатимы, убеждавший, что хотя вода и дар Божий, лучше держаться от него подальше, не был услышан.

Знаете ли вы, что такое капризы юных девушек? Сколь они мимолетны, и вместе с тем какое упорство для их исполнения прилагают сии прелестницы! А уж если девушка только что, пусть и несчастною судьбою, лишилась родительской опеки, если вскоре должна поступить под опеку мужнюю, а пока, на несколько дней, сама себе хозяйка... Если, наконец, девушка эта вправе повелевать... Словом, очень скоро поклажа была занесена, лошади заведены по сходням, и прелестная Леонорина ножка ступила на палубу "Святого Христофора". Что же было делать верным ее спутникам? Неужто оставаться на берегу?

Понемногу смеркалось, вот вечерняя заря окрасила край небосклона в тысячу разных цветов, вот померкли они, и небо обратилось в черный бархат, вот всплыла над горизонтом печальная Селена, заливая все округ таинственным своим серебристым сиянием. Найдется ли сердце, которое не наполнится в этот час мечтательной томностью? Леонора стояла на палубе, отдавшись упоительным грезам, нежною, белою рукою своей опиралась она о борт, и шаловливый зефир играл легкими ее локонами. Но помалу облака стали пробегать по светлому лику луны, ветер усилился, сделалось холоднее. Леонора вынуждена была спуститься в отведенную ей каюту. Совершив, с помощью своих прислужниц, обычный свой вечерний туалет, легла она в постелю и вскоре уснула.

Каково же было ее пробуждение! Ветер ревел за стенами с безумной яростию, все вокруг раскачивалось, и Леонора, ступив на пол, не могла удержаться на ногах. Насилу с помощью перепуганных служанок удалось ей одеться и выйти на палубу. Здесь неистовство стихии сделалось еще ужаснее. Свирепый Борей обрушил на смертных всю мощь своего гнева. Огромные волны вздымались, подобные черным горам, и борта утлого суденышка содрогались под их чудовищными ударами. Мачты скрыпели, паруса хлопали, словно бы крылья некой исполинской птицы, желающей взлететь над водою.

Капитан метался по палубе, отдавая приказания, перемежаемые чудовищными проклятьями. Леонора хотела узнать, что случилось — он даже не услышал ее вопрошания. Матросы сражались с бурей с удивительной отвагою, но что жалкие усилия человека против могущества стихий? Сердце девушки сжалось от ужаса. "О Мадонна! Неужто пришел последний час, и гибель неизбежна?". Верный Йоган Вайс, цепляясь за канаты и пригибаясь под чудовищными порывами ветра, пробрался к своей госпоже.

— Корабль тонет, — проговорил он хладнокровно. — Нужно спасаться.

— Спасаться! Но как?

— Добираться до берега вплавь.

— Но берег так далек, а волны так высоки!

— И все же иного выхода нет.

Леонора медлила. Черный бурлящий водоворот страшил ее, а хрупкая, терзаемая волнами и ветром скорлупка представлялась, пусть слабою, но опорою.

— Мужайтесь, госпожа! Как бы то ни было, это Рейн, а не Нил.

Леонора призвала на помощь все свое мужество, но и тогда не могла заставить себя сделать рокового шага. Тогда старый воин крепко обхватил рукою стан девушки и вместе с нею бросился в бурлящие волны.

— Барышня, я вас не брошу! — воскликнула преданная Трудхен и без колебаний последовала за ними.

— О сын плешивой ослицы! Нил-то куда теплее! — вскричала Фатима и тоже прыгнула за борт.

Бурные воды тотчас закружили их и разметали по сторонам. Даже Йоган не мог удержать руки Леонориной. Она изнемогала; слабых сил ее уже недоставало, чтобы противустать волнам. Несчастная Леонора! Ужели нет спасения? Ужели цветущей юности твоей суждено сделаться добычею смерти? Речной песок навеки станет ложем твоим, и серебристые рыбки без страха будут резвиться среди твоих волос. Но нет! Сильные руки подхватывают ее и выносят на берег. Спасена! Она открывает глаза и видит склонившегося над ней ее спасителя. Ах! Леонора слабо вскрикивает и лишается чувств. Она узнала таинственного монаха!

Но теперь на нем было платье рыцаря, с которого струями сбегала на землю вода. Он поднял бесчувственную красавицу и на руках отнес в укрытие, устроенное между валунов неподалеку от берега. Место для этого уединенного приюта было выбрано столь искусно, что здесь почти не чувствовалось ветра. Сверху сооружен был навес из переплетенных ветвей, внутри весело потрескивал маленький костерок, а около него было настелено ложе из свежей душистой травы. Здесь же был привязан конь, бодрым ржанием приветствовавший возвращение хозяина.

Неизвестно, что делал бы Леонорин спаситель, если бы не Трудхен с Фатимой. Счастливо избежав гибели в волнах, обе девушки скоро нашли свою хозяйку и немедленно бросились приводить ее в чувство. Выбрался на берег и Йоган Вайс. Старый воин был преисполнен отчаянья, уверенный, что не сумел уберечь от гибели дочь своего покойного господина и боевого товарища, но и его заблуждение рассеялось самым счастливым образом. Увы, участь остальных их спутников оставалась неизвестной. Но след ли смертному роптать на волю Провидения? Должно возблагодарить небеса уже за собственное спасение!

Сколь ни тесно было убежище, измученным и продрогшим путешественникам оно показалось желаннее самого роскошного покоя. Леонора бросала несмелые взгляды на незнакомца, но его благородные черты и учтивое обхождение внушали ей доверие, и наконец она решилась заговорить. В самых чувствительных выражениях изъявила она свою благодарность за двукратное свое спасение. Незнакомец отвечал в полном согласии с правилами рыцарской куртуазности. Это еще более расположило к нему нашу красавицу.

— Могу ли я узнать имя своего великодушного избавителя, с тем, чтобы поминать его в молитвах? — промолвила она.

— Меня называют Годфрид фон Вольцген, — отвечал рыцарь с поклоном.

"Годфрид! Мне всегда нравилось это имя" — подумала Леонора.

Правила благородного обхождения, еще не совсем забытые и в наше время, в старину были гораздо строже. Дочь барона фон Шольберга, конечно, в обычных обстоятельствах никогда бы не решилась сама назваться незнакомцу. Однако теперь ей пришлось поступиться условностями, коим многие придают столь большое значение. Она открыла свое имя. По лицу рыцаря пробежала легкая тень. Леонора рассказала, что едет в Ройхсбург к своему жениху, и спросила, куда направляется Годфрид.

— В Ройхсбург, — отвечал тот.

Счастливая Леонора! Вот и спутник тебе.

Глава 4. О старинном гостеприимстве и некоторых других достославных обычаях.

Рано поутру ласковое солнышко отразилось в безмятежных водах Рейна. Все округ дышало свежестью и покоем. Какой контраст с недавнею бурею! Нельзя было найти и следа ее. Леонора любовалась прелестною панорамою; не умея изъяснить чувств своих, думала она просто: "Ах, какое чудесное утро! Как красива река!". Но, конечно, всего прекраснее была сама она, в небрежном своем наряде, казавшемся оттого еще живописнее.

Нужно было собираться в путь. Годфрид хотел уступить девушке своего коня, но слабая Леонорина рука не могла удержать могучее животное, послушное лишь своему хозяину. Тогда рыцарь сам сел верхом, посадив Леонору перед собою. Винить ли их за то, что в пути руки их порою невольно соприкасались? Остальным пришлось идти пешком. Для Трудхен, крепкой крестьянской девушки, это не представляло труда, но Фатима, рожденная в бедуинском шатре, непрестанно жаловалась и ворчала.