Чёрный сфинкс

Он схватил за шест ближайший из плакатов, только-только вспыхнувший. И отшвырнул. Чтоб укрыл это усталое и страшное тёмное лицо... Пламя распространялось по залу, вгрызаясь в многочисленные информационные плакаты... В этом пламени сгорало всё. Всё сгорит. И даже он.

Девушка в белой одежде, черноволосая, с тёмными-тёмными глазами, тёмными как ночь, и густо обведёнными чёрной краской, с тяжёлым массивным ожерельем из золота и бирюзы и обнявшей голову огненно-золотистой, ослепительно сиявшей птицей, улыбнулась ему. И поманила за собой. Откуда она взялась в зале музея он так и не понял. Но почему-то доверчиво пошёл за ней. Кажется, вечность они шли сквозь огненный коридор. Он задыхался от зноя, а она легко ступала босыми ногами и оборачиваясь, вновь и вновь улыбалась и манила его за собой...

Его трясли. Недолго. Пока не послышался резкий мужской крик. Молодой голос и сердитый. И трясти его перестали. Мир, потонувший во мраке, вздрогнул и медленно куда-то поплыл, покачиваясь...

Ночь и редкие отблески круглых фонарей — в этом захолустье их было немного — приветливо распахнули ему свои объятия. Он судорожно вдохнул ночной воздух. Он чувствовал, что наконец-то выбрался из этого огненного ада и теперь начинает жить. И где-то внутри стало вдруг неожиданно легко и спокойно. Мужчина вдруг вспомнил о девушке в странной одежде и обернулся. Из-за проёма чёрного выхода полыхнуло жаром и огнём. Сторож было отшатнулся, но опять вспомнил о ней. Ведь они только что шли вдвоём. Нельзя бросать её там! Нельзя бросать её одну! Она такая худая и хрупкая. Такая... красивая и молодая...

И мужчина побежал прочь, через застывшие скрюченные фигуры старых деревьев парка. Он не сгорел. Он убегал. Но было такое ощущение, словно всё уже сгорело. Вся тяжесть на душе сгорела. Все камни с плеч упали. Где-то внутри стало легко-легко...

— Всё пропало, — сказал молодой голос.

А потом все звуки и голоса слились в единый гул. Снова стало очень темно и спокойно. Жар внутри потух. В этом пламени сгорело всё... всё сгорело... всё сгорело... всё...

Потолок над ним был каким-то серым. Свет приглушённым. Хотел было потянуться как обычно, но едва не задохнулся от боли. Что-то мокрое и тёплое потекло по груди...

Откуда-то из-за стены послышался шум. Кто-то звал на помощь. Какая-то девушка. Ругался какой-то парень. Кто-то вопил, что здесь не место посторонним. А потом был долгий покой, перемежавшийся видениями унылой комнаты с мягким светом и серым потолком...

Врачи, приходившие к нему, и полицейские, следившие за ним, все как один утверждали, что ему дико повезло. Что его, можно сказать, с того света вернули. Мужчина недоумённо слушал их, с трудом ел жидкую невкусную еду, с трудом двигался, чтобы не потревожить лишний раз измученное тело. Иногда еда становилась непривычно вкусной. Полицейский, приносивший её, долго говорил о чьей-то благодарности и приятных формах, о каком-то докучливом молодом журналисте...

Постепенно жизнь и молодость брали своё. Тело стало чуть сильнее, боли притупились, заключённый даже начал сам справлять нужду. Когда-то это дело казалось ему обыденным и не стоящим особого внимания, но тут он был несказанно рад, когда впервые сам, сам, доковылял до унитаза...

Однажды он приподнял одежду. И когда увидел своё тело, то ему стало не по себе. Он-то помнил, каким стройным, мускулистым был — не зря ж столько парился в тренажёрном зале, особенно, после случайного знакомства с той симпатичной сексапильной блондинкой... А тут... Он просто представить не мог, что надо было сделать с этим здоровым молодым телом, чтоб оно было похоже на одну почти сплошную едва начавшую заживать рану?! Смутно как-то всплыло воспоминание о белых кроссовках в красных пятнах, взлетевших над ним, да отблеск на лезвии складного ножа... Больше он ничего не помнил. Совсем ничего. Казалось, что всё прошлое сгорело дотла. Ни единого воспоминания. Он даже забыл собственное имя. Кто он? Что он делал раньше? Что случилось с этим телом, отчего у него такой жуткий вид? Ему ничего не говорили, а он почему-то боялся спросить.

Какое-то время заключённый угрюмо молчал. Лежал, отвернувшись к мрачной серой стене. Или ел, когда приносили еду. Еда была обычно невкусная, но иногда у неё был совершенно иной вкус. Охранник в те дни ухмылялся и говорил о какой-то девчонке, принёсшей еду, что, мол, у девчонки такая фигурка, ммм... Мужчина как-то вздрогнул и уточнил, не блондинка ли? На что получил ответ: у носившей ему еду были русые волосы.

— Эта фифа такая гордая и неприступная! — возмутился охранник, — Как ты её подцепил, ума ни приложу! Я раз попробовал приобнять её за плечи. Так на меня посмотрела! До сих пор жутко! Ваще, такой жуткий затравленный взгляд, словно я стою над ней с занесённой окровавленной бензопилой. А потом вместе с ней стал таскаться тот журналист. Сволочь! — парень не сдержался и мрачно сплюнул на пол, — Он грозился, что засудит меня за сексуальные домогательства. Я-то только девку приобнял! Только познакомиться хотел! — усталый вздох, — Вот работа осточертелая! Каждый день вижу пресные мужские физиономии. И ни одной бабы в штате. Ни одной! Все бабы-полицейские лезут в расследования и перестрелки, то грязь на дорогах разбирают, то за бандитами бегают. Ну, никакой жизни! Ты чё вылупился на меня? Жри, давай! Мне ещё пол этажа с народом некормленым. И все сами жрут, нормально, а с тобой, гадом замороженным, постоянно возиться надо.

— Ты за что это? — недоумённо спросил мужчина.

— А что, мне цацкаться с тобой, что ли? — проворчал охранник, — Раз сюда загремел, значит, за дело. И цацкаться с тобой никто не будет. Тем более, — он наклонился, чтобы забрать наполовину опустошённую тарелку с ложкой, и быстро отступил, — Что тут не рады, что ты выжил. Говорят, сам мэр на тебя окрысился. Ещё пуще, чем на своих конкурентов. Чем ты его так допёк, не пойму? Ну, чё вылупился на меня? Чё вылупился? Блин, я рехнусь из-за тебя когда-нибудь! Только и делаешь, что смотришь на меня своими пустыми глазами. У тебя там в голове осталось что-нибудь? Ты хоть иногда думаешь? А то так смотришь, что мне порой не по себе. Вроде ты тут сидишь, но ещё и не тут.

— Слушай... — тихо произнёс заключённый.

— Слушаю, — мрачно сказал охранник. Чуть погодя, сердито добавил: — Ну, чё тебе?

— А как меня зовут?

Парень отшатнулся от него. И ушёл. Молча. Словно он был каким-то грязным или заразным. Мужчина долго смотрел на стену своими серыми глазами. Потом как-то опустил взгляд из-за резкой боли в ноге. И заметил на полу какой-то длинный и узкий предмет. Со стоном спустился с кровати, наклонился, поднял. Еле-еле сумел распрямиться. До вечера сидел, крутил непонятный предмет в руках и пытался вспомнить, что это такое. Голова гудела.

Утром, проснувшись, вспомнил-таки наконец: это была ручка! Шариковая ручка или гелевая... он не мог вспомнить, в чём различие между ними. Но смутно вспомнил, для чего эти вещи используют. После скудного завтрака решился. И долго, упорно, рисовал на стене. Рука то и дело уставала, отзывалась зудящей болью. Заключённый тогда отдыхал немного. И опять рисовал. Просто было очень сложно сидеть и молчать, ничего не думать. Одному в пустой комнате. Пожалуй, даже хамоватый охранник не раздражал его, а даже развлекал. И сам тот развлекался, выпуская злость в резких словах на того, кто не мог ответить. Мужчина долго думал, почему он оказался в этой комнате и почему с ним так разговаривают, почему никто кроме этого парня к нему не приходит? Может, и в правду, заслужил? Но что он сделал? Когда пытался вспомнить, то голова гудела. Или ему вспоминался окруживший его огонь. Огонь, который сжёг всё. Что именно пропало, так и не смог вспомнить. Сначала это не напрягало, а потом стало уже как-то не по себе. А тут эта ручка. И он увлечённо рисовал. На силуэт чёрной жидкости хватило. А вот полностью закрасить фигуру не удалось. Это был какой-то странный зверь. Кажется, лев. С человеческой головой. Головой женщины в каком-то странном головном уборе. Зверя почему-то хотелось закрасить чёрным. Но чёрная жидкость в ручке слишком быстро закончилась. Однако комната преобразилась. Стала как-то уютнее, что ли. Он немного полежал на боку, разглядывая свой труд. Потом пришёл охранник с обедом. Присвистнул.

— Нехило так, — сказал, — Но, скорее всего, его смоют. Не по правилам. Откуда ты вообще взял краску? А, стой, ты спёр мою ручку?! Я всё никак кроссворд не могу разгадать, а там за разгадку деньги можно получить!

— Она упала. Сама, — огрызнулся слабо заключённый.

— Сама-а-а?.. — ядовито протянул парень, — Да ты...

В какой-то миг мужчине привиделась толпа странно одетых людей, бегущих на него. Кажется, они хотели его убить. Но он просто стоял и смотрел на них. Просто смотрел, а они испугались. Он вдруг ярко ощутил это злое и усталое спокойствие, упрямство внутри себя. Как-то так посмотрел на охранника, что тот отшатнулся.

— Я из-за тебя не то что ручку, но штаны или рассудок потеряю! — проворчал полицейский и поспешно ушёл.

Про ручку забыл. И обед отдать забыл. Заключённый какое-то время молча сидел, смотря на пустую стену. Потом поднял ручку и стал крутить её между пальцев. Стало как-то веселее, что ли. Хоть какое-то развлечение. А потом придумал потыкать кончиком стержня в краску. И позже с увлечением скрипел, царапая стену. Зверь, правда, должен был быть чёрным — откуда-то пришла такая твёрдая уверенность, но, в принципе, так стало красивее, когда таинственный зверь получил шерсть, а женское лицо отчётливо выступило на стене. Есть хотелось. Сильно. И ужин так и не получил. Устало заснул и забылся, закрутился в ярком сне.

Он стоял на пороге. Из-за приоткрытой двери лился нежный свет. Но уходить в неизведанное и заманчивое одному не хотелось. Обернулся. Девушка в белой одежде грустно улыбалась. Тускло мерцало тяжёлое широкое ожерелье из золота и каких-то голубых камней с чёрными прожилками. И, казалось, огнём пылала золотая птица, обхватившая её голову. Длинные чёрные волосы были заплетены в множество тонких косичек.

А потом ему опять сказали, что он должен вернуться в тот мир. Снова один. Ледяное предчувствие сжало что-то внутри него. Он вдруг понял, что будет вечно уходить в тот мир, вечно искать там её и не находить. Так и случилось. Он каждый раз искал её взгляд и улыбку в женских лицах. Вечно искал и не находил. Вечно искал. А потом возвращался обратно и гулял с ней во мраке между звёзд. С ней было хорошо. Но так хотелось показать ей тот мир! Тот мир был такой шумный и разный! Тот мир постоянно менялся! Только люди не менялись, так же суетились, так же сгибались под вихрем разных чувств и желаний, потрясений и радостей. Ему так хотелось показать ей тот мир, показать ей все краски того мира! Она уже начала забывать, как там. Но раз за разом он получил приказ уйти туда, в океан жизни. Один. Бывало, от тоски он искал там спутников-друзей, спутниц-женщин. Но всё было не то. Он чувствовал, что всегда и везде ищет её взгляд и её улыбку. Он вечно её искал там и не находил. Вечно искал и не находил. Вечно искал...

Заключённый проснулся в поту. Почувствовал, как что-то тёплое стекает по его лицу. Вот докатилось до его губ. Попробовал. Солёное... Кажется, это называется слёзы. Да, слёзы. Люди плачут, когда им грустно. Когда душа болит. Он понял, что его душа болит, но не знал, что сделать с этой болью. Он был замурован в эти две комнаты с серыми стенами: ту, в которой спал, и ту, в которой справлял нужду. Четыре серых стены в большой комнате. Четыре серых стены в другой комнате. В большой комнате было окно, которое выходило на серую стену. Где-то внизу — он однажды додумался придвинуть кровать к окну и выглянуть — был большой ящик с мусором. И гора всякого хлама. Хлам иногда увозили. Появлялся новый. Мусора в ящике то прибывало, то убывало. Иногда в мусоре копались две толстые вороны. Вот и всё. Даже небо было не видно. Он стал забывать, какое оно, это небо. Только смутно помнил, что оно постоянно меняется. А в его жизни всё было неизменно. Его даже не выводили никуда. Изредка приходил врач в белой одежде, осматривал его, но ничего не говорил, как ни расспрашивай его. Вот и всё. Все дни были до жути однообразны. Мужчина никак не мог вспомнить, почему же попал сюда. Охранник сказал, что он что-то плохое совершил и заслужил. Но когда пытался вспомнить, голова болела. Или вспоминался огонь. Огонь сжёг всё. Всё его прошлое и всю его память сжёг тот огонь. Откуда взялся тот огонь, заключённый никак не мог вспомнить.