Девушка

Помещение было маленькое, грязное, с толстой тёткой за прилавком пустоватого, почти без съестного, буфетике. Она же, видимо, продавала и билеты, потому что двинулась было к кассе c надписью Перепелово, но, заметив, что вошедшая к кассе не торопится, и сама остановилась. На одной из скамеек, у стены, расположились бомжеватого вида мужики. Кидались картами, курили, тянули что-то из одной бутылки на четверых. Пока посетительница мешкала, буфетчица присоединилась к ним. Чиркнула спичка и в полутьме зажглась сигарета. За ней другая. Остальные люди прикуривали уже от сигарет.

— Эй, — позвал один из них, сделав при этом жест рукой. — Присаживайся к нам, поезд ещё не скоро.

Она неуверенно шагнула к ним и спросила:

— А куда поезд?

— На Бархатово.

— А на Москву когда будет? — спросила она.

— Чего?! — изумились дружно мужики и буфетчица.

Потом женщина объяснила: на Москву надо сперва до Бархатово, там пересесть на Прокопов Лог, и только оттуда уже идет поезд на Москву.

Девушка почувствовала себя нехорошо, села рядом с тёткой, прислонившись к спинке скамейки.

— На, глотни, — протянул ей бутылку один из мужиков.

Она понюхала: пиво, свежее, ароматное. Сделала пару глотков и почувствовала себя лучше.

— Куришь? — спросил другой.

Она хотела ответить нет, но передумала, и взяла сигарету. Прикурить не получалось, и кто-то, рассмеявшись, прикурил сам и дал ей. Она тихонечко втянула дым. Не очень понравилось, но все курили, и она тоже стала периодически слабенько затягиваться. Иногда закашливалась, но опять же не сильно.

С этой компанией мужиков она доехала до Москвы. На таких меллких маршрутах контролёров, видимо, предусмотрено не было, так что обошлось без приключений. К дому добиралась на перекладных, зайцем. Зашла в квартиру и поняла, что кто-то здесь основательно всё перетряхнул. Надо отсюда сматываться. И разобраться, что всё это значит. Она быстро переоделась, схватила сумку, кинула в неё пару белья, что-то по мелочам и побежала в банк снять деньги. Уже выходя, увидела вылезающих из машины людей в тёмной форме и поняла: за ней. Быстро развернулась и помчалась на остановку метрах в двадцати от банка: там как раз подходил троллейбус. Втиснувшись кое-как в транспорт вместе с толпой, мельком увидела, как кто-то в тёмном указывает на её троллейбус, но в этот момент двери закрылись. Через четыре остановки она выскочила у метро и поехала на Ярославский. Билет купила на ближайший плацкартный до Новосибирска, отходящий через сорок минут, (повезло — кто-то сдал), но после Екатеринбурга пришлось с поезда слезть: увидела в проходе знакомую тёмную форму, пронеслась по всему составу в хвост и едва поезд остановился, спрыгнула, не дожидаясь, когда откроют ступеньки. Юркнула под платформу и там сидела несколько часов, дожидаясь темноты. Денег больше не было, и в следующих поездах расплачиваться с проводниками приходилось собой. Они же приучили курить. Иногда видела кого-то в той самой тёмной форме и тогда сбегала с одного поезда, пересаживаясь на другой, вновь расплачиваясь той же монетой...

Подуло холодом от отворившейся двери. Девушка с трудом разлепила веки: мягкий неяркий электрический свет, напротив сидит красивый моложавый мужчина, лет этак под шестьдесят, а может младше или наоборот старше. На столе перед ним — миска с пельменями.

Сглотнула слюну: снова захотелось есть. Мужчина жестом подозвал Михалну:

— Накрой для гостьи.

Эх... для гостьи... когда она такой была — гостьей? Она попыталась припомнить... Вот, может, когда она была совсем ребёнком, ещё до детдома... Тогда она с мамой ходила к бабушке — папиной маме, и бабушка вот так же, как Михална хлопотала вокруг неё, подкладывая блинчики только что со сковородки, густо обмазывала их холодной сметаной, чтобы охладить. Неожиданно встала перед глазами картина, как обе они — и мама, и бабушка, плачут в обнимку. Что тогда случилось? Она мучительно пыталась припомнить, но образы ускользали и ускользали... кажется, именно после этого хождения в гости к ним ночью пришли какие-то люди и увели маму, а какая-то женщина забрала и её саму. И после этого начался детдом. Откуда-то из глубины прорвались наконец схороненные воспоминания, как она плакала и просилась к маме и папе. Её за это наказывали, ставили в угол, заставляли стоять в туалете. Через некоторое время она поняла, что для неё будет лучше, если никому ничего говорить: ни о маме с папой, ни о себе. Постепенно она втянулась в учёбу, умудрившись окончить восьмой класс без троек и получить рекомендацию в торговое училище. А там появились друзья, к которым она иногда забегала попить чай и поболтать. Тогда она тоже была их гостьей. По окончанию её распределили в магазин посуды. Работа нравилась. Вообще это время казалось вполне благополучными: она хорошо зарабатывала, могла купить приличные шмотки и ни от кого не зависела.

Умяв в раздумьях пол-миски пельменей, черпанула ложкой по пустому дну и только тогда заметила пристальный взгляд мужчины.

— А ты не дочка ли Игоря Тимофеевича? — как-то странно, словно болезненно прищурившись, спросил он. — Уж больно на лицо похожа.

Она вздрогнула: Игорь Тимофеевич? Вроде так звали её отца. Но точно она не помнила. Нет, точно Игорь: так называла его мама. Но... Тимофеевич ли?

— Не помню, — ответила она, — помню, мама называла папу Игорем, а дальше не помню, меня в четыре года в детдом отдали. Потому что вначале папа ушёл, потом какие-то люди увели маму.

— В каком городе?

— Москва. Улицу и номер дома не помню. — Тут она поняла, что даже смутно помнит, как звали маму: вроде Маша. А может и нет. На всякий случай она решила сказать: — По-моему, маму звали Марией. Я когда из детдома вышла, взрослая уже, пыталась узнать о родителях, но фамилию не сумела вспомнить, поэтому ничего не нашла. Сейчас я Потапова, но это мне в детдоме дали. А бабушка к тому времени умерла. Помню, как она волосы расчёсывала, косу заплетала и вокруг головы прикрепляла. А на халате у неё были колокольчики нарисованы. И ещё песенку помню, которую она мне пела: в летнем садочке есть много цветочков, я соберу их для внученьки в веночек. А как её звали, не помню.

— А тебя саму-то как зовут? — спросил хозяин почему-то вдруг осипшим голосом.

— Таня.

— Ох...

Михална, которая сидела рядом с хозяином, почему-то схватилась за сердце. Егор Тимофеевич бросился к холодильнику, достал оттуда пузырёк и начал что-то капать в чашку с водой. Руки у него при этом не просто дрожали, а тряслись.

— Дайте я помогу, — подошла она к ним, — сколько капель надо?

— Ох, Танька, тридцать шесть надо, штук семь или восемь уже налил, капай, — передал ей пузырёк мужчина. — А дело-то в том, что Игорь мне братом приходился, и жена у него Машей звалась, и дочка — Таней, и по возрасту, и по всему получается, что ты наша племянница. А брата забрали, и следом через месяц Машу забрали, ГСВР забрало. Отправили куда-то в Сибирь. Это я позже узнал, справки наводил. Пытался разыскать, да тоже не нашёл: сгинули оба, где-то здесь же, в Сибири. А про тебя сказали, что ты с матерью, поэтому я в детдомах искать не подумал. Меня он отправил незадолго до своего ареста, чувствовал, что тучи сгущаются. Велел документы по опытам уничтожить, сидеть не высовываться.

— По опытам? — вздрогнула девушка, отпаивающая Михалну.

— Да, было дело: разрабатывали мы с ним лекарство для омоложения организма, и не просто омолодить чтобы, а ещё и придать такие качества, какие бы сделали человека сильнее, выносливее, гибче, ускорили бы его реакцию. А когда получилось, мы узнали, что вакцину заказали военные. Мы испугались, что это развяжет войну, и решили, что надо всё уничтожить: вакцину, формулу, документы по опытам. Решили, что после всего мы с женой сбежим, потому что мы вдвоем, а им с ребёнком сложнее. А если что — он всё свалит на меня. Но я к тому времени буду во-первых далеко, а во вторых изменю внешность. Потому что попутно мы разработали кое-какие средства по изменению внешности. Ими я и воспользовался. На деле я сейчас моложе на двадцать лет. И Настя моя моложе, и Зина, она нашим ассистентом была, с нами бежала, так что в курсе всего. Когда будет нужно — примем вакцину обратного процесса. Постой...

Он вдруг увидел шрамы от капельниц. Таня испуганно дёрнулась, но мужчина схватил за руку и принялся разглядывать кожу: после многочисленных инъекций она стала морщинистой, словно постарела.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил он.

— Сейчас хорошо, а когда ставили капельницы, иногда казалось, что умираю.

— Кто и где тебе их ставил? Ты помнишь название учреждения? Как оно выглядело?

— Названия я не знаю. Похоже на тюрьму и больницу одновременно. Я лежала на втором этаже, потом мне помогли спуститься из окна и я перелезла через забор: высокий такой, из штакетника. А тот мужчина, который мне помогал... Я думаю, его убили.

— Там остались ещё люди?

— Да, в комнате было человек двадцать.

Снова охнула Михална, и Тимофеич бросился к ней.

— Ничего, — махнула она рукой, — Таню надо спрятать — за ней наверняка следят. Им важно знать, что будет с человеком на любой стадии. — Настя, они вышли на старение организма, один Бог знает, что ещё натворят. Скажи Зине, пусть оповестит всех: начинаем массовое производство вакцины по формуле Ф-девять и введение её бойцам. Татьяне нужен антидот А-сорок девять. И нам тоже — время настало, нужно подниматься.