И все повторилось. У гетмана — булава, у короля — корона. Этим подчеркивается их статус. Пьяный купчик поит медведя шампанским — это деяние для него статусное. Боярин удавится, но сядет в совете исключительно в соответствии со статусом — а иначе урон его чести. И будет потеть в жарко натопленном зале, поскольку снять кафтан и шубу — урон статусу. Это такая глупость и грязь — ваш статус...
Оппонент, как чертик из табакерки, снова вскочил с кресла.
-Протестую! — громко, но все же несколько спокойнее заявил он. — Нельзя приравнивать человека к обезьяне. У нас душа! У нас идеалы! В конце концов, это просто непристойно! Тут собрались не обезьяны, а люди!
— Так я и поясняю для людей, — пришлось продолжить. — Там, где статус доминирует над личностью человека, жди беды. Люди просто вынуждены насиловать свою душу, они борются за статус. А значит, предают, подличают, убивают, копят золото, хвастают ненужными им, но "статусными" вещами. Думаю, нам такое не нужно. Мы строим правильное общество, где человека ценят именно за личные качества!
Так и не представившийся мужчина быстро уходит. Выходя из аудитории, пытается хлопнуть дверью. Но в Университете — добротные двери и на них стоят доводчики. Хлопнуть не получилось, получилось смешно. Незадачливый критик, повисший на дверной ручке — это забавно. И аудитория снова веселится.
Итог собеседованию подводит Тамара Ивановна, исполняющая привычную роль секретаря.
— Перерыв пять минут. После перерыва комиссия объявит свое решение.
Собравшиеся с шумом покидают аудиторию. Опустив руки, я стою у доски. Понимаю, что все хорошо, но сил радоваться нет.
Незаметно наступили сумерки. В аудитории включили свет. Наконец-то закончилось мое шоу. В горле сухо, тело налилось тяжестью. Пульс отдает в висках короткими толчками боли. Все, устал.
Перерыв заканчивается быстро. Опоздавших не пускают. Комиссия озвучивает решение. Оно явно заготовлено заранее, поскольку секретарь читает его с машинописного листа.
А у них большие полномочия! Примерно, как у тех, кто заседал по аналогичному поводу в 1933 году. И решение примерно такое же.
Я, с некоторыми оговорками, получаю аттестат зрелости. Поверьте, это было непросто. Когда в течение недели уровень твоих знаний выясняют лучшие университетские профессора, в них всегда найдутся зияющие прорехи
Меня обязывают в течение года ликвидировать пробелы в образовании. Все справедливо! Правда, никто не задавался вопросом, сколько бы выпускников средних школ смогли бы ответить на те вопросы, на которые отвечал я...
Мне выделяют квартиру. Три комнаты и всего в пяти минутах ходьбы от здания физического факультета.
Назначают стипендию. Две тысячи пятьсот рублей. Это много. Лейтенант получает тысячу двести.
Ответственным за мою подготовку к поступлению на физический факультет назначают декана физического факультета Соколова А. А.. Это называется, попробуй теперь не поступить!
Я уже собирался уходить, когда меня окликнул Иван Георгиевич:
— Молодой человек, подойдите ко мне!
Я подошел. Ректор протянул мне руку и сказал:
-Поздравляю! Вы прекрасно выступили и показали высокий уровень знаний. Думаю, что после некоторой дополнительной подготовки, мы сможем принять Вас на третий курс.
-Спасибо!
— Скажите, Юра, а Вы случайно не пользовались при самообучении какими-либо методиками, могущими быть полезными всему Университету.
— Вы угадали, Иван Георгиевич, пользовался. Сами знаете, способности это далеко не все.
— А не могли бы Вы мне о них рассказать?
— Так сразу, наверное, нет. Надо привести голову в порядок, что-то записать, обдумать.
— Прекрасно! Готовьте доклад. Двух недель Вам хватит?
— Должно хватить. Только вот кто меня слушать будет?
— Будут, поверьте, — произнес неожиданно тихо подошедший к нам товарищ Каиров. — И я тоже приду. Вы — явление, Юра, теперь я в этом уверен точно. Главное — не загордитесь сверх меры!
13 Октября 1952 года, понедельник. Заключено соглашение о Ниле между Египтом и Суданом.
В этом времени все совершается быстро. Вроде бы, только что было принято решение о выделении мне жилья. А я уже с утра получил ордер и ключи от квартиры в университетском доме. И где в этом времени прячутся бюрократы? Ау?
Нет, бюрократов не видно. Утром мне отдали ордер и ключи прямо в ректорате. И вот мы с Верой в нашей новой квартире. Приятно, черт побери! Месяца нет, как я в Москве, а собственное жилье уже есть!
Пожив в комнате с тремя соседками и туалетом в конце коридора, Вера вошла в наше новое жилье, как входят в сказочный дворец. Разумеется, сестре достанется самая уютная комната, как же иначе!
Однако, тут просторно! Это вам не норки хрущевско-брежневских времен. Это — старый фонд. Самая маленькая комната — 24 квадратных метра. А в кладовке можно устроить хоть спальню, хоть лабораторию. Да и не поворачивается язык назвать помещение 2 на 3 метра кладовой. Ну и что, что без окна!
Да, до наступления торжества исторического материализма знали ,как строить надо! Высоченные, под четыре метра потолки, просторная кухня с газовой плитой. На кухне есть четыре табурета, шкаф и обеденный стол.
Гостиная пуста, зато там есть настоящий камин. Представляете, камин почти в центре Москвы?! Сейчас из него несет холодом , но это вполне поправимо. И заслонку приведу в порядок, и дров притащу. Будем пить кофе и смотреть, как по рубиновым уголькам прыгают язычки пламени!
В комнатах поменьше стоят кровати, тумбочки, письменный стол и три старых гнутых венских стула со слезшим от старости лаком. Люстр пока нет ни одной, но и пыльные лампочки на фоне лепных розеток меня пока устраивают.
Первый раз за две жизни жизни узрел сохранившуюся с дореволюционных времен здоровенную купель на львиных лапах. Ванной это назвать невозможно. Это именно купель! Ну-ка, поскоблим эту зеленоватую грязь... Да она еще и из меди к тому же! Это ж сколько цветного металла предки перевели на сантехнику! Зато — никаких сколов эмали не может быть даже в принципе. Но придется часто и старательно чистить. Странно строили предки. В более поздние времена ванны точно не размещали по центру комнат.
Туалет я нашел по звонкому стуку капель. Там меня до глубины души поразил эмалированный чугунный унитаз с монументальным сливным бачком, установленном на высоте метров так примерно двух. Ни крышки, ни откидного сиденья нет. Трубы покрыты вздувшейся краской и конденсатом. Оценив силу сливающийся с такой высоты струи, я с интересом посмотрел на противоположную стену. Нет, вроде все чисто...
В общем, все это великолепие я теперь, как ответственный квартиросъемщик, старательно привожу в порядок. Вечером к этому чудному делу присоединится Вера, а пока что она упорхнула на занятия.
Меня заставило бросить тряпку противное треньканье в прихожей. Тоже, кстати, ничего себе помещеньице, примерно четыре на четыре метра!
Наш звонок — шедевр примитивизма и функциональности. Гибрид трещотки и колокольчика. Чтобы подать звуковой сигнал, надо провернуть ручку снаружи двери. Тогда то ли звякнет, то ли тренькнет. Я как первый раз услышал, так вспомнил о армянских будильниках "Севани". Те тоже издавали похожие звуки, когда пружина звонка раскручивалась почти полностью.
Зато — никаких проводов, динамиков, и упаси Господь, микросхем! Проще — только средневековый дверной молоток. Снова тренькнуло.
-Да иду я, иду! Открыто же!
Вместо сестры с подружками или Андреем на пороге стоял худощавый молодой человек лет так это двадцати пяти-тридцати. Безукоризненно модный плащ, широкополая шляпа с повисшими на ней капельками дождя, белый шелковый шарф и лакированные туфли. Его вполне можно было бы принять за праздного гуляку, завсегдатая ресторанов и ипподрома, одного из множества избалованных деток новой знати. Образ подкреплялся терпким ароматом дорогой туалетной воды и коробкой конфет, причудливо украшенной ленточкой.
К этому человеку стоило присмотреться внимательнее. Его темно-коричневые, почти черные глаза смотрели на мир с выражением, которое мне до того приходилось видеть лишь на картинах Великих мастеров у воинов и святых. К тому же, не бывает прожигателей жизни с такими аскетически-худыми, сосредоточенными лицами. Гостю не стоило представляться, я и так знал, кто это.
На пороге стоял Николай Александрович Дмитриев, двадцати восьми лет от роду, дважды орденоносец, лауреат Сталинской премии и прочая, и прочая. Истинный отец атомной и ядерной бомб, всю жизнь сторонившийся публичной известности.
— Здравствуй, Юра! Поздравляю с новосельем! У меня когда-то все было почти так же. Жаль, что у нас всего полчаса, я в Москве проездом.
— Проходите, Николай Александрович! Повесьте пальто вон та тот гвоздик, у нас уже топят. Ботинок не снимайте, мы еще не обжились. Полы не мыты, тапочек для гостей нет. Лучше всего нам поговорить на кухне.
Я поставил чайник, и пока он грелся, задал гостю вопрос:
— Из какого вы года?
Острый вопрос в условиях дефицита времени способен ввести почти любого собеседника в состояние замешательства. Но только не этого. Именно про Николая Александровича академик Колмогоров говорил, что задачи, стоящие перед разработчиками ядерного оружия, Дмитриев решал, задумчиво крутя ручку арифмометра назад и вперед. Как будто вспоминал уже известное ему решение. Будто стесняясь, он всю жизнь сторонился премий, известности и почестей, отдавая славу своих разработок совершенно никчемным людям типа Сахарова. Факты однозначно говорили: душа этого человека, так же как и моя, прошла сквозь время, но сохранила память.
Я решил рискнуть, и оказался в выигрыше. Мой собеседник — великолепный математик, и с логикой у него все в порядке. Пару мгновений на кухне стояла мертвая тишина. Дмитриев морщил лоб, хмуро разглядывая меня. Губы сжались в нитку. С минуту подумав, он просчитал ситуацию и неохотно ответил:
— Из 1947, который не наступил. На долгие воспоминания у меня совершенно нет времени, я действительно зашел всего лишь на полчаса. Из них осталось 24 минуты. Скажу лишь главное. В том 1947 бывшие союзники вступили с нами в войну. Они еще и собрали недобитых нами фашистов, так что было тяжело. В марте бомбили Москву и Ленинград. Войска противовоздушной обороны сделали все возможное, но две "Летающих крепости" с атомными бомбами на борту все же прорвались. В пределах Садового кольца были сплошные развалины, ближе к Кремлю — покрытая стеклом равнина.
— Что было потом?
— Не знаю, я погиб. В городе началось страшное. Было много мародеров. Люди ринулись грабить продовольственные склады, магазины, сводить счеты с ближними и дальними. На одну из таких шаек я и попал. Сам понимаешь, мало что можно было сделать. Все-таки я математик, а не солдат. Вернулся в 1931. Снова стал семилетним ребенком. Через два года добился, чтобы на мое имя пришел запрос из Наркомпроса. Дальше ты знаешь.
— Да, дальше я знаю. Может, рюмку коньяка?
-Я-то не против, но с алкоголем почему-то не дружит моя печень. Лучше скажи, из какого года пришел ты и чем я тебе могу помочь. Учти, у меня довольно ограниченные возможности.
— Я из 2016. СССР развалился в 1991.
— Что, война?
— Хуже. Аппарат, использованный корифеем всех наук как дубина при дележке ленинского наследия, уже при его жизни превратился в монстра. Держать его в повиновении получалось только у Хозяина, да и то не в полной мере. Если помнишь, он ведь так и не смог продавить альтернативные выборы, предусмотренные Конституцией 1936 года.
— Мало времени! Давай, поговорим о подробностях позже, не последний раз ведь встречаемся.
— В моей истории его отравили в марте 1953 года. Партократы решили стать аристократами. Уже готовится.
— Понятно. Потом новым господам хочется жить не хуже чем их коллегам с Запада.
— Уже. Превратить идеи справедливости в никчемную болтовню, организовать трудности с продуктами, устроить брожения на национальных окраинах — дело техники. Затем пару компаний типа "сухого закона", гласности и прочих благоглупостей, и дело сделано. Мерзавцы рушат Союз руками его граждан, и наслаждаются бесконтрольным грабежом его богатств. При полной поддержке этих мероприятий из-за рубежей. Шлюхи гнутся под непосильной тяжестью бриллиантов, народ вымирает и бедствует. С момента развала СССР до 2016 года, население союзных республик сократилось процентов на 20-25 только по официальной статистике. А ей верить — себя не уважать. Вот и все, если совсем кратко.
— А люди — то почему безмолвствовали...
— Люди все понимали. А народ не сопротивлялся, даже приветствовал перемены. Ему тоже какое-то время дали поучаствовать в разграблении нажитого страной. Протестовать сначала было как-то не с руки, а потом поздно. Безработица, гражданские войны и прочие прелести колониального статуса.
— Как колониального?
— Да так. Это и в Конституции записали. Яркий пример: статья 15.4 о главенстве решений международного "сообщества". Все это действительно долго рассказывать.
— У тебя есть лекарство?
— Да, есть и лекарство, и план действий. Кое-что уже делается. Но желательно выиграть время. Совсем немного, хотя бы пару лет.
— Как, кстати, к нему относятся потомки?
— Как и ко всем великим политикам. Сначала оплевали с головы до ног. Потом мнения разделились. Некоторые вспомнили, что он принял СССР с сохой, а оставил с ядерной бомбой, и наследства после него всего-то и было — мундир да пара костюмов. Так что спорят, спорят, спорят. Думаю, и на Небесах не могут решить, где Иосифу Виссарионовичу находиться, в аду или в раю. И так выходит правильно, и эдак вроде тоже справедливо, и страшно столпам небесной канцелярии, что куда его не помести, он везде переворот учинит, и социализм строить станет.
— Значит, собираешься его предупредить. Только вот кто тебе поверит?
— Значит, собираюсь. Я же ему обязан многим, да хоть бы и этой квартирой, не говоря уже о стипендии. Он последний из лидеров страны Советов, который не был врагом народа. О том, что поверят, не беспокойся, аргументы у меня есть, надо только чтобы письмо ему лично в руки попало.
— Это возможно. Был у меня один знакомый, рассказал кое-что... — задумчиво протянул Дмитриев.
— Сам же говоришь, нет времени, так что не томи душу.
— На улице Грицевец, это район Арбата, на стене желтого двухэтажного особнячка, он там такой один, висит почтовый ящик. Почта СССР из этого ящика писем не вынимает. Они вообще в ящике не остаются, а сразу попадают на стол к дежурному офицеру Особой Экспедиции при ЦК КПСС. Чтобы письмо попало к Иосифу Виссарионовичу, должны быть соблюдены правила. Отправление должно быть упаковано в два конверта. На внутреннем — личный номер отправителя. У тебя его нет, потому нарисуешь любую двухзначную цифру. На внешнем напишешь : "Товарищу Иванову лично". Писать следует, не пользуясь отведенными для этого на конверте строками, в одну линию, сверху. В нижнем правом углу поставишь тот же номер, что и на внутреннем конверте. Дежурный имеет право только вскрыть верхний пакет и убедиться в совпадении номеров. В журнал входящей корреспонденции такие письма тоже не записывают. Через пару часов твое письмо будет в Кремле. Думаю, такой ящик в Москве не один, но знаю я только об этом. Каковы у тебя шансы благополучно оттуда уйти после отправки письма, я не знаю. Ведется ли наблюдение за почтовым ящиком, неизвестно. Но это все, чем я тебе могу помочь. Все остальные пути передачи письма связаны с чьим-нибудь посредничеством и не так надежны.
