Дети Гамельна. Ярчуки

* * *

Распрощались утром, солнце только-только выглянуло. Банда, что была куда быстрее на сборы, ускакала первой, выслушав напоследок долгое объяснение, куда сворачивать, чтобы, двигаясь навпростэць45, по леву руку от камышей, и на два пальца от солнца, мимо переправы не проскочить...

Омельян, когда спина последнего из наёмников скрылась в пыли, раскрыл ладонь, внимательно посмотрел на короля Сигизмунда и спрятал в нагрудный кисет быдгощский орт46, врученный капитаном за труды и помощь. Скинул задубелую от дёгтя рубаху, зябко поёжился. Вроде и лето на дворе, а прохладно. Или то старость подкрадывается, седым, но зубастым волком. Достав узкую полоску ткани, накрепко перевязал клюв Рябку. Петух не противился, словно понимая, что случайным криком может испортить многое, если не всё. Затянув осторожно узелок, так, чтобы умной и полезной птице не повредить, ватажок гаркнул на хлопцев, что столпились безмозглой отарой.

— А ну кыш отсюда! Очи зажмурили, ухи позатыкали!

Дождавшись, пока хлопцы отойдут подалее, чумак присел с ножом в руке. Хороший был нож когда-то, а сейчас будто шило сточился. Таким разве что колоть....

Тяжелая капля скатилась по пальцу, упала в след, оставленный конским копытом. Тут же свернулась окутанным пылью шариком. Рядом упала следующая, и еще одна.

Ватажок морщился, давил. И надо-то чуть-чуть, но старческие жилы не хотели расставаться с кровью, а заменить некем. Из хлопцев никто подорожную выписать пока не умел... Наконец на дорогу упала пятая капелюшечка. Дед ударил узким клинком точно в середину получившегося рисунка, зашептал...

В затёкшие ноги будто сотню иголок вонзили. Омельян с трудом встал, ухватившись за воз, постоял, дожидаясь, пока сгинет колючая напасть, или хотя бы не столь болючей станет. Глядя, как отпечаток копыта рассыпается, будто ветром сдутый, со злостью произнес:

— И ляхи у нас, и татарва у нас, и сами друг дружку поедом жрём, так еще и из Европ паскудники притащились, хай им грець, да лысого дидька47 за пазуху! Платят, правда, по-королевски...

Омельян накинул рубаху, распутал узелок на петушином клюве, посмотрел на небо. По выгоревшей голубизне небосвода кудрявыми улитками ползли белоснежные облачка.

— Эх, чёртова легковесность, всё летят себе без толку, и летят, — проворчал чумак и замахал рукой хлопцам, чтобы подходили. Времени и так потеряно много, жарюка скоро опустится, надо хоть пяток верст одолеть...

— В следующий раз, — беззлобно укорил Омельян Шутика, — гляди в оба, видишь же, скаженные заризяки нагрянули, один к одному подобраны. А ты с самопалом на них. Еще б заступом замахал!

— Оно, ежели в темноте, да по-тихому, то можно и заступом, — проворчал молодой чумак, вины за собой справедливо не чувствующий. — Хрясь его по горлянке, и неси, отпевай.

— И в кого ты только уродился такой скорый? Все бы тебе людей заступом на тот свет спроваживать! — покачал головой ватажок. и хихикнул. — В меня, наверное!

Волы дёрнули воз, степенно зашагали...

* * *

Никто и не подумал свернуть "через три версты, у приметного явора, драного такого, будто рожа того хлопца твоего". Шлях, что пылился под копытами, сам выведет куда надо. Не в Чигирин же ехать, право слово. Банда там ничего не забыла. На Хмеля глазеть — удовольствие сомнительное.

Мирослав качался в седле, потягивая трубку. Тьфу, ты, чёрт! Капитан провёл ладонью по лицу, показалось — в паутину влетел. Вроде чисто...

И тут накатило. Нахлынуло, навалилось. Пригрезилось, будто оказался на дне зацвётшего пруда-ставка — зелёное все вокруг, презелёное. И небо, и дорога, и...

Капитан схватился за пистолет, перекрестился оружием — против любого морока самый верный способ! Куда лучше косноязычного бормотания молитв. Но наваждение не пропадало.

Рядом с ним ехали мертвецы. Покрытые трупными пятнами, разложившиеся, вонючие... Лошади гнилыми мослами щелкают, облезлыми хвостами мух отгоняют. Мертвецкая гвардия.

Но живая! Рассказывает что-то смешное Магнусс, у которого только голова и цела, а ниже — месиво из ребер и кишок. Щерится выбитыми зубами Юзек, чья голова развалена пополам. Схватился со смеху за живот левой рукой Котодрал, а вместо правой — обрубок... Или то он внутренности из живота повыпавшие запихивает?..

Мирослав опасливо поднял руку — вроде своя, привычная, не из могилы выкопанная. Встретился глазами с Литвином, который по игре наваждения обзавелся рубленой раною через грудь и тремя дырками в животе. Хорошие такие дырки, по краям опалённые, в упор стреляли, добивая.

Глаза у Збыха остались прежние. Только перепуганные вусмерть. Похоже, видел княжич то же самое. Или еще чего похуже. Да что за напасть?! Не поможет, видать, даже если башку змеиную выкинуть. Не от ее благоухания видения...

А потом сразу раз, и схлынуло все, будто не было. И все живые по-прежнему. Хохочут.

* * *

Что Литвин видел, и какую смерть наваждение командиру посулило, Мирослав спрашивать не хотел. Да и сам Збых не торопился приставать с россказнями, мол, отрубили тебе башку, да прямо в горло и наплевали. В свою очередь, и капитан молчал. Кому оно надо, о смерти своей знать раньше, чем последние времена настанут? Да и не обязательно совпасть должно. Жара, смрад, вот и привиделось чёрт знает что. Вон, как рассказывают, пустыня иной раз целые города уставшим путникам начаровывает для пущего смущения.

Положенный для должности список книг был изучен давным-давно, ещё когда с Гюнтером ходили. Ничего похожего на пережитый морок там не упоминалось. Конечно, кто-то из людей побывал в той смутной зелени призрачного пруда, но не удосужился рассказать другим в назидание. Или так и не вынырнул, померев с испуга. Поэтому записать надо бы, пригодится на будущее.

Капитан покачивался в седле, чиркал итальянским карандашиком с грифелем из жжёной кости. И плевать, что доклад, скорее всего, осядет на полках пыльного архива и вряд ли кем-то будет прочтен. Разве что каким не в меру любопытным сержантом. Порядок есть порядок. Хотя бы для себя. К тому же, Орден меняется. Возможно, в лучшую сторону. А может, и нет....

Мирослав, поставив последнюю точку, уложил свёрнутый листок в футляр и нахлобучил крышку. Покосился на Литвина. Тот молчал, глядя в одну точку. Только бегали желваки — как бы зубы не покрошил. Под грязью наносов вновь мелькнул неяркий блеск. Конечно, ещё проверить надо, что блестит: сталь, золото или пирит-обманка. Ну то успеется. Коварные украйны такую возможность не раз предоставят.

"Нам не нужны проповеди, нам нужны длинные колбасы". Так он, кажется, ответил тому кардиналу с глазами хитрого, но смертельно испуганного лиса. А тот, проявив недурственное знание поговорок, что бытовали среди наёмников, дополнил: если нет колбас, сойдут и дукаты полновесной довоенной чеканки, а убогой и беззубой справедливости место на паперти. Хромая добродетель может рядом гроши выпрашивать. Не так ли, господин капитан?

Помнится, с трудом тогда сдержался, чтобы не наговорить сидящему напротив итальянцу, что он думает. И про капитанство, и про будущую работу. Зубами скрежетал, конечно, но без ругани. Духовное лицо, всё же. Может не подставить смиренно щеку, а вызвать гвардейцев. Если новоиспеченный капитан не перестанет выкобениваться и не выслушает о нюансах дела...

Важное дело! Сам Папа метал в пурпуроносцев тяжелые парчовые подушки, когда узнал об ограбленном обозе.

Насчет Папы и подушек, впрочем, кардинал мог и приврать для серьезности, итальяшки они такие. Золота, правда, на расходы вручил немного, всё больше серебром. Зато обещал не требовать отчета о тратах ни перед Орденом, ни перед Церковью.

Так, а что это такое у нас?..

Узкая дорога поднялась на макушку пологого, заросшего выгоревшей травой кургана, и впереди, шагах в семиста, командир увидел конный отряд — тот двигался как раз навстречу банде. Запорожцы или поляки? Мирослав лапнул чехольчик с подзорной трубой, но передумал. Одни от других внешне особо не отличаются, но что не крылачи-гусары и так видно. Ближе подойдут, там и посмотрим, и поговорим. Может, башку змеиную сторгуем, осточертела она уже вонью своей. Один хрен не купит никто такую вонищу. Жаль, не довести до надлежащего подвала. Хранитель бы порадовался такому подарку. Или стать где на пару дней, выварить или засолить?..

Командовать, чтобы оружие готовили, не пришлось. Парни не один год с копья жрали, отлично знали, что сулят неожиданные встречи. А Магнусс даже торопливо просвирку заглотил и шумно пробулькал флягой, запивая ссохшийся кусочек "Христова тела". Надо же, и он в passauische48 толк знает. Неожиданно. Экое полезное умение скрыть хотел!

Мирослав хмыкнул, вспомнив слова Омельяна о коварных песиглавцах, и сам, на всякий случай, поменял местами нагрудные кресты, выставив вперёд "оборотня", перевернув тыльной стороной наружу. Проверять тут нечего, но не помешает.

Навстречу ехали не песиглавцы и не вовкулаки, каким-то чудом оседлавшие коней. Самые что ни на есть обыкновенные запороги-казаки. Дюжина и трое. С заводными лошадьми. Ну что, сойдёмся, поговорим. Мы для них — ляхи, но войны нет, да и завсегда можно прикинуться, что к Хмелю едем в войско. Под Дюнкеркой, мол, хлопцы задержались, по тамошней моде приоделись...

Что разговора не получится, Мирослав понял сразу. По изготовленным, лежащим поперек седел ружьям, по голодному блеску глаз, сверкающих из-под мохнатых шапок. И по наглой морде старшего, худющего одноглазого казака, всё лицо которого пересекал старый дурно залеченный шрам. Запорожец смотрел на банду так, будто уже лежали наёмники дорезанные где-то в канаве и до исподнего обобранные. Дед Омельян, дурень, песиглавцев опасался. Тут и без них пакостников на шляхах предостаточно. И эти орехами кормить не будут, сразу зарезать возжелают.

Съехавшиеся молча смотрели друг на друга. Оценивали, прикидывали. Размышляли о том, что пятеро против пятнадцати — ну никак! Или очень даже как. Смотря, конечно, с какой стороны считать

— Мы их точно будем убивать?— спросил лейтенант на итальянском. Получив в ответ молчаливый кивок, воинственно встопорщил бородку.

— А шо это вы этак лаетесь, басурмане, что ли?! — спросил казак.

— Ага, — кивнул Мирослав. — Самые что ни на есть агарянские басурмане.

И выпалил из "утиной лапы", что скрывалась от чужих взоров за конской шеей. Голова кривого злодея взорвалась, будто кавун49 переспелый — всего одна пуля мимо прошла. Тело даже ещё и заваливаться не начало, как по запорогам хлестнуло безжалостным свинцом...

... Залп из мушкетонов выбил картечью троих казаков, переранив почти всех остальных. Не ожидавшие такой коварности от будущих жертв, запорожцы и выпалить в ответ толком не успели, как в них ударил второй залп. А потом ещё, и ещё...

Залёгшие в густой траве по обочинам наёмники били так часто, словно целая рота испанцев сидела, а не шестеро. Им-то, самым метким стрелкам, большую часть огнестрельного оружия вручили, чтобы не теряли время на перезарядку. Не прошло и полминуты, как стрелять оказалось не в кого. На дороге, затянутой пороховым дымом, лежали вповалку убитые и раненые.

И как обычно бывает после сшибки с конницей — жалобно стонали, почти плакали лошади. Лейтенант, что так и просидел неподвижно в седле, поднял пистолет, тщательно прицелился, выстрелил. Конь, что тяжело хромал в сторону от побоища, волоча за собой тело хозяина, застрявшее ногой в стремени, упал, подломив под себя тонкие ноги.

— Он бы только мучился, — сказал Угальде. — Пулей разворотило брюхо.

Капитан молча пожал плечами. Испанца он отлично понимал. Лошади-то не виноваты, что их хозяева решили вспахать на волках. Вроде бы так говорил про польскую наглость старый чумак? И чего он сегодня так часто лезет в голову?

Раненых пошли добивать и трофеи считать, только когда всё оружие тщательно перезарядили. Оно в степи всякое бывает. Стрельба далеко слышна, может, кто и наведается. Лучше пулю в ствол вложить, запыжевать и потом вытаскивать кинжал из ножен. Впрочем, раненых почти и не было, убитых оказалось куда больше. Что не удивительно — считай, в упор били. Что для пули десять шагов, если не жалея пороху и не боясь отдачи, засыпать полную мерку? Ну и неожиданность и выучка сделали своё дело. Все же неправ был капитан, обзывая в сердцах бойцов неумехами. Это против непривычного врага они могли дать слабину. А вот с привычным, когда тот из плоти и крови, и не сожрать хочет, а добродетельно застрелить или зарубить, то совсем иное дело! Против человека и рука не дрожит, и штаны не мокреют. Как пальнешь в башку, только шапка с грязным и драным шлыком в сторону полетит! Быстро и ловко управились, не отнять.

— Коня, коня держи! — засуетился хозяйственный Юзек, растопыривая руки и осторожно подступая к вороному казацкому жеребцу — тот зло фыркал, но отходить от трупов на дороге не спешил. Кашуб попытался ухватить повод, волочащийся по окропленной кровью пыли, едва не схлопотал копытом.

— Вот дьяволов сын, горяч, как нидерландская вдова! Не упустите красавца, парни!

Упустить вороного скакуна действительно было бы жаль. Запасные лошади отряду всегда пригодятся. А уж такого холёного чёрного чертяку можно выменять на трех-четырех спокойных меринков. Да и продать всегда удастся. Кардинал мешок увесистый дал, но и у колодца дно есть. Мирослав тронул своего коня, отрезая вороному путь к бегству. Тот звонко заржал, попятился...

— Куда?! — Юзек изловчился и подхватил повод.

— Та не спеши, — хрипло сказали у него за спиной. — То мой коник.

Капитан вздрогнул. С дорожной пыли поднимался покойник — верха башки не имелось, длинные усы слиплись, висели сосульками чёрного льда, струилась кровь, заливая глаза. Лопнувшая под пулей черепная коробка кожаными и костяными лепестками обвисла на ворот жупана, белел в жутком цветке открытый влажный мозг.

Да нет же, не мёртвый он! Дурная пуля голову расколола да сознание вышибла. Бывают такие случаи малоприятные — горшок лопнул, а жив еще человек, мыслями жадными вскипает.

— Ох, скорые вы хлопцы, — молвил раненый разбойник, пытаясь пристроить на место один из осколков черепа — из-под ладони вяло брызнула кровь, покатились густые капли. — Э, бывало, и я не медлил...

Остолбеневшие наёмники не успели понять как скоро покинула ножны кривая сабля запорожца — лишь блеснул клинок — куда быстрее молнии, да позже донесся шорох-свист... Ещё стоял так и не успевший осознать свою смерть Юзек, лишь начала сползать к плечу начисто отсеченная голова...

Капитан выстрелил в поворачивающегося на него недобитка. Тот дернулся, отпустил свой несчастный череп. Оторвалась, шмякнулась в пыль костяшка с кровавой кашицей внутри...

Стреляла вся банда — пули рвали тело запорожца, однако ноги одноглазого разбойника в мягкую пыль шляха словно вросли — стоял крепко. Просвистел камень, ударил казачуру в голову и, наконец, выпустила мёртвая рука саблю, повалилось тело, в котором уж мало что от человека можно было угадать. Збых ухмыльнулся и начал отряхивать руки.

Эх, не подумал капитан, не вытребовал в Риме пушку. Тут бы ядром — самое то...