Надзиратель остановил его у одной из дверей.
— Стой. Лицом к стене.
Он привычно выполнил приказ.
Надзиратель стукнул в дверь, и её тут же открыли.
— Ещё что ли?
— Да, новообращённый.
— Откуда их столько?! Заводи.
Его ткнули дубинкой в плечо.
— Пошёл.
Он перешагнул порог, оказавшись в маленькой ослепительно белой комнате без окон, и тут же получил хлёсткую пощечину. Удар был абсолютно незаслуженным, и Гаор не так возмущённо, как удивлённо уставился на кряжистого желтолицего мужчину в глухом белом халате санитара поверх мундира с зелеными петлицами. Его удивление и то, что он оставил руки за спиной, как он потом понял, и спасло его от дальнейших побоев. Санитар удовлетворённо хмыкнул и, задав явно риторический вопрос, всё ли понятно, указал ему место у стены.
— Раздевайся.
Здесь уже лежало две кучки грязной мятой одежды, так что дополнительных объяснений не потребовалось. Гаор развязал стянутые узлом на животе полы рубашки, разделся, с привычной аккуратностью сложил одежду на полу и выпрямился.
— Пошёл, — скомандовал санитар.
Следующая дверь вывела его в просторный светлый кабинет. И здесь первое, что он увидел, это окно. Заглядевшись в серое, затянутое тучами небо, он не сразу разобрал, что творится вокруг.
— Подожди, — сказал женский голос, и пинок сзади поставил его на колени.
Опустить голову не потребовали, и он огляделся.
Весы, ростомер, шкафы с лекарствами и инструментами, узкая кушетка, покрытая белой тканью, маленькие столы на колёсиках с разложенными инструментами, стол-каталка с привязными ремнями, стол с картотечными ящиками и другими бумагами. На кушетке лицом вниз лежит голый светловолосый мужчина, спина и ягодицы в ярко-красных поперечных полосах. Выпороли? В центре стоит на коленях голый тощий и, похоже, совсем недавно избитый парень. Оба глаза в сине-чёрных, отливающих в багровое, больших синяках, губы разбиты, и когда он, поскуливая от боли, открывает рот, видны осколки зубов. На бледном лбу красноватое пятно с синей татуировкой: большая точка, вернее закрашенный кружок. Вор — вспомнил Гаор объяснения Седого. Рядом сидел на высоком вращающемся стуле врач и зашивал парню рану на голове. Но... но это женщина! Врач и женщина?!
— Всё, — женщина положила на столик иглу и слегка оттолкнула от себя голову парня, — забирай.
— А ну, пошёл, — сказал санитар.
Продолжая скулить, парень пополз на коленях к выходу.
— Давай, давай, — поторопил его санитар, — ходить не можешь, так в печке полежишь.
Задуматься о смысле сказанного Гаор не успел.
— Иди сюда, — позвала его женщина.
Нет, на коленях он не поползёт, нет, пусть забьют, но перед женщиной он на коленях стоять не будет. Пусть он раб, но мужчина, а она женщина. Гаор встал и шагнул к ней, прикрывая низ живота ладонями.
Женщина с насмешливым удивлением посмотрела на него.
— Новообращённый?
— Да.
Последовал удар по затылку. Да вездесущий этот санитар, что ли? Но ошибку свою Гаор понял и повторил ответ уже правильно.
— Да, госпожа.
В камере ему говорили, что рабу любой свободный — господин. Выговорилось легко, хотя за всю свою жизнь женщину он называл госпожой раза два или три, не больше, и только дурачась.
— Руки убери.
Он промедлил, но вместо удара последовало неожиданное.
— А то я что новое увижу!
Чёрные глаза женщины в сетке морщин смеялись, и он опустил руки вдоль тела.
Оттолкнувшись ногой от пола, она откатила свой стул к столу с бумагами.
— Номер?
— Триста двадцать один дробь ноль-ноль семнадцать шестьдесят три, госпожа.
Она нашла нужную карточку, прочитала, и Гаор увидел, как у неё изумлённо взметнулись брови. Она посмотрела на него, снова на карточку, на него. Что удивило её? Что он бастард? Или что продан отцом? Или имя отца? Как он понимал, всё это записано в его регистрационной карте.
— Иди на весы.
Он послушно шагнул в указанном направлении.
— Лорен, — позвала женщина. — Измерь ему рост и вес.
Лореном звали всё того же санитара. Гаор ожидал, что при измерении роста санитар непременно стукнет его по голове верхней колодкой, но почему-то обошлось.
— Лорен, убери этого.
Лорен подошёл к кушетке и лёгким пинком поднял на ноги лежавшего там.
— Пошёл.
Лорен вывел лежавшего, Гаор мельком успел заметить, что спина и ягодицы у того блестят как мокрые, или от мази.
— Встань сюда.
Это уже ему. Он выполнил приказ. Женщина, по-прежнему не вставая со стула, переместилась от стола с бумагами вплотную к нему. Оглядела.
— В камере били?
— Нет, — он вовремя спохватился, — госпожа.
Она удивлённо покачала головой.
— Где в последний раз били?
— На первичной обработке перед одиночкой, госпожа.
Если не думать, а говорить как уставное обращение, то выходит легко, без напряга.
— Тогда чисто, — как самой себе сказала она, — но проверим. Повернись.
Она выслушала лёгкие, сердце, ощупала его всего сильными, но... не злыми пальцами. Он попытался опять прикрыться, но тут же получил замечание.
— Стой смирно, раз не били.
А вездесущий Лорен, как раз, судя по шуму, ввёл и поставил очередного — Гаор стоял спиной к двери, и не видел происходящего, догадываясь по шумам — подкрепил её слова подзатыльником.
Женщина, закончив осмотр, отъехала к столу и что-то там записала.
— Встань на колени.
На этот раз он выполнил приказ до того, как его ударили.
— Лорен, второй комплект.
Она подъехала к нему, а санитар подкатил один из столиков с инструментами.
— Голову назад.
Гаор запрокинул голову. Она резким сильным движением, но не причиняя боли, сдвинула ему волосы, открывая татуировку, наклонилась, рассматривая.
— Когда умывался, не мочил?
— Нет, госпожа.
— Правильно.
Она взяла со столика тюбик, выдавила себе на палец серой прозрачной мази и промазала ему лоб. Мазь была приятно прохладной.
— Ошейник подними.
Он замешкался, не зная, как выполнить этот приказ. Но она сама взялась за ошейник с двух сторон и сдвинула его наверх по шее. Ошейник туго сдавил горло, и сразу стало трудно дышать. Он захрипел.
— Терпи, — строго сказала женщина, осматривая его шею. — Лорен, там ещё много?
— Двое.
Она вздохнула.
— И все новообращённые?
— С ними пока всё.
— Хоть на этом спасибо.
Разговаривая с Лореном, она смазала Гаору шею той же мазью.
— Ошейник не опускай, пока не впитается. Завтра можешь мыться. Шею моешь когда, под ошейником промывай. И вытирай, как следует, не опускай на мокрое, разотрёшь в язву.
Она говорила устало и равнодушно, как давно привччное, явно думая о чём-то другом.
— Забирай его.
— Пошёл.
Он встал на ноги и повернулся к двери. И тут новое потрясение. В кабинете ждали своей очереди, стоя на коленях, две молоденькие и, как и он, абсолютно голые девчонки. Из одежды на них были только ошейники, волосы спускаются до плеч, закрывая уши, на лбах над бровями татуировка — кружок. Значит, прирождённые. Он инстинктивно прикрылся руками, проходя мимо, и одна из них хихикнула, а другая быстро показала ему язык. Хмыкнул и санитар.
Что их так насмешило, Гаор не понял. Хотя... кажется, можно догадаться. Он оделся, и санитар вывел его в коридор, передав надзирателю.
— Руки за спину, вперёд.
Тем же путем его повели обратно. Ошейник сильно давил шею, но попробовать убрать руки из-за спины, он не рискнул. На гауптвахте тоже попытки шевельнуться без приказа карались сразу и намного жёстче. "Ну да", — сообразил Гаор. На "губе" — подохнет, туда и дорога, а здесь его ещё продавать собираются, и, значит, берегут. Ворохнулась мысль, что могут отправить в другую камеру, но он задавил её. Было бы слишком страшно оказаться одному, без знакомых.
Но, к его облегчению, оказался Гаор опять там же. И сразу прошёл к своему месту рядом с Седым и сел на нары.
— Куды гоняли? — спросил Зима.
— Повылазило тебе, не видишь? К врачу, — ответил за Гаора Чалый. — Так, Рыжий?
Говорить Гаор не мог, и молча кивнул. Седой с улыбкой посмотрел на него.
— Перетерпи, он новый жёсткий, обомнётся, будет свободно двигаться. Лоб тоже промазали?
Гаор снова кивнул.
— А мы тут на прогулку ходили, — стал рассказывать последние новости Чалый.
— А Сизаря и ещё двух с того конца на торги дёрнули.
— Рыжий, а баб видел? Ну, у врача.
Гаор осторожно кивнул.
— Нуу? — оживились парни.
— И много?
Говорить Гаор ещё не мог и потому молча показал два пальца.
— Больше-то тут и поглядеть на них негде.
— Это тебе не в Таргуйском.
— В посёлке-то с этим свободно.
— Это по управляющему глядя.
— Ну, завсегда так.
— И в казармах везде по-разному.
— Вот помнишь, ребя, мы там эти дуры пустотелые делали, так там, Рыжий, веришь, нет, отбой, надзиратель казарму запрёт и дрыхнуть уходит, а там хоть огнём всё гори, — рассказывал Чеграш, — решётки промеж отсеков плёвые, пролезть как нечего делать...
— Это они, небось, по директорскому пузу рассчитывали, — засмеялся Гиря, — он бы точно застрял, а нам-то...
— Главное, к побудке на место успеть.
Гаор невольно засмеялся и тут же закашлялся. Осторожно тронул шею, вроде мазь впиталась, и попробовал сдвинуть ошейник вниз. Тот неожиданно легко сел на основание шеи. Сразу стало легче дышать. Гаор откашлялся, перевёл дыхание и ответил.
— Это в любой казарме главное.
Парни переглянулись.
— В любой это как?
— Ну, в солдатской.
— А рази там запретно?
— Там же свободные.
Гаор сел, подобрав под себя ноги. Уж о чём-чём, а о казармах он мог рассказать.
— В казарме нельзя. Выйдешь по увольнительной и гуляй, как хочешь, только патрулю не попадайся, — начал он.
— И сильно гулял?
— Ты что ж, солдатом был?
— Был, — кивнул Гаор. — А гулял по-всякому. Как с деньгами было. За увольнительную тоже заплатить надо.
Седой, улыбаясь, смотрел на них и слушал, не вмешиваясь. Камера жила своей жизнью, и всё это казалось Гаору уже привычным и даже не слишком отличалось от того, как он прожил большую часть своей жизни. Ну, мятые штаны и рубахи вместо формы, ну, небритые и лохматые, ну, в ошейниках, а так-то... бабы, жратва, выпивка, кто что когда видел и пробовал по этой части.
— И послаблений не было?
Гаор невольно помрачнел.
— Когда послабления... не к добру они. Перед Чёрным Ущельем нам тоже... строевой нет, начальство нас не трогало, девок, кто хотел, прямо в казарму приводили.
— Это почему? — спросил Чеграш.
— Смертники, — пожал плечами Гаор. — Оттуда живым мало кто возвращался, а со смертника какой спрос. Если я в Чёрное Ущелье назначен, мне "губа", ну гауптвахта, — пояснил он, заметив недоумение парней. Они снова не поняли, и он уточнил, — вроде тюрьмы для военных, но не надолго, а так, не больше месяца.
— Ага, понятно.
— Давай дальше, Рыжий.
— Ну вот, мне не то, что "губа", мне и трибунал не страшен. Всё равно уже. Дальше фронта не пошлют, меньше пули не дадут. Нас и не трогали.
Парни слушали, приоткрыв рты. Набралось ещё слушателей.
— А Ущелье это что?
— Это в горах, — Гаор стал помогать себе руками. — Ну, вот две как стены, а между ними дорога. И река. Они лезут, мы отбиваемся. Мы вверх сунемся, нас вниз скинут. Вот такой чехардой. То бомбёжка, то обстрел, то атака, — он невольно поёжился. — Мясорубка. Мы кадровые, аттестованные, ещё держались. А новобранцев привезут, за сутки состав уполовинится, а через неделю и сменять некого.
Он уже не следил за тем, понимают ли его, знают ли разницу между аттестованным рядовым и новобранцем, то, прежнее, всё сильнее овладевало им. О Чёрном Ущелье писать он не рискнул, взялся тогда за Малое Поле, посчитав менее опасным, хотя и там навидался и такого, и всякого. Но Чёрное Ущелье...
— А потом?
— А потом перемирие подписали и Ущелье отдали. Так на хрена нас там штабелями укладывали... — он выругался, обрывая рассказ.
Надзиратель уже колотил по решётке, скрипели колёсики тележки, и Слон строил четвёрки. Войны нет, надо жить. Ещё одно присловье с той поры.
А после обеда привели новеньких. Двоих постарше и парнишку вроде Мальца. Все прирождённые, чувствовали и вели себя уверенно. Войдя в камеру, что-то сказали. Гаор не понял, но догадался, что это и приветствие, и, похоже, вроде пароля, потому что откликнулись радушно, и Слон сразу определил их на места. Гаор понял, насколько его поведение отличалось от положенного, и задним числом снова подумал, как бы всё обернулось, если бы не Седой. Но... но похоже, у рабов свой не только Устав, но и язык. И Седой, кажется, его знает. Стоит поучиться.
Седой лежал, прикрыв глаза, а рядом сидел, будто охраняя его, Зима, и Гаор решил отложить вопрос с языком на потом. Успеется. Лишь бы Седого на торги не забрали, но говорили же, что торги только с утра.
— Рыжий, — позвал его сверху Чеграш, — играть будешь?
— Давай, — согласился Гаор.
— Тады лезь сюда.
Гаор перебрался на верхние нары и сел напротив Чеграша, подобрав под себя ноги, чтобы греть их своим телом. Ступни хоть совсем отошли, но здесь к врачу не попросишься, просьба может и боком выйти, слова санитара о печке, где лежат те, что ходить не могут, намертво отпечатались в памяти и пояснений не требовали, так что береги свое здоровье сам, больше оно никому не нужно.
— Давай.
— На обе и вперехлёст? — хитро предложил Чеграш.
— Давай на обе, — усмехнулся Гаор, — кон по десять.
Хоть не играл он давно, но был в себе уверен. Чеграш посмотрел на него с уважительным удивлением, и они начали.
Пять конов подряд Гаор выиграл.
— А ты чего хоть для затравки не проиграешь? — поинтересовался Чеграш, потирая отщёлканный лоб.
— Лоб берегу, — серьёзно ответил Гаор. — Ещё давай? Или хватит?
— Ща, смотри, Лыска покупают.
Гаор повернулся к решётке и стал со всеми смотреть.
Малец и ещё двое парней отвели к решётке одного из новеньких и теперь очень серьёзно спрашивали его о всяком разном. Тот, не в силах вырваться — с трёх сторон зажали, а с четвёртой решётка — отвечал. Вопросы были внешне простые, но Гаор чувствовал, что готовится какой-то подвох, и ждал. Пока Лысок — у него на подбородке густая длинная щетина сильно редела, образуя заметное голое пятно, след старого ожога — отвечал правильно.
— А Слона видел? — спросил нарочито глупым детским тоном Малец.
И все трое притихли в ожидании ответа.
Лысок оглядел их и покачал головой.
— Не приходилось.
— Ну, так посмотри!
Малец нырнул ему в ноги, Лысок покачнулся, теряя равновесие, и двое ловко схватили его за руки и за ноги, раскачали и бросили на дремавшего на нарах Слона.
Слон рявкнул нечто невразумительное и резко оттолкнул упавшее на него тело. Лысок отлетел к решётке, а трое шутников уже сидели на нарах, как ни в чём не бывало.
— Убью, дурни, — проворчал Слон, укладываясь на своё место.
Камера с удовольствием ржала над Лыском, который, нарочито охая и виртуозно ругаясь, ковылял к нарам. Шутников придержали, чтобы он смог отвесить каждому по подзатыльнику, и жизнь пошла своим чередом.
