— В какой уценке? — Виктор буквально подскочил к Соне, чуть не выхватив пластинку из ее рук. — Это же "Пинк Флойд"! В семидесятые за этим в Союзе гоняться будут!
— Откуда ты знаешь, что будет в семидесятые?
— Мода на это придет. И на тяжелый рок, ну, вроде "Лед Зеппелин".
— А это кто?
— Кто, "Лед Зеппелин"?
— Да, да. Что ты так волнуешься?
— Так это же... — Виктор запнулся, лихорадочно вспоминая хронологию. — Это же новая молодая группа, еще ни одного диска!
— И что? — на лице Сони было написано совершенно неподдельное удивление.
— Так там... там гениальные пацаны — Роберт Плант, Джимми Пейдж, Джон Бонэм и этот, как его, Джон Пол Джонс! Народ будет с ума сходить!
Соня с подозрением и некоторой укоризной взглянула на него.
— Разыгрываешь? "Лед Зеппелин" — это "Свинцовый дирижабль".
— Так это же хард.
— Какой хард?
— Ну, хардрок, тяжелый рок. Игра слов, ассоциативное название.
Соня вернула на место красочный конверт "Волынщика в воротах рассвета" и подошла к Виктору.
— Когда ты говоришь о роке, ты похож на школьника. Интересно, а как к этому относятся... ну, твои одногодки?
— Я же не навязываю им Маришку Верес.
— Вереш? Это та, что недавно в "Скандально-синие" перешла?
— Она самая.
— Неплохой вкус... Знаешь, я поняла. Ты из тех, кому нужна внутренняя свобода. Обычно люди ищут внешней. Хипарям нужна свобода одеваться, диссидентам — свобода поступков, а ты не борешься за свободу, ты просто свободен. От чужих мнений, от того, как выглядят и поступают другие. Для тебя нету слов "так принято". А это самое трудное — не делать чего-то только потому, что так делают другие. Слушай, а ты, наверное, и твист танцуешь?
— Твист — это старо. Вот шейк сбацать... но соседи снизу будут против.
— Отпад... А давай какой-нибудь медленный, на "Маяке" они всю ночь идут. Мы тихо поставим радио. Ты современный медленный танцевал?
— Спрашиваешь. А ты будешь танцевать в тапочках?
— А я буду босиком, как Сэнди Шоу. На ковре тепло.
Современный медляк в шестьдесят восьмом в СССР, если кто не помнит — это кружиться, лениво переминаясь с ноги на ногу в такт музыке. Главное здесь то, что партнеры стоят близко друг к другу, хоть и не прижимаясь, и обнимают друг друга за плечи и талию. Можно вдыхать аромат "Огней Москвы" и слышать неровное дыхание партнерши. Такая вот смесь невинного романтизма и эротики. Но от Сони ни "Огнями Москвы", ни "Пиковой дамой" или каким-то другим признаком эпохи после душа уже не пахло. От нее исходило легкое благоухание ромашкового шампуня и чистой кожи.
Светлая, неспешная мелодия кругами расходилась по комнате, источая какой-то особый, сокровенный уют. Похоже на "Von acht bis um acht", подумал Виктор, и тут же спохватился. Да что же он, в самом деле!
— Это из фильма "Еще раз про любовь"? — спросил он.
— "96 минут про любовь". В "Победе" уже прошла, в "Металлурге" идет. Ты уже сходил?
— Да. Кончается тяжело.
— Очень. Вот эта сцена, когда Евдокимов в мыслях говорит с погибшей Наташей... Прямо комок подкатывает.
"В фильме нет этой сцены. Во всяком случае, в моей реальности. Приходит Мышка, говорит, что Наташа погибла и Евдокимов просто уходит куда-то в пространство..."
— Можно, я положу голову тебе на плечо? — спросила Соня.
— Почему ты спрашиваешь?
— Вдруг это тебе неприятно.
— С какой стати?
— Люди разные бывают.
— Не понял, — недоуменно протянул Виктор. В его голове мелькнула киношная фраза: "Геша, ты бы ушел от такой женщины?"
— На самом деле? — Соня, казалось, была удивлена не меньше. — Странно, рок-музыка, запад... Никогда не слышал?
"Господи, ну что за привычка говорить подтекстом, как в пьесах шестидесятников. Что она вообще в виду имеет?"
— По-моему, в этом фильме, ну, столько-то минут про любовь, была фраза "С незнакомыми людьми легко".
— Я о другом. О том, что приняли летом в Германии. Ну, то, что не болезнь, а такое состояние организма.
"Ах, ты вот что обо мне думаешь, да?" Какая-то стихийная, первобытная волна ярости взлетела в его душе, ударив в голову, как прибой о волнолом; перед глазами словно сработала фотовспышка, только вместо объектива на него в упор смотрели два карих, насмешливых глаза.
И тогда он порывисто притянул к себе голову Сони и припал к ее губам, жадно, горячо, ненасытно вливаясь в ее слабо подергивающееся тело. Соня коротко простонала носом, попыталась мотать головой, но не в силах была оторваться. Ее глаза начали закатываться и тело ослабло, Виктор вдруг испугался, что она задохнется и оторвался от ее манящего рта; Соня тут же оттолкнула его и отпрянула к окну, задев ногой сохнувший на полу раскрытый зонтик: по счастью, тот не пострадал.
— Не надо, — повторяла она, тяжело дыша, — не надо.
Виктор пожал плечами.
— Это не болезнь, — сказал он как можно более равнодушным тоном. — Это, это, как его... стояние организма.
— Я... тебя разозлила...
— Какие пустяки по сравнению с продолжением. Ты само совершенство.
— Не надо так целовать... без любви.
— Ну, тогда это был самый оригинальный способ бросить мужчину к своим ногам, который я когда-нибудь видел.
— Я тебя разозлила, — повторила Соня уже более спокойно.
— Я же сразу сказал, что не затаскиваю в постель мокрых, застуженных и голодных женщин.
— Да, но ведь я уже сухая, согретая и накормленная, значит, меня можно... Прости, что я говорю.
— Ты просто растерялась. Для тебя это просто неожиданно.
— Н-не знаю... Знаешь, давай я теперь тебя поцелую. А то как-то не по-людски.
Она медленно подошла к Виктору и легко коснулась его лица своими губами. Руки Виктора скользнули по ее спине вверх, к плечам, он приблизил ее к себе, чувствуя, как запах ромашки начинает кружить ему голову.
— Нет-нет, так не надо, — прошептала она, — твои поцелуи слишком откровенны...
Она отстранила губы, откинув голову назад, и тогда Виктор припал к гладкой, разгоряченной внезапным происшествием коже шеи, там, где ее только-только открывал широкий ворот; Соня непроизвольно хихикнула от щекотки.
— Ты сейчас задохнешься. Давай я тебе воротник рубашки расстегну.
Легкими пальцами она вытолкнула из петли маленькую белую пуговицу; ее ладонь скользнула ниже и принялась за вторую.
— А если я тоже расстегну?
Правая рука Виктора направилась от плеча к большой, светлокоричневой пуговице банного халата.
— Нет-нет... там ничего нет, кроме меня... что ты делаешь... пожалуйста, не надо... ну я же сейчас не выдержу...
14. Вечер долгой ночи
...В пепельном тумане рассвета хрипло загудел тепловоз, не рядом у переезда, а дальше, видимо, где-то возле Фасонки. Соня сидела на кровати, полуприкрывшись простыней и задумчиво глядела в серый прямоугольник окна, куда-то поверх крыш, где в утреннем небе переплетались размытые черные ветви старых деревьев. Виктор поднял руку, провел по обнаженным плечам девушки и запустил пальцы в растрепавшиеся за ночь рыжие волосы. Она повернула голову и улыбнулась.
— Будильник не зазвенит, я его выключила. Хотела тебя сама разбудить, не хочется нарушать тишину этого утра. Хочется тишины... Я не слишком шумно вела себя вечером?
— Ну, если соседи к четырем не побежали на вахту, и не сказали, что здесь режут, все нормально.
— Или им до фонаря... Ты считаешь меня развратной женщиной?
— Ты похожа на женщину, у которой было мало случайных связей. И постоянные не задались.
— Ты прав. А я так хотела выглядеть развратной. Глупость, скажешь. Глупость. Даже потянула тебя на коврик. Ты мне не поверишь, но эта оригинальность со мной впервые. Хотела понять, как это у них.
— В зарубежных фильмах?
— Да... Даже хотела на себя посмотреть в зеркало шкафа. Не получилось. Я всегда закрываю глаза и раскрываю рот. Ничего не могу с собой поделать.
— И как эксперимент?
Она зябко повела плечами.
— Ну... не продавливается, как сетка, но почему-то чувствовала себя очень беззащитной, а хотелось очень опытной... Хотелось чувствовать, что могу закрутить голову любому мужчине, а потом тут же легко оставить. Не получилось. Ты моя неудачная жертва.
— Вчера готовилась встретиться с другим?
— Готовилась. Я не ношу с собой дежурный набор. Просто оказалось, что встречаться нет смысла. И вообще за певицами принято ухаживать, но не связывать с ними судьбу.
— Кто это сказал?
— Не сказал. Намекнул. Это уже неважно. А я не могу бросать сцену. Не могу и не хочу. Я уже вышла из комсомольского возраста.
— Не бросай. Зрителям нравится?
— Увы.
— Увы нет?
— Увы да. На каждом концерте просят исполнить "Поезд, ты уходишь, как поезд..." Таривердиев-Евтушенко, ты знаешь.
— Помню. "Поющие гитары".
— Да, они и для фильма записывали. "Нету бога, нету бога, есть лишь поезд и он далек..." Выплескиваешь себя наружу, публика аплодирует, смотрит восхищенными глазами, а потом такое чувство, что тебя выпотрошили, вынули все снизу доверху, ни мыслей, ничего... Истощение. Снаружи, правда, не видно.
— Снаружи ты просто изумительна, — улыбнулся Виктор и медленно опустил левую руку, ведя ее по спине, и затем легким касанием переведя на талию; простыня сползла вниз, открывая горячую, чуть влажную кожу. — Лучшие ноги Франции.
— Ты льстишь. У французских манекенщиц они тоньше и мускулистее, я видела в журнале. И сами они какие-то... утонченные, как Нина Шацкая. Мне надо сесть на диету.
— Не делай этого. Ты естественна и желанна, как женщина. А француженкам надо показывать не чувства, а платья.
— Мирей Дарк показывает чувства или платья? Только не говори, что ты не ходил на закрытый показ "Гали". Ее сравнивают с Мерилин Монро.
— Знаешь, как-то пропустил. Обшарил весь Интернет, но где скачать, не нашел.
— Не надо делать вид, что ты ядерный физик, и знаешь много незнакомых слов.
— Скажем проще. Мне нравится, что ты — это ты, и не похожа на Мерилин Монро.
— Уговорил. Не буду брать пример с Мирей Дарк. Следующая у тебя будет похожа на меня?
— Зачем следующая?
— У тебя было много женщин. Кстати, я так и не спросила, есть ли у тебя семья.
— Была. Знаешь, бывает так, что человек живет, нормально, устоявшейся жизнью, и вдруг остается один, без близких и друзей. И возможности вернуться туда, где было все так знакомо и любимо, уже нет, или, может, есть только надежда, но видимых путей никаких, а чудеса... ты видела когда-нибудь в Брянске волшебника? Нет. И я — нет. И все это совершенно вопреки твоей воле.
— Прости. Война сломала много судеб...
— Не будем об этом.
— Ты не спрашиваешь, одна ли я.
— Жду, когда расскажешь.
— Даже не знаю, о чем.
Соня подняла руку и начала нервно теребить огненную прядь волос. Виктор взял ее ладонь в свою, уловив легкую дрожь пальцев.
— Я любила. Не один раз. Почему-то не сложилось. Последний раз... мы собирались на этой неделе подавать заявление, но... Вот так.
— Может, поторопились? Еще все склеится?
Соня покачала головой.
— Нет. Только не спрашивай подробностей.
— Я не подглядываю в замочные скважины. Просто люди иногда спешат рвать отношения. Что-то в ком-то не нравится, решают молчать, авось притрется, все это копится, ну и...
— Нет. Это не то, что ты думаешь. Мне все говорили, что мы — идеальная пара.
— И все же?
— Тебе это не надо знать. По крайней мере, сейчас.
Наступила пауза. Виктор понял, что надо менять тему.
— Кстати, а ты выступаешь в этом платье? Ну, которое сохнет? Я недавно в городе и еще не был ни на одном твоем концерте.
— Нет, конечно. Сценическое, оно у меня длинное до пят, красное и блестящее. Такие вот рукава прозрачные из крупной сетки, а у кистей вот так из красного капронового газа. Это в Англии все женщины на сцене в платьях выше пояса и разрезами по бокам. А у нас промышленность тканями обеспечивает.
— А мне нравится, что ты на публике, как принцесса.
— А ты боишься смерти? — спросила она после небольшой паузы.
"Ни фига себе переходы!"
— Когда думаешь о других, как-то не до этого.
— Ты прямо как из дискуссии в "Юности". Думать о других или думать о себе. Жить великой мечтой или простыми радостями... Днем у нас сегодня торжественный концерт в честь гидростроителей. Буду исполнять романтическую балладу про Асуанский гидроузел. "Раскаленный песок не остыл под луной, над водою огней звездопад. Ветром волжских полей, стаей птиц в вышине мои письма к тебе полетят..." В таком белом круге "пистолета", и Юра пронзительное соло на скрипке. И у людей слезы на глазах наворачиваются.
— А вечером ты что делаешь?
— А вечером концерт. И завтра вечером. Выходные, люди хотят отдыхать. У нас неудобная жизнь — репетиции, концерты, снова репетиции, творческие вечера, репетиции, гастроли, репетиции... Правда, сельские клубы улучшаются. Везде по области стройки. Новые дома, дороги асфальтируют, магазины в два этажа и опять же клубы. "Живешь в Брянске — будь строителем", лозунг такой... Хотя послушай... Знаешь, где "Боржич"?
— "Боржч"?
— Короче, кафе "Брянский квас". На выходе из парка перед "Победой". Подходи завтра к четырем.
— Ты там выступаешь?
— Издеваешься? Будут бежицкие богемные посиделки. Это не "Зинка". У нас традиция — собираемся, сидим, танцуем, начальство исполкомовское приходит. Между дневным и вечерним.
— С удовольствием приду, если пустят.
— Пустят. Только не вздумай там коньяк заказывать и вообще не шикуй. Многие из людей искусства живут очень скромно, и то, что они не могут позволить себе то, что за соседним столиком — это их обижает.
"Решила показать подругам. Ну и хорошо. Войдем в светское общество."
Соня свесила ноги через край матраса, поискала ногами тапочки, гибко, по кошачьи, поднялась и потянулась за халатом.
— Сон прошел... Я поджарю рыбу и сварю картошку. Это у тебя треска?
— Проголодалась?
— Наверное, кофе действует. Я обычно чай пью.
— Тогда я тоже. Все равно два дня свободных.
Нет, это не так, как с Анни Ковач в восемнадцатом, и не как с Ингой Ласмане в девяносто восьмом, подумал Виктор. Я сам ее сюда пригласил. Что она сделала для контакта?.. Попросила закурить. Курящие женщины не слишком привлекательны для мужчин. Надавить на жалость? А что сделает обычный нормальный мужик из нашего времени, когда у него просит закурить незнакомая промокшая женщина? Что угодно, только к себе не потащит. Интересно, почему я это сделал, подумал Виктор. Повел себя, как советский человек зрелого возраста из шестидесятых. Если Соню подкинули спецслужбы, они считали, что я местный совок. А зачем им местный совок? И кому "им"? Если у товарищей КГБ есть вопросы, они могут их задать гораздо проще. ЦРУ? БНД? Ми-6? С какого бодуна? Чем я их мог заинтересовать? Только тем, что временную справку оформили с подачи КГБ. Что в этом особенного? Если они только не ищут человека, сходного по приметам...
"Почему она спросила, не боюсь ли я смерти?.."
