— Как?
— Очень просто, — Апа-Шер посмотрела на меня со скучающим видом. — Сам мог бы догадаться. Как любое заклятие порчи... Просто разрушаешь вязь — и все.
Глава 9
А вот мне после того разговора стало как-то не по себе. По ночам снились странные сны. То туман вроде того, в котором я бродил перед тем, как попасть в этот мир, за которым угадывались очертания циклопических зданий. То какие-то геометрические конструкции, что-то похожее на дымный столб, увешанный по всей длине различного размера шарами. Часть из этих выростов собиралась в гроздья, некоторые — парили в гордом одиночестве, переливаясь в лучах невидимого светила. А фоном для этого творения безумного скульптора служило звездное небо. Потом приходили голоса — они звали, манили, что-то обещали...
Я просыпался и подолгу лежал, глядя в потолок и размышляя о происходящем. Постепенно нарастало недовольство собой.
В конце концов, а что я тут, в этом орочьем зажопинске, делаю? Ничего. Прозябаю в роли подручного у местной лекарки. Мог бы с тем же результатом оставаться на Земле. Все равно толку от меня — ноль. А радостей — и того меньше. На Земле я мог хоть на ролевую игру съездить, развлечься, помечтать о каком-то ином, чудесном, мире. А тут одна радость — Жужука. И та уже слишком красноречиво вздыхает, на меня глядя. Не ровен час — решит, что пора матушке во всем признаться. И что тогда? Бежать вместе с ней куда глаза глядят? Отыгрывать сюжет на тему борьбы великой и светлой любви против косных традиций? Ну уж нет. Если бы была, эта самая великая и светлая... Лучше перестать морочить голову бедной тетке, не давать ей надежд...
В общем, в конце концов я решил, что пора мне сваливать из городка. Нет орка — нет проблем.
Только вот куда?
Я ворочался, не в силах заснуть. И думал, думал. Черт бы побрал эту человеческую привычку к рефлексии! Если ехать — то куда? В город? Вряд ли. Кому я там нужен? На службу меня, старика, вряд ли примут. Побираться да сказки рассказывать? Стать кем-то вроде дервиша? Вариант, конечно, но меня как-то не греет. Да и какое это отношение будет иметь к исцелению мира?
Значит, надо ехать туда, где, по моим ощущениям, больше всего внедрившихся в этот мир «микробов».
«Правильно мыслишь, — прогудело у меня в голове. — Хватит сиднем сидеть!»
Я чуть не свалился с топчана. Замер, прислушиваясь. Если этот голос прозвучал в реальности, то в городке должен начаться переполох. Громкость-то — как из мегафона на вокзальной площади! Нет, вроде все тихо. Обычные ночные звуки — закудахтала недовольная чем-то курица, скрипнула калитка, тявкнула в степи лисица... Значит, голос — это мои лично-персональные глюки.
«И вовсе не глюки, — опять зарокотало внутри меня. — Я, Земля, с тобой, смертный, разговариваю. Кстати, если захочешь поболтать, можешь просто воззвать ко мне — я отвечу».
«С чего такая честь?» — удивился я.
«Ты знаешь заклинания Судьбы».
«Арагорн — судьба?»
В ответ раздались звуки, которые, наверно, слышат погибающие под камнепадом бедолаги за миг до того, как их накроет лавиной. Я даже не сразу понял, что это — смех:
«Арагорн — Игрок. Судьба к нему благосклонна. Да и ты с ней на короткой ноге».
Чем дальше, тем интереснее! Апа-Шер считает, что я — колдун. Земля — что я знаюсь с какой-то Судьбой, причем дама эта, кажется, весьма крута...
«И что мне теперь со всем этим делать?» — жалобно подумал я.
«То, что ты и так собирался».
Более конкретным указанием на необходимость отправиться в путь был бы лишь физический пинок в задницу. Причем я знал, куда мне нужно, — к озеру Асан. Туда, где, по словам Апа-Шер, никого не осталось в живых.
Ехать, конечно, туда не хотелось. Но что еще делать?
В общем, через пару дней я был уже в дороге. На прощание Апа-Шер набила мне сумку готовыми лекарствами, женщины притащили пару тюков с продуктами и мех с водой, Жужука всплакнула... Самое странное для меня было то, что никто меня не спрашивал, куда и зачем я еду. Лишь Жужука, улучив минуту, шепнула на ухо:
— Мать говорит, что ты не вернешься. Но я тебя найду и открою тебе тайну.
Черт, и здесь тайны. Все знают больше меня, но никто не удосужится поговорить начистоту. Вот и с проводами. Видимо, старуха провела со своими подопечными воспитательную беседу. Откуда ей что-то известно? Ну, это понятно. Апа-Шер поклоняется Степной Хозяйке. Если здешние боги так запросто болтают с совершенно посторонними для них существами вроде меня, то уж своей адептке Земля-Матушка вполне могла сообщить, что я отправляюсь не просто так на прогулку, а спасать ее, любимую, от невиданной опасности. А вот меня бы еще в известность заранее поставить...
И вот теперь я все же ехал в направлении гор. Туда, куда я собрался, мне совершенно не хотелось, но другого выхода не было.
Маня, понимая мое настроение, не спешил. Трусил мелкой рысцой, всем своим видом показывая, что готов бежать так до бесконечности. Дорога то взбегала на холм, то спускалась в долину. То там, то тут можно было видеть стада овец или гарцующих на волках орков. Кое-где попадались выходы базальта и скальные останцы — причудливые камни, торчащие словно клыки мертвого зверя, — иссеченные ветрами, изгрызенные временем. Серебристый ковыль, бурые и серо-зеленые камни, белесое небо... И вязкая, тягучая, плотная тишина, которую нарушал лишь тихий шорох травы или редкие посвисты птиц в небе.
Только в степи по-настоящему чувствуешь, как ты мал по сравнению с огромным миром вокруг. Только степь дает ощущение вечности, на фоне которого ты — крохотная песчинка в старинных часах, сорвавшийся с ветки сухой листок, мотылек-однодневка. Нет разницы между сроком человеческой — или орочьей — жизни и теми мгновениями, за которые стекшая с колодезной бадейки капля, сверкнув на солнце, упадет на землю. И то, и другое — конечно. Ты достал из колодца воду, перелил ее в мех, с сожалением взглянул на темное пятно в дорожной пыли — там, куда попала выплеснувшаяся из ведра вода. А жизнь разве дольше? Вот ты родился — а вот тебя уже хоронят и с таким же мимолетным сожалением вспоминают: жил такой Мышкун, добрый старик, лечить умел...
Нет, мне обычно не свойственны мысли о вечном. Но одиночество в степи — это особое состояние. Тем более что дорога в первые дни была безопасна, так что можно было забивать голову любой ерундой. Ближайшие к ставке Гырбаша земли принадлежали клану Седых Волков, так что тревожиться мне пока было рано. Только за старым городом, как сказала Апа-Шер, начинаются владения Красных Псов. Но они — союзники, так что меня тоже никто не обидит. А вот дальше будут пустые земли. Возле озера сейчас никто не селится.
До старого города на границе с соседним кланом я добрался к вечеру третьего дня. Сразу даже и не понял, что эти руины были когда-то чьим-то обиталищем. Я уже привык к глиняным стенам и крышам из шкур. Здесь же исполинские гранитные блоки были составлены один на другой, словно какой-то младенец-гигант играл в кубики. Город походил на скопление останцов. Но правильные формы камней говорили о том, что они обработаны руками разумных существ. Время сгладило острые углы, стерло большую часть украшений на стенах. Но кое-что все-таки оказалось можно разобрать. В выемках и выступах на камне угадывались контуры цветов и листьев. И еще было похоже, что когда-то очень давно здесь произошло что-то, сравнимое с взрывом доброй сотни авиационных бомб. Гранитные осколки перегораживали улицы, кое-где превращаясь в настоящие баррикады. Часть домов рассыпалась щебнем, от большинства остались лишь фундаменты, но некоторые сохранились почти целиком.
Я спешился и, придерживая Маню за седло, заглянул в то, что принял за дверной проем. Конечно, ничего, кроме песка и обломков камня, внутри не обнаружилось. Но мне по земной еще привычке вдруг захотелось переночевать под защитой стен.
Мой гиено-волк, чьему чутью на опасность я привык доверять, не проявлял беспокойства. Старый город определенно нравился ему. Поэтому я выбрал лучше остальных сохранившийся дом и, разгрузив и расседлав Маню, занялся ужином.
Для того чтобы вскипятить немного воды в котелке, мне хватило того хвороста, который я предусмотрительно набрал еще днем в березовой рощице, да нарезанных неподалеку сухих стеблей прошлогодней то ли полыни, то ли конопли. Кто его знает, что растет здесь на перемешанной с камнем земле? Но это все же лучше, чем кизяк. У Апа-Шер готовили на нем, а я все никак не мог привыкнуть.
Маня, тщательно обнюхав все углы в доме и слопав выделенный ему кусок сушеного мяса, умчался куда-то по своим делам. Я пил травяной отвар, чувствуя все нарастающую тревогу.
Достав из сумки один из флакончиков, я плеснул немного жидкости на засыпанный песком пол. Она моментально впиталась, осталось чуть поблескивающее пятнышко. По словам Апа-Шер, это снадобье — любимое лакомство мелких духов, присматривающих за тем или иным куском земли. В старом городе наверняка водились не только обычные для степи полуденники и холмовники, но и кое-кто посерьезнее.
Я вспомнил, с каким скепсисом слушал рассуждения старухи о духах земли. Но сейчас мне почему-то верилось в слова знахарки. В конце концов, если в этом мире есть вполне реальные боги, то почему не существовать и всевозможным духам? Орки считают, что эти создания не злы и не добры, но с ними можно договориться, угостив чем-нибудь подходящим.
Я четко произнес просьбу о покровительстве в этих стенах и вылил в песок еще немного жидкости из флакончика. В отличие от первого раза она не впиталась в землю, а полыхнула голубым огнем, рассыпав вокруг холодные искры.
И сразу же раздался тихий шепот:
— Будь покоен, путник, на моей земле.
— Благодарю тебя, хозяин! — отозвался я. — Пусть будет к тебе благосклонна Судьба!
Шепот, шорох, ощущение коснувшегося лица легкого ветерка — и все стихло.
Я расстелил одеяло, закутался в него, подложил под голову шапку и моментально заснул.
Глава 10
Черен червь чертога,
Точит прочный камень.
Канет ночь в пучину,
Катит коло солнца,
Стены в сети трещин,
Твердь песком струится,
И лишь куча щебня,
Где был гордый замок.
Голоса шептали, перекликались, звали... Я брел в тумане, не различая, где верх, а где низ. Только каменистая почва под ногами давала хоть какой-то ориентир. Ее прочность была реальной. И еще — я откуда-то знал, что эта дорога сквозь бездну не изменится, пока я не захочу этого.
В голове крутились мысли о бренности всего живого, о том, что любой мир в конце концов устает и рассыпается в пыль. Существование мира — такая же капля, как жизнь человека — или орка, неважно...
Вдруг я почувствовал, что уже не один на этой дороге. Рядом со мной шла женщина. Сказать, что она была красавицей, — это ничего не сказать. Она была похожа на отфотошопленную фотографию из глянцевого журнала. Все, что мешает, убрано, все, что привлекает, усилено.
Наверное, именно такой видела себя в своих мечтах Аданэль.
У моей неожиданной спутницы была великолепная фигура. Черное с красным платье соблазнительно обтягивало ее талию, такую тонкую, что я мог бы обхватить ее ладонями, а выступающие соблазнительными холмами груди — белые и полные. Глубокое декольте позволяло видеть даже ямочку между ними — «дорогу страсти», как писали в старых балладах. Платье было таким открытым, что казалось — еще чуть-чуть, и наружу вырвутся непокорные соски. Но чуда не происходило, и я поднял глаза выше. Гордая шея, мраморно-белая кожа лица, волны черных кудрей, ниспадающих на плечи... Глаза... Нет, я так и не понял, какого они цвета — синие или черные. Нереально длинные ресницы отбрасывали густую тень. Да и не хотелось мне почему-то смотреть в глаза этой женщине. А вот полные чувственные губы вызывали желание впиться в них поцелуем. Казалось, они только и ждут этого, именно для этого и созданы...
Дав рассмотреть себя как следует, женщина задумчиво, словно ни к кому не обращаясь, спросила:
— Уверен ли ты, смертный, в выбранном пути?
«Еще одна богиня на мою голову», — подумал я.
Но вслух ответил:
— Я никогда ни в чем не уверен, о, прекраснейшая!
— Так зачем же ты спешишь, ускоряя свою гибель?
— Без движения нет жизни, — решил пофилософствовать я.
А что? Пусть я выгляжу как зеленая мартышка, но, может, красавица купится на изысканные речи?
— О, как ты прав, смертный! Только движение, только бесконечная изменчивость — основа всего и вся. Любые границы — это смерть. Любые законы сдерживают развитие. Эпоха сменяет эпоху, форма меняется на бесформие, из которого вырастают новые формы, старое разрушается. Его место занимает юное и более сильное. Зачем тебе этот ветхий мир? Разреши событиям идти своим чередом.
Мысли у меня в голове метались, словно хомяки в банке, когда рядом появляется кошка. Дамочка и права, и не права одновременно. Жизнь — это сложно организованная материя, которая существует по строгим законам и ограничена в пространстве. Форма не может изменяться бесконечно, в конце концов она превращается в свою противоположность. Здоровая клетка, изменившись до состояния «не такая, как все», становится раковой...
Поэтому я молчал.
— Ты согласен со мной, смертный? — величественно повернула ко мне голову женщина. — Или ты посмеешь спорить?
— Я никогда не спорю с такими красивыми женщинами, как вы. Даже если они не правы, — усмехнулся я. — Как говорится, если дама сделала глупость, извинись перед ней, а то будет хуже.
В руках у красавицы появился веер: черные, карминные и ярко-розовые перья. Женщина гневно ударила им себя по ладони:
— Проклятый сексист!
— Я — орк, мадам, — я пожал плечами.
— Грязный, тупой сексист, не способный к творческой мысли! Свинья в облике разумного существа!
Размахнувшись, красотка попыталась отвесить мне пощечину. Я перехватил ее руку и нежно поцеловал. Правда, для этого пришлось сжать ей запястье так, что, наверное, на коже останутся синяки.
Женщина вырвалась, отскочила на шаг:
— Я тебе никогда не прощу моего унижения!
— О, как вы прекрасны, мадам!
Я попытался хоть как-то исправить дурацкую ситуацию. Какая-то странная дамочка, я ей комплименты говорю, а она дергается.
— Если вам будет приятно, ударьте меня, любое ваше прикосновение — это как касание розового лепестка...
Я всегда знал, что я — идиот. Теперь в очередной раз убедился в этом. Она же ударила! Да так, что я очнулся на полу разрушенного здания с ощущением, будто меня лягнула лошадь.
Дотянувшись до фляги, я сделал несколько глотков травяного отвара. Голова гудела и раскалывалась, словно внутри работали отбойный молоток на пару с «болгаркой», но старухино зелье привело меня в чувство. Я осмотрелся.
Неизвестно когда вернувшийся Маня дрых у двери. Небо уже посерело, так что я решил не ложиться больше спать. Развел костерок, разогрел остатки вчерашнего травяного отвара, достал из сумки сушеное мясо и лепешки. Ненасытный Маня, как только почувствовал мое шевеление, подобрался поближе к костру. Видимо, рассчитывал, что я угощу его. Но что-то вдруг привлекло внимание пса. Он обежал углы комнаты, нырнул в проход, ведущий в более разрушенную часть здания, и сразу же вернулся, держа в зубах здоровенную змею. Двухметровая кобра была мертва — голова размозжена в лепешку, «капюшон» порван, тело безвольно болтается.
