История с попыткой захвата радиостанции является вторым "темным" эпизодом в истории скоротечной смуты в момент между войной и миром в Европе. Эти архивы либо не раскрыты до сих пор, либо просто уничтожены. Мы знаем, что бойцы охраны отбивали атаку неизвестных совместно с армейцами. Мы знаем, что следствие проводилось и было неукоснительно доведено до конца. Кто, чего, кто отдал приказ, мы не знаем ничего. Так же, как об источниках информации генерала Ильичева.

— Мы настоятельно просим вас, товарищ Сталин, возглавить предполагаемое следствие лично. Ни у кого другого просто нет достаточного авторитета. До окончания следствия от занимаемой должности должны быть освобождены и временно изолированы Берия, Меркулов, Абакумов, Серов, Ульрих, Мехлис...

— Он нэ участвовал ни в каком заговоре. Ручаюсь.

Если это высказывание и не относилось к "юмору висельников" довольно характерному для людей, которым больше нечего терять, то было к нему очень, очень близко. Но собеседник либо не понял, либо не захотел его понимать.

— Мы в этом практически не сомневаемся. Он внесен в список, по преимуществу, с учетом характера Льва Захаровича. Во избежание ненужных эксцессов. Далее: Гоглилзе, Никифоров...

... А ведь они прекрасно сознают, что делают. Сами же сказали, что не исключена возможность прослушивания, и сами же диктуют этот список.

— ... Деканозов, Штуб, Лаврентьев, ...

... Если кто-то, из числа входящих в данный список, ликвидирует товарища Сталина, им, пожалуй, будет легче. Превосходная индульгенция на... На любые действия. Вообще на что угодно.

— ... Влодзимирский, Усачев.

У генералов, практически у всех, есть грехи, от расплаты за которые они вовсе не прочь отделаться, но сейчас, в первую голову, они действительно пребывают а праведном гневе и жаждут разгромить мятеж. А еще — реализовать идейки о социальной справедливости. Идеек у них, похоже, целые горы. На свете достаточно много страшных вещей, но мало что может сравниться с социальной справедливостью в генеральском понимании. Но это — ладно, это потом. Сначала надо срочно, любой ценой восстановить управляемость страны, а уж потом он сыщет способ, как спустить на тормозах их безумные затеи. Сейчас нужно оставить последнее слово за собой. Как будто он, как обычно, выслушал доклад, и, как обычно, отдал распоряжение. Которое, как обычно, будет выполнено. К этому не следует относиться слишком серьезно, но сделать нужно обязательно. Люди — рабы ритуалов.

— Хорошо, — сказал Вождь, с ювелирной точностью выдержав надлежащую паузу, — приступайте.

И повесил трубку. Вот и еще одной группе приближенных предстояло остаться в прошлом. Не в первый раз и не во второй. И, если все сойдет, как надо, не в последний.

Тропа самурая I: капитан Рыбников

Гвардии капитан Рыбников был на хорошем счету. По праву считался асом, и ему не хватало, в общем, совсем немного, чтобы войти в узкое сообщество суперасов, элиты истребительных частей ВВС РККА, героев и дважды героев. Будучи кадровым летчиком с довоенным налетом, до зимы сорок второго — сорок третьего он имел два достоверно сбитых самолета немцев, но это, право же, было совсем незначительным достижением по сравнению с тем, что он, провоевав полтора года, уцелел. Это было почти невероятным везением. Воевал на "И — 16", одним из первых освоил "МиГ — 3", полгода воевал на "Аэрокобре", а осенью пересел на "Як — 9С". С первого полета оценил выдающиеся качества нового истребителя, и после этого его личный счет начал быстро расти. Зимой-осенью над Кубанью сбил шесть машин, — а, с учетом того, какие пилоты люфтваффе были там задействованы, это было более, чем выдающимся результатом! — после, в ходе летних боев над Северной Украиной и в Белоруссии добился еще восьми побед. Доведя, таким образом, общий счет до шестнадцати. А еще гвардии капитан входил в первую десятку фронтовых летчиков, освоивших пилотаж на "Ла — 9С", а, месяц спустя, и на "Ла — 9С-бис". Небольшого роста, широкоплечий, улыбчивый, летчик отличался отменной реакцией и весьма солидной физической силой. В бою был вполне надежен, и на него полагались, как на каменную стену. Так что, товарищи его, безусловно, уважали, но близко, странным образом, не сходились. Может быть, этому препятствовала этакая бесстрастная сдержанность капитана. РККА по праву считалась многонациональной армией, и это в полной мере относилось к ВВС, поэтому внешность его не вызывала ни малейших подозрений: отец — русский, мать — бурятка, в Восточной Сибири подобные браки в порядке вещей.

Как и все, был членом ВЛКСМ, и, хотя бы уже поэтому, атеистом. У нас все — атеисты, но все равно чувствуется, у кого родители — из православных, а у кого — из мусульман. И у него присутствовало это, чуждость, инакость. Он и не скрывал, рассказывал достаточно охотно, что мать, вроде как, из буддистов.

— Там не поймешь, — широко улыбался Рыбников, — это не как у вас в Рассее, одна церква в селе и все в нее ходят. А там секта на секте, толк на толке, — и всем, в общем, плевать. Мирно живут. И так бывает, что человек всю жизнь думает, что Будду чтит, а потом придет странствующий ученый лама, поговорит с ним, и только за голову возьмется: "Черная Вера, — говорит, — всю жизнь демонам поклонялся. И жертву кровавую приносил". Вам бы, поди, и вовсе чудно показалось...

После небывалых по накалу боев в небе Северной Украины его вдруг отправили на авиазавод в Саратов, — за новой техникой. Пару раз ему уже приходилось участвовать в чем-то похожем, но на этот раз имелись отличия. Во-первых на этот раз "погонщиков" собралось что-то уж очень много, причем летчики собрались не абы какие. Потеревшись среди людей, найдя давних знакомцев, поспрашивав, он не нашел ни одного, у кого было бы меньше двух-трех сбитых. Самое смешное, что и с техникой на этот раз оказалась очень похожая картина: и, вроде как, многовато, и не абы какая. Только реактивные машины самых последних серий, самое новье. Рыбников знал, как это бывает: и отличий, вроде как, немного, а машина стала совсем другой. По сравнению с теми, на которых он начинал, пилотировать ЭТИ было, можно сказать, одно удовольствие. При этом опыт реального пилотажа реактивных машин у собравшихся оказался, дай Бог, у одного из четырех. Так что Рыбникова наладили в инструктора быстрее поросячьего визга, не успел он и опомниться. Народ, впрочем, собрался правильный, с опытом, но молодой, так что учеба шла довольно успешно.

А еще, в разительном контрасте с обычной практикой, никого не спешили отправлять назад, в строевые части. Вместо стандартной приемки на глазах сложилось что-то вроде учебной части. Да какой там части: очень, очень солидного соединения. Пилотажную практику начали сочетать со слетыванием в пары и группы, и тогда-то Рыбников вдруг понял, что своего прежнего полка ему, судя по всему, больше не видать. С соответствующим приказом мешкали до конца, но потом ознакомили. Под роспись и перед самым вылетом. Он, в общем, знал этот фокус: полк, в ходе боев превратившийся, по сути, в тень, и от которого остался, почитай, один штаб, да и то не полностью, — это же очень удобная вещь. За истребительными частями врага все фронтовые разведки всех воюющих армий следили чуть ли ни в первую очередь, по их переброске делали далеко идущие, и, главное, практически безошибочные выводы о намерениях супостата, — а за "тенью" не проследишь. Штаб с наземным персоналом вовсе "посторонними" транспортниками отправлялся к местам предполагаемых событий, — осваиваться и готовить базу, а строевые части формировались в другом месте, почти с нуля и под новую матчасть. Полки и целые дивизии без следа исчезали в одном месте и появлялись из ниоткуда в другом, практически готовые к бою. Еще он по ряду признаков понял, что его, скорее всего, готовят на полк, и, в общем, признал такое решение правильным. "Майора" дать недолго, а так — вполне соответствует. Кого тогда, в конце концов, если не его? Поймав себя на том, что — всерьез обдумывает этот вариант, он не мог не улыбнуться. Истинно: Боги любят повеселиться.

Перед полетом им раздали дурацкие "немые" карты, на которых, зато, были даны ориентиры, по коим надлежало держать путь в случае чего: о таком дерьме он прежде только слыхал, а воочию видеть довелось в первый раз. Собственно говоря, их и раздали-то на всякий случай, поскольку, как и положено, им на протяжении всего пути предстояло следовать за лидерами на "Ту — 10Т". Там сидели опытные штурманы, хорошо знакомые с местностью и с нормальными картами.

Самое смешное, что вся эта чрезмерная секретность была, почти что, и вовсе ни к чему. Они могли выдать немые карты. Могли не выдать никаких карт вообще. Могли, в конце концов, заблокировать и опечатать все компасы. Но только надо вовсе не иметь глаз, чтобы не заметить, как солнышко поутру встает навстречу летящему самолету. Это совсем, совсем меняло дело. Под грузом такой ответственности немудрено было и вообще сломаться, Рыбников был в ужасе и близок к панике, но чувство долга, в конце концов, помогло ему превозмочь все посторонние соображения и лишние эмоции. Приняв решение, он успокоился, дал работу своей превосходно тренированной памяти и даже без особых усилий сумел вспомнить имена ориентиров, обозначенных на карте. Эта местность была ему, в общем, неплохо знакома. И чем ближе к месту назначения, тем знакома лучше.

На таких расстояниях время полета на транспортнике определяется его убогой скоростью, при полете на сверхскоростном истребителе, — его довольно убогой дальностью. Все время приходится садиться на промежуточных аэродромах, и посадки эти сжирают ту экономию времени, что дает скорость. Так что объявили режим радиомолчания и раздали кодовые таблицы аж только на второе утро полета. Вот тут ошибиться было нельзя: Рыбников полночи провел в вычислениях, но из-за дикого нервного напряжения не испытывал сейчас ни малейшей сонливости.

По сравнению с машинами первых серий, у этого самолета маневренность стала заметно, даже значительно, — лучше. Это облегчало задуманное. Например, на этой машине стал возможен маневр, который он назвал "малой волной": едва заметное уклонение от курса — и тут же возврат на него. Примитив, конечно, но вернуться надо по-настоящему ТОЧНО, а это — ох, как нелегко. И перегрузки такие, что темнеет в глазах. Но сумел-таки, долгая отработка пошла впрок, и он в долю мгновения оказался в хвосте и у собственного ведомого, Арчила Гогия, и у летевшей по правую руку пары Кости Затулея и Васи Владычина. Капитан Рыбников широко улыбнулся и тронул кнопку спуска. Совершенством маневра можно было гордиться: первые же снаряды его пушек угодили в двигатель машины Гогия и превратили в клочья ее хвостовое оперение. Истребитель завертелся волчком, рассеивая в пространстве обломки, и вспыхнул, проваливаясь в почти вертикальное пике. Рыбников, продолжая улыбаться, чуть уменьшил торможение при заранее увеличенной тяге, и почти мгновенно догнал машину Владычина, расстреляв и ее, как летающую мишень на полигоне.

С Затулеем номер не вышел: машина его сорвалась в широкий вираж вправо-вниз, мгновенно оказавшись на недоступном расстоянии. Реакции парня можно было только позавидовать. Но Рыбников с самого начала отметил его, как наиболее опасного: вовсе не факт, что он, при всем своем опыте, сладил бы с молодым старлеем. Жаль конечно, но не принципиально. Предстоявшее ему было и несравненно важнее, и гораздо, гораздо более сложно.

Рыбников дал полную тягу двигателю и взял курс почти точно на юго-восток, в пологом снижении разгоняя машину до колоссальной скорости. Та фора, которая у него уже была, делала его недосягаемым: "Ту" — не догонит, а истребители, — со своими знаменитыми картами! — сроду не найдут.

"Не знаю. Ничего такого не замечал. Вроде парень, как парень. Летал хорошо, в бою не подводил, сбитых больше всех в дивизии. Достоверно. У нас скорее занизят, чем запишут лишнего.

— А отношения с товарищами?

— Да нормальные. Дружить особо ни с кем не дружил, но нелюдимом, вроде, тоже не был... Да! К выпивке был равнодушен. Можно сказать, — совсем не пил. В компании нальет себе, да и сидит весь вечер с одной той выпивкой. А бывало, — и крепко выпивал, только редко.

— И это все, что вы можете рассказать о человеке, с которым воевали без малого год?

— Да вроде... Самому сейчас странно, — а нечего сказать. И ведь не был незаметным. Спортсмен хороший, летчик отличный, рассказчик... ну, — было, что рассказать.

— А в свободное время чем занимался?

— Да тоже вроде как все. Письма домой писал.

— И много?

— Вроде, — обыкновенно.

— А вы знаете, ЧТО было в тех письмах?

— Ну, я, все-таки, не цензура. Не принято у нас друг другу в душу лезть-то.

— Не принято у них... Под самым носом проморгали врага. Да не какого-нибудь там, а настоящего, матерого вражину. Такая потеря политической бдительности..."

" В качестве характеристики И. А. Рыбникова, как летчика-истребителя могу сообщить следующее.

Обладает незаурядным пилотажным мастерством и всеми свойствами воздушного снайпера при выполнении зачетных стрельб и в ходе воздушного боя.

Превосходный тактик, но при этом в некоторых случаях проявлял чрезмерное, доходящее до нерациональности упорство в ходе выполнения боевой задачи.

Отличался особым стремлением к освоению новейшей техники, в чем продемонстрировал большие способности. Вызывался в таких случаях в числе первых, и, действительно, осваивал ее в кратчайшие сроки.

Показал вполне удовлетворительные результаты в обучении молодых летчиков из пополнения, они достаточно быстро становятся полноценными воздушными бойцами и гибнут в первый месяц, в общем, реже, чем в среднем по полку. В эскадрильи под его командованием обращает на себя внимание чрезвычайно низкий уровень небоевых потерь.

Из особенностей можно отметить склонность к пилотажу на критических режимах, не переходящую, впрочем, в воздушное хулиганство. Еще обращала на себя внимание его склонность впадать в излишний азарт при ведении учебных воздушных боев, за что И.А. Рыбников неоднократно получал устные замечания.

Также..."

"— А! Вспомнил. Кольщиком он был.

— Секундочку... И что это значит?

— Ну как... наколки. Татуировки, в общем. Знаете, мода у блатных?

— Предположим. Так это что, вы считаете, он был из блатных?

— Не похоже. Я сам с Лиговки, так что их брата повидал немало. Да и картинки у него совсем другие.

— Объясните.

— Ну, во-первых, они у него были цветные. Да не в три, не в четыре краски, а как бы ни в двадцать. А еще, ну, не знаю, как сказать... они красивые были. Прям как художник, ей-богу!

— То есть, вы хотите сказать, сделаны на высоком профессиональном и художественном уровне? Мне в протокол писать!

— Во-во. Пишите. Мне так сроду не сказать, а так, — да, правильно.

— И много у него было, так сказать, — клиентов?

— Ну, не то, чтобы много, — но бывали. Дурь мальчишеская, сами понимаете...

— А сюжеты не припомните?

— Чего?

— Ну, про что картинки-то заказывали?

— Про разное. Имена женские, "Смерть фашистским оккупантам!", самолеты, портрет товарища Сталина, и это, в общем...