8. Третья сила

Гм. Поздравить бы его надо. Или, наоборот, посочувствовать?

Ладно, в следующий раз.

Пристроив скомканный плащ вместо подушки, я подтянула слабо заурчавшего Лина к груди, и с чувством выполненного долга закрыла глаза.

Что удивительно, сегодня мне приснился свет — мягкий и всеобъемлющий. Покой — ровный и нескончаемый. Тишина — вечная и обволакивающая... вместо привычных жутких морд, оскаленных пастей, влажно поблескивающих клыков и бешеного воя, разрывающего барабанные перепонки.

Так неожиданно. И так неправдоподобно.

Странно. К чему бы это?

В кои-то веки никто на меня не нападал. Не рычал, не кидался из темноты и не норовил подцепить на острые когти. До меня никому не было дела. Вокруг царили блаженная пустота, равнодушие, а по большей части просто покой... невероятный контраст с обычными моими снами. И какой-то настораживающий подарок после стольких месяцев непрекращающихся кошмаров.

Самое интересное в том, что я прекрасно понимала, что сплю. Но, вместе с тем, откуда-то точно знала, что это не совсем сон. Как будто когда-то я уже была здесь, в этом царстве умиротворения. И уже видела эти льющиеся из пустоты потоки благословенного света — бесконечные, пронизывающие все вокруг, не слишком яркие, не болезненные, но при этом — заметно обжигающие при попытке их поймать, из-за чего возле них не могла удержаться ни Тьма, ни Тень, ни Мрак и ни одно существо, у которого не было надежной защиты от этого обманчиво безобидного света.

Кстати, у меня такая защита имелась — ровная белая кожа: гладкая, как алебастр, и прочная, как шкура дракона. Необычная, словно бы светящаяся изнутри и не поддающаяся мягкому напору, способному за короткое время разъесть любую плоть.

С изрядным удивлением оглядевшись по сторонам, я поняла, что тело почему-то не мое. Более того, оно мужское. Да еще и распоряжаться им я была не вправе. Как безмолвный свидетель, невидимый дух, крошечная инородная частичка, каким-то ветром занесенная в чужое сознание.

На пробу попытавшись шевельнуть рукой, я наглядно убедилась, что воли в этом теле действительно не имею — неизвестный тип, приютивший мое сознание, даже не дернулся и, кажется, вообще не заметил моих жалких потуг. Ну и ладно. Пес с ним. Пусть идет, куда шел... он ведь шел?

Гм.

Кажется, нет. Все-таки нет не шел — летел. Причем, на собственных крыльях, которых у него за спиной имелось... сколько?

Черт. Не знаю. Но больше двух, это точно: иначе не бугрились бы у него меж лопатками такие мышцы и не шумели бы так громко многочисленные перышки на ветру, когда эти странные крылья распахивались во всю ширину. Кстати, сам летун не обращал на них никакого внимания. Еще бы — чего там смотреть, когда все давно известно? В смысле, ему известно, конечно, не мне. Но я ведь тоже не слежу за своими ногами, когда делаю очередной шаг. Вот и он летел совершенно спокойно. И ничуть не испытывал дискомфорта от настойчиво лезущего в глаза света, обволакивающего все вокруг густым, насыщенным, почти что живым туманом. Напротив, ему было комфортно здесь. Он словно был создан для того, чтобы бороздить это удивительное пространство. Родился в нем. Являлся его неотъемлемой частью. И жил тут так долго, что даже начал от этого... уставать.

— Опять снизу, Карающий? — вдруг раздалось впереди, и на моем пути возник самый настоящий айри. Да-да, широкогрудый, белокрылый, весь из себя совершенный и надутый, как индюк. Точно такой же, что попался мне всего пару дней назад на Тихом Плато. Те же золотые глаза, в которых сейчас горела откровенная насмешка. Те же гармоничные черты лица, в которых угадывалось необъяснимое высокомерие. Такая же длинная хламида, небрежно наброшенная на плечи. И меч... пылающий живым огнем, довольно длинный меч, рассыпающий злые искры в руке своего крылатого хозяина.

— Сияющий? — в моем голосе проступило неподдельное удивление. В смысле, не в моем, а в голосе... носителя. Гм. А знакомый голос-то. бархатистый, чистый, поразительно приятный баритон. Где я его раньше слышала? — Зачем ты здесь?

— Тебя зовет Престол. Сейчас же.

По моему новому телу прошла мгновенная волна напряжения, отдавшаяся в крыльях легким шелестом, в груди что-то жарко стукнуло, но тут же остыло. Я почувствовала, как моя голова склоняется в жесте подчинения, но при этом пальцы сами собой сжались в кулаки. После чего в глазах на мгновение потемнело, а потом декорации вокруг резко изменились. Потому что и мое новое тело, и встреченный по пути айри внезапно оказались совершенно в другом месте. Правда, света в нем по-прежнему было неприятно много, однако при этом мои ощущения заметно изменились.

Почему-то показалось, что помещение (если, конечно, это можно назвать помещением) вокруг нас стало больше. Как если бы до этого я шла по длинному коридору, а теперь вдруг зашла (телепортировалась?) в просторный амфитеатр, где вокруг основной сцены на низких скамеечках расположились многочисленные зрители, но где я не могла никого рассмотреть, потому что весь свет сконцентрировался на моей скромной особе, тогда как остальное пространство оказалось, как нарочно, погружено в темноту. В которой вроде и знаешь, что рядом кто-то есть, но кто это, зачем и сколько их тут — понять невозможно.

Я ощутила, как мое новое тело напряглось еще сильнее.

— Карающий? — вдруг мягко обратился ко мне еще один незнакомый голос. Ровный, определенно мужской, но настолько смиренный, что это выглядело даже неприличным. — Ты исполнил наше поручение?

Моя голова склонилась в почтительном поклоне.

— Да, Светлейший.

— Ты исполнил ВСЕ, что тебе было поручено?

Я почувствовала, как дернулся уголок моего рта, а ногти до боли впились в ладони.

— Я забрал указанные Тобой души, Светлейший.

— Где они?

— Здесь, Светлейший, — мои руки, покрытые все той же белоснежной кожей, бестрепетно достали из ножен у левого бедра такой же пылающий клинок, как у Сияющего, и протянули вперед.

Я, признаться, сильно удивилась такому повороту событий. В голову волей-неволей закрались не слишком хороший мысли по поводу сущности моего нового тела и личности его хозяина. Эти белые руки, крылья, голос... кажется, я умудрилась заселиться в тело настоящего айри? А он, соответственно, сейчас путешествует по небесной обители? Да еще зачем-то таскает с собой чьи-то непонятные души, которые хранит в мече, как в плотно закупоренной крынке?

Тем временем, меч из моей руки куда-то улетел. Или нет, не так — меч из моей руки просто-напросто испарился. А мгновением спустя возник в ладони того самого Сияющего, который незаметно подкрался со спины и, деликатно вынув клинок из моей ладони, каким-то непонятным образом заставил его засветиться.

Зрелище, надо сказать, было красивым. Необычным. Нереальным. Когда с острия клинка вдруг начинают вылетать длинные огненные молнии, а потом рассыпаются на миллионы разноцветных искр, это, скажу я вам, поразительное явление. Но моему носителю оно почему-то не понравилось. Более того, "мой" айри... да, наверное, это все-таки айри... ощутимо напрягся, подобрался и отчего-то сложил крылья, из-за чего мои плечи едва не свело от напряжения.

Странно. Что это с ним? И почему в груди так тревожно стукнуло сердце? Кстати, а есть ли у айри сердце? Или я просто чувствую то, что могла бы почувствовать, если бы находилась в теле человека? Может, у него на подобные эмоции должна реагировать какая-нибудь другая часть тела? Та, которой обладают лишь создания Всевышнего?

Любопытная мысль. Надо будет потом ее обдумать. Или у Лина спросить. Вдруг что вспомнит?

— Одной души не хватает, — неожиданно огорошил меня посуровевший голос неизвестного типа, откликающегося на имя "Светлейший". А потом из амфитеатра в мою сторону обратились многие и многие пристальные, насквозь пронизывающие взгляды, от которых почему-то сделалось нехорошо не только моему протеже, но и мне самой. — Карающий, что это значит?

Мое тело свела болезненная судорога, но с губ не сорвалось ни единого звука.

— Карающий? — повторил вопрос Светлейший, и голос его изменился в весьма нехорошую сторону. Причем, в нем вдруг появились первые отзвуки приближающейся бури. И появились отчетливые признаки быстро надвигающейся грозы, виновником которой стало нарушение какого-то важного приказа.

Мое тело издало тихий прерывистый вздох.

— Последняя душа... — мой голос изломался, будто от муки. — Она не была... готовой... к переходу... она еще способна... жить и бороться...

— ...Мама! — внезапно как обухом ударило меня по голове чужое воспоминание, в котором пронзительный детский голос с силой врезается в уши и заставляет испытывать смутное, какое-то подспудное беспокойство. А то, в свою очередь, очень быстро перерастает в странную, несвойственную мне неуверенность.

Я вижу низкую лежанку с небрежно наброшенными сверху грязными простынями. Под ними — очертания неподвижного тела, уже неделю как не являющегося живым. А рядом — симпатичную пятилетнюю девочку в коротких сапожках и старом замызганном платьице, на подоле которого застыла свежая кровь.

— Мама! — повторяет она, в ужасе уставившись на дальнюю стену, как будто могла меня увидеть — оцепеневшую, растерянную и ошеломленную подобным зрелищем. — Ты пришел за моей мамой?

— Нет, — горло почему-то перехватывает болезненным спазмом, а взгляд сам собой отыскивает рядом с мертвым телом еще одно — поменьше. Прикрытое относительно свежей простыней и еще не успевшее даже остыть. — За тобой.

— Почему? А что с моей мамой?

Мои глаза стыдливо убегают от невинного круглого личика, на котором еще не успели высохнуть горькие слезы. Но ложь дается почти легко. Гораздо легче, чем в прошлые разы.

— Я... отведу тебя к ней...

— Честно?! — обрадованно замирает малышка.

Мой голос хрипнет, а руки сами собой протягиваются вперед.

— Да. Пойдем со мной. Там вам с мамой будет лучше, чем здесь...

...Устало бредущий по улице старик в который раз останавливается на середине шага и с силой разминает левую сторону груди, где уже второй день поселилась непонятная тяжесть. Вчера еще было терпимо — он смог одолеть нелегкий путь от дома до рынка и остановился по дороге всего два раза. Но сегодня что-то совсем невмоготу. Незримый камень так и давит, не давая даже двух шагов пройти. А сейчас вообще потяжелел так, что невозможно вздохнуть.

Впрочем, он почти дошел. Сейчас вернется домой, сядет у печи, попросит старшую дочь растереть больные ноги, и все пройдет. Да. Очень скоро эта боль окончательно исчезнет. Еще один шаг...

Я стою поодаль, с грустью наблюдая за умирающим, и просто жду, когда все случится само собой. У меня нет права вмешиваться. Я — всего лишь исполнитель Высшей Воли. Наблюдатель. И проводник. Но мое время еще не пришло. Я чувствую это. Все мое существо знает, когда я должен приступить к своим обязанностям. Еще несколько синов...

Старик упрямо вскидывает подбородок, с надеждой уставившись на окно соседнего дома, в котором мелькает стройный женский силуэт, и решительно делает шаг вперед. Чтобы дойти, переупрямить судьбу, обнять в последний раз дорогого ему человека. Но самом деле — лишь для того, чтобы замереть на месте, вздрогнуть всем телом и судорожно хватануть ставший внезапно холодным воздух. А потом увидеть меня, испуганно охнуть и с искаженным лицом упасть на мокрую мостовую, беззвучно шепча про себя самое дорогое, что только было в его долгой, но не слишком счастливой жизни:

— Виола... доченька...

...И снова — ночь. Лес. Пустая дорога, где на одном из поворотов стоит разграбленный обоз. Три тяжело груженных телеги, небрежно опрокинутых на бок. Раскиданные горшки. Разорванные ткани. Разлившееся по земле дорогое масло для благовоний. Кровь на песке. Четыре распростертых тела в простой крестьянской одежде: одно — в кожаном нагруднике и все еще не успевшее выпустить из похолодевшей кисти обломанный у основания клинок; какой-то дед, насмерть забитый плетьми; мальчонка, едва вошедший в пору взросления, лежащий подле него с распоротым животом; и молодая женщина в нарядном сарафане — распятая на кольях ради чьей-то забавы, с высоко задранным подолом, обрезанной под корень роскошной косой... и — такая же неподвижная, как брат, сын и дед, не сумевшие защитить ее от неизвестных чужаков.

Они давно покинули дорогу — эти люди с прожженными душами демонов Подземелья. Давно насытились, наигрались. Давно забрали из обоза все, мало-мальски ценное и убили всех, кто мог бы опознать их и отомстить. Да только не заметили в радостной безнаказанности, что последнее, пятое тело, принадлежащее крепкому мужчине средних лет, все еще дышит. Все еще незаметно подрагивает от боли. Несмотря на разбитую голову, жестоко переломанные ноги и щедрую россыпь алых брызг, усеявших траву вокруг разграбленной поляны.

— Аллар... — медленно шепчут его разбитые губы. — За что, Светоносный?! Чем я провинился перед тобой?!

Я безмолвно прохожу мимо, стараясь не видеть искаженных смертью лиц, и по очереди наклоняюсь к мертвым, забирая у них оставшийся невостребованным Дар. Прекрасно слыша за спиной невнятное бормотание выжившего, но при этом точно зная, что его срок еще не пришел...

— ...Ты, тварь! — мгновением позже обжигает мой слух чей-то ненавидящий голос, и предыдущая картинка меняется на глухую подворотню, в которой возится толпа неумытых подростков, жестоко избивающая ногами какого-то бедолагу. — Сопротивляешься, сволочь?!

— Помогите! — сдавленно раздается откуда-то снизу совсем юный, мальчишеский голос, но тут же захлебывается нехорошим хрипом. — Не надо... хватит!!

— Это наша территория, крысеныш! Ясно тебе?! Не смей сюда совать свою грязную морду!

— Помо... ги... те... — слабый голос сходит совсем на нет, когда под особенно сильным ударом детская грудина с неприятным хрустом проламывается внутрь. — Не на... до...

— Все! — вдруг кричит кто-то из мучителей. — Бежим, пока стража не нагрянула!

— Патруль! — вместо ответа свистит кто-то с соседней крыши, и толпа малолетних подонков молниеносно рассыпается, оставляя на грязном снегу худое, скорчившееся, слабо вздрагивающее тело с остановившимся взглядом, медленно сочащейся струйкой крови из уголка рта и уже безнадежно отлетающим дыханием, в котором так и слышится невысказанный вопрос: за что?!

Я с тихим вздохом спускаюсь, касаюсь ладонью окровавленных губ и, прикрыв неизвестному мальчишке тяжелеющие веки, привычно забираю из умирающего тела крохотный комочек отлетающей души.

Аллар, как я от этого устал...

Мой путь долог. Очень долог и так далек, что ни одному смертному не под силу его осмыслить и понять. Века... тысячелетия... многие и многие дни и ночи, когда я раз за разом прихожу в человеческие города в поисках указанных жизней. Я уже не помню, сколько времени провел среди них. Не помню лиц тех, у кого когда-то забирал Искру. Не помню голосов, одежд, жестов... слишком много прошло времени с тех пор, как Светоносный выбрал меня для этой трудной работы.