Пламя крыльев

— Некоторые надо разбивать, пока они пусты, — упрямо выговорил отшельник. И добавил: — Уходи...

Кортэ разогнул спину, огляделся, осознавая себя воистину невидимкой средь белого дня. Кругом теснились, охали и причитали вооруженные люди, они наверняка знали приметы рыжего нэрриха и имели указание его искать, высматривать, а то и ловить. Но указания утратили смысл со смертью тех, кто распоряжался в обители. Тех, чьи тела теперь топтали, не потрудившись оттащить в сторону.

На убитых не желали взглянуть, их, может быть, мысленно и не считали достойными взгляда. Это ведь удобно — сгрузить свой грех на чужие мертвые плечи. Все мчались одной сворой и заходились азартным криком, все не пожелали объехать старика. Но себя простить куда проще и важнее, чем кого-то еще.

— Надо разбивать, — буркнул Кортэ, сосредоточенно сжал губы, поднялся с колен и побрел прочь, не оборачиваясь. — Сосуды, тьма, патор, плясуньи... Неужто нельзя было выложить дело толком? И дождаться, пока я соображу, что мне сказано. Попробовали б говнюки на меня наехать... Ладно, в столицу. И поскорее, так велено и так будет. Прежде прочего патор, значит. Или как он сказал? Дело патора. Черт, как же тут разобраться... Наехали они, как же. Этот мудрый придурок дождался меня, высмотрел и сказал то, что полагал важным. А после сразу сделал то, что давно задумал. Как просто! Я не понял и допустил. Волки, овцы... И один на целую округу пустоголовый баран Кортэ. Хоть волосы срежь под корень, хоть выскобли до синевы бороду, выходит неоспоримо: я рыжий и я во всем виноват.

Солнце нещадно пекло голову, и хотелось верить: на душе черно и жгуче-тягостно из-за этого жара, невыносимого, всепоглощающего. Дорога слоится и плывет перед глазами по той же причине. Куда идти? Зачем сбивать ноги и рвать душу, если снова можно так же вот — опоздать и ничего не изменить в жизни и смерти людей. Тех, кому высшие не дают права возвращаться в мир. Может, такова их, богов, злая шутка. А может, великая милость. Нэрриха, в отличие от людей, не в праве уйти, даже страстно желая покоя. Даже утратив веру в себя, мир и людей. Даже отчаявшись и похоронив всех, кто был дорог. Дети ветра обречены возвращаться из-за порога смерти, дарующей людям свободу от грехов и прозрений, долгов и обид. Нэрриха в чем-то почти боги, но в ином — рабы, вынужденые снова и снова выходить на берег и впрягаться в лямку бытия, помня утраченное и не находя в памяти ни радости, ни отдыха для души, ни облегчения для совести.

— Оллэ, значит, просто слабак, — хмыкнул Кортэ, распрямляясь и поводя плечами. Сплюнув в пыль, он высморкался, старательно растер ладонями лицо. — Оллэ жалеет себя. Я тоже попробовал. Дерьмо. Вся эта жалость — вонючее жидкое дерьмо. Меня ждут, а я тут спотыкаюсь и мокрым носом музыку играю.

Сделав столь определенный вывод, Кортэ зашагал быстрее, а затем и побежал, негромко, но изобретательно ругая себя и дорогу. Не дал он спуску и старому волку Убальдо, который нажил седину, но не научился прощать, хотя Башня велит молиться за врагов изобретательно и многословно, тем ограничив их прижизненное наказание. До самого заката Кортэ упражнялся в нехитром остроумии, старательно избегая мыслей о праве на дурное настроение и уныние.

Дорога выглядела пустой, что по идее весьма огорчительно для голодного путника. Но Кортэ не огорчался и надеялся на перемены к лучшему. Когда из лощинки приглашающе подмигнул рыжий глаз костра, нэрриха заинтересованно хмыкнул и заспешил на огонек, полагая себя желанным гостем. И даже не посторонним...

Вороной конь пасся, стреноженный и старательно накрытый попоной. Заботливый хозяин скакуна сидел у огня и жарил, судя по размеру порций, убийственно сытный ужин. Значит, ждал гостя.

— Вион, какого рожна ты свалил от великого нашего мудрюка и замшельца Оллэ? — не здороваясь, Кортэ приступил к выяснению отношений. Рухнул на траву, блаженно вытянул ноги, содрал с временного вертела полусырой, обжигающе горячий кусок мяса и пробурчал, пережевывая жилистую старую баранину: — К кому ты нанялся ловить меня?

— Мне страшно, — выговорил младший нэрриха, глядя в огонь и не поворачивая головы. — Я надеялся, что ты придешь до ночи и... и наделся, что ты не придешь вовсе. Мне стыдно. Они сказали — великое знание. Мне одному. И ничего не надо взамен.

— Ха! Плюшки дарят даром дуракам, — рассмеялся Кортэ, облизывая сожженные подушечки пальцев. И упрямо вырвал с рапиры второй кусок мяса. — На тебя похоже, тебе надо великое, ценное и непременно без дележки. Это пройдет. Перебесишься. По себе знаю.

— Мне страшно, — повторил Вион и смолк.

Сгорбился, натянул плащ на голову и стал выглядеть совсем жалким, невзрослым, готовым в любой миг расплакаться или упасть ничком в траву и закрыть голову руками. Кортэ пожал плечами, возмущенно хмыкнул и продолжил трапезу. Потакать чужим страхам он не желал, лечить от них — тоже не собирался. Тем более Виона, чье имя до сих пор не следовало лишний раз повторять при Зоэ: малышка сразу скучнела и отворачивалась. Этого нэрриха она недавно тоже числила частью своей семьи, и, пожалуй, до сих пор ничего не изменилось — предательство не прощают именно тем, кто не безразличен. Додумавшись до такой идеи, Кортэ сыто вздохнул, откинулся на охапку заготовленных Вионом веток, накрытых конским потником.

В небе, бархатном и чуть лоснящемся последними бликами заката, теплились лампады первых звезд. Неутомимые святые вышли на молитву, Кортэ горько усмехнулся: сегодня к тому есть особенный повод. Старик Убальдо уже высоко взобрался по ступеням своих прижизненных деяний. Хочется верить, что столь решительный человек без помех достигнет порога вышнего. И, помня заветы старого волка, следует не жалеть себя и не растрачивать на пустяки, а сразу взяться за трудную работу по твердому камню. Кортэ судорожно, морщась и даже постанывая, зевнул. Повернул голову и еще раз изучил смятого страхом, осунувшегося спутника.

— Я тебя прощаю, — величественно сообщил сын тумана. — Понял, огрызок? От имени всех рыжих прощаю, заодно от имени Зоэ и нашей нелепой 'семьи', невесть как составленной из дураков, баранов и ублюдков. Ты тоже часть семьи Зоэ. Это неизменно, хотя подобной доброты ты пока что не стоишь. Но, раз я уперся и простил, изволь портить ночь жалобами. Валяй, я весь внимание. Ты предал Оллэ?

— Зоэ имеет право презирать меня, — легко признал Вион, глянул на Кортэ и попробовал улыбнуться, но губы задрожали и исказились гримасой страха. — Никому подобное не запрещено. Я охотился на Ноттэ и был прощен, я пробовал присягнуть королям Тагезы, но Изабелла не назвала это изменой. Я бросил Зоэ, хотя обещал ей защиту.

— Но ты снова прощен, — кивнул Кортэ.

— Я умолял Оллэ взять меня в обучение, на коленях стоял... — нехотя, с отчетливой болью, выдавил Вион и едва слышно продолжил: — Он прошел мимо. Я таскался за ним полгода и всем лгал, называясь учеником. Громко лгал, старательно, а он не слышал и не слушал. Мне стало казаться, что я пустое место и даже менее того. Надежды рухнули, ничего не осталось... Совсем ничего.

— Вытри сопли и говори внятно, — велел Кортэ. Хотел добавить несколько колючих замечаний, но передумал. — Ты не безнадежен, пожалуй. Ты решился сказать вслух то, о чем проще промолчать. Уже неплохо... Знаешь, я тоже предал Ноттэ и такого наворотил вместо признания вины... Ползал на коленях, напрашиваясь в ученики, а сам надеялся добыть из тайника под кроватью арбалет. Ха! Я уже привык к его трофейному эстоку, я поверил сам в свое вранье о победе над сыном заката, якобы добытой в честном бою.

Вион кивнул, снова стал рассеянно глядеть в огонь и кутаться в плащ, хоронясь в тени капюшона, натянутого до самых глаз, словно душноватая сухая ночь — холодна и неприветлива. Губы снова кривились, гримаса сделалась болезненной и даже жутковатой.

— Они пришли и сказали: все изменится, великое знание сделает тебя сильным, — шепнул младший нэрриха. Глаза блеснули сухо и тускло. — Ты станешь лучшим, сможешь прирезать Кортэ и дать совет Оллэ. Короли станут кланяться тебе в ноги, а маджестик объявит святым.

— Дети людей в такие смешные сказки не верят уже к пяти годам, набравшись ума, — настороженно отметил Кортэ. — Что 'они' попросили взамен?

— Ничего... Совсем ничего, — замотал головой Вион, кусая губу и из последних сил сдерживая отчаяние. — Сказали, что в книгах есть древний ритуал, еще из времен ложных богов. Что Башня подобного не одобряет, но ради великого знания... И если я признаю над собой руку ордена Зорких...

— Ага, всё даром, но найм пожизненный, — хмыкнул Кортэ. — Малыш, тебе бы лет десять потолкаться в квартале ростовщиков, пристроиться хоть переписчиком долговых соглашений и так поучиться жизни. На словах всё даром, а после по бумагам выходит, что удавиться не на чем, веревка — и та в закладе, не говоря уж о шее. А как иначе? Дураки вроде стада, хочешь сразу режь, а хочешь — паси, позволяй им накопить жирок и после свежуй...

— Договор составляли именно в том квартале, — едва слышно признал Вион. — Не знаю, что в нем было... Вспоминаю, только когда оно скручивает меня и... ломает. После того, как я дал согласие, меня доставили на остров Наяд. Точно знаю, что пробовали повторить пляску, такую, какая стерла из мира Ноттэ. Но самого острова не помню, и много чего еще не помню. — Вион обреченно поглядел на спутника. — Ты лучше уходи. Вон, звезды гаснут. Когда последняя догорит, сразу станет полдень, а я опять не вспомню, что творил и за что теперь в ответе. И чья кровь на руках... ты скорее уходи, коня забери, поскачешь галопом — я, пожалуй, и не догоню. Спеши: вон — всего-то осталось пять звезд..

Младший нэрриха прищурился, обратил лицо к небу, густо засыпанному жемчугом созвездий, — и Кортэ ощутил, как по спине пробегает холодок настороженности. Лампады святых не отражались в пустых глазах Виона, подобных двум дырам, пробуравленным в кромешный, нездешний мрак.

— Четыре, — всхлипнул Вион, уже не сдерживаясь.

— Не считай на убыли, это к неудаче, примета надежная, — Кортэ растер затылок и подбросил в огонь несколько веток, выделяя себе время на короткое размышление. Управившись, он заговорил снова. — Никуда я не поеду отсюда. Более нет сомнений: ты и есть ловушка для меня, рыжего барана, не умеющего менять решений. Пусть так. Не хлюпай носом! Смерть не особенно вредна для нэрриха. Людей поблизости нет, так что, если твое 'великое знание' поможет тебе прикончить меня, не беда. Вернусь — обстоятельно разберусь и с Зоркими, и с ростовщиками, и со всеми прочими уродами. Но тебя по своей безмерной доброте, граничащей сегодня со святостью, я заранее прощаю. Кстати, почему ты не попробовал перерезать себе горло? Найм бы иссяк вместе с этой жизнью.

— Три... Я хотел, — кивнул Вион, продолжая глядеть в небо. — Только они и это учли в договоре. Не могу повредить себе. Я теперь не хозяин даже собственному телу. Две. Страшно...

— Пока звезды не закончились, ты уж сними штаны, чтобы не обмочить, — разозлился Кортэ.

— Пока не поздно, зарежь меня, — едва слышно предложил Вион. — Ты можешь, ведь так?

— Не могу, — расхохотался Кортэ, бросая в огонь мелкие ветки, чтобы пламя срезу взвилось вверх большое и яркое, чтобы младший нэрриха хоть так обрел поддержку света в обступающей его тьме отчаяния. — Не убиваю я тех, кого простил. Вдобавок твердо знаю, ростовщики — они пройдохи с опытом. Ускользнешь от найма, он нагонит тебя и стребует долг еще похлеще, двойной мерой, тройной. Нет уж. Мне интересно глянуть на ловушку в действии. Сколько там звезд?

— Одна, — обреченно шепнул Вион.

— Ты в бога-то веруешь? Хоть в какого, не важно.

— Ну...

— Ясно. Самое время отрешиться от ереси и безверия, — подмигнул Кортэ.

Сел прямо и начал с серьезным видом выговаривать текст отдания почести Мастеру, неизбежный и неизменный на все случаи жизни. Вион шмыгал носом, стыдясь страха и не имея сил превозмочь себя. Кортэ наоборот, испытывал горячий азарт, сдерживаемый лишь мерным течением слов молитвы. Он не видел черноты и не замечал убыли звезд, зато всей кожей ловил поток тишины, который ливнем обрушился из тучи-невидимки. Пустая для ветра, глухая ночь потопом заливала низины, поднималась все выше и выше, заставляя замереть и не вздрагивать даже мелкие листочки в древесных кронах. По этой неподвижности леса удавалось зримо проследить проявление чуждого в мире. Кортэ следил, щурился и усмехался. Вчера ночью подобное наблюдалось впервые, выглядело жутковато и, чего уж таиться от себя, действительно угнетало, Даже пугало. Сегодня все иначе. Источник неведомого рядом, причин опасаться стало больше. Но страха нет. Может быть, его сгубил Черный Убальдо, человек, не способный вернуться в мир и все же вполне безразличный к смерти.

— Значит, пустые сосуды и полные, разбитые и целые... — задумчиво буркнул Кортэ, завершив молитву и глядя на замершего и вроде бы забывшего дышать, одеревеневшего Виона. — И дурные бабы, коим до Зоэ — как мне до Ноттэ. Наплясали без ума, нам на беду... Поглядим.

Тело Виона расслабилось, мешком сползло наземь и снова зашевелилось, пальцы подергивались, кашель вынуждал спину вздрагивать, мял в мучительных корчах. Постепенно судорога сошла на нет, тело замерло, а затем уверенно сменило позу на сидячую. Нащупало рукоять рапиры, обнажило оружие и постучало кончиком лезвия по башмаку Кортэ. Пустые глаза обращенного к огню лица по-прежнему выглядели прорехами в извечный мрак. Выражение расслабленного безразличия уродовало красивое молодое лицо, превращая в маску. Губы двигались неестественно, неловко, словно жевали слова и давились ими, заглатываемыми на вдохе.

— Великое знание дает силу. Дает опыт. Я обрел дар и теперь уничтожу тебя без всякого усилия. Ты мне не противник. Смирись.

Горловой отвратительный бас оказался тем самым, подслушанным вчера, ожидаемым — и все же не менее жутким. От его рокочущего звучания спину сек холодный град озноба. Кортэ повел плечами, прогоняя мерзкое ощущение. Заставил себя разжать руку на рукояти клинка, а затем, шипя и рыча, непослушными пальцами расстегнул пояс и отбросил оружие в сторону. То, что управляло телом Виона, проследило за бряцающим падением эстока и ножа. Оно не ожидало подобного и уставилось прорехами мрака на Кортэ, разыскивая в нем ответ. Затем внимание переместилось на золотую монетку в ладони сына тумана, добытую из кошеля ради занятия руки — и борьбы со страхом. Монетка то взлетала, по снова ложилась в кулак. Голова Виона дергалась, кивала, следила за движением.

— Я сильный, — рыкнул бас.

— Ну да, а как же, — сипловато согласился Кортэ. Рассмеялся, обретая если не покой, то привычную наглость. — А я не самый дурной из всех дурных. Хочешь прикончить, сильный? Давай, вперед. Только ради этого не стоило ловить меня сложно и долго. Найм опытных убийц или изготовление яда куда проще, чем год возни с малышом Вионом.

Ответом стало долгое молчание, затем спину Виона согнула судорога, кашель длился и длился, пока не вынудил тело обессилено скорчиться на траве. Снова оно гибко и точно приняло сидячую позу. Губы деревянно улыбнулись.