Dead Pasts and Dread Futures

Как только лириум попадал в желудок жертвы, процесс шел намного быстрее. Вскоре Фиона превращалась в груду отравленного вещества. На данный момент она, казалось, сохранила большую часть своего разума, хотя движения и речь были явно утомительными. Она едва могла повернуть голову. — Ты... жива! — выдохнула она. — Я видела... как ты... исчезла... в разломе?

— Магия времени, — проворчала Икшел.

— Ты можешь назвать нам дату? — Дориан придвинулся ближе к Икшел, и ей пришлось побороть все предательские инстинкты, которые подсказывали ей найти в этом утешение. Она осторожно отступила на шаг. — Это очень важно!

— Харвестмер... Дракон в 9:42.

— Значит, мы пропустили целый год! — Воскликнула Дориан.

— И все это время страдали. — Икшел стукнула кулаком по стене. Боль и гнев переполняли ее с такой силой, что она едва могла их сдержать. Она выругалась себе под нос и крепко зажмурилась, когда ее захлестнула новая волна боли, исходящая от Якоря. Это не шло ни в какое сравнение с болью в груди. Она действительно надеялась избежать этого. Она надеялась, что Алексий быстрее достигнет критической точки и упадет в обморок, вместо того чтобы атаковать... Ей следовало просто попытаться одолеть его. Или убить на месте.

Вместо этого она пыталась быть умной и обрекла другой мир на медленную и мучительную смерть во время своего годичного отсутствия.

— Старший... более могущественный, чем Создатель... — Фиона всхлипнула. — Никто... не бросает ему вызов и не остается в живых.

Икшель отлепилась от стены и посмотрела на Фиону со свирепой уверенностью на лице.

— Тогда хорошо, что я не служу Создателю, — выплюнула она. — Я эльф, и я знаю, что боги могут умирать. Этот Старший должен сделать то же самое. Расскажи мне, что еще ты знаешь, и я позабочусь, чтобы этого больше не повторилось.

Дориан и Фиона уставились на нее, но ее поведение не изменилось.

— Ваша начальница шпионской сети — Лелиана — она здесь, — наконец, запинаясь, прошептала Фиона. — Твои спутники... Найди их... если они еще живы.

* * *

— Священные трусики Андрасте! В голосе Варрика было больше лириума, чем надеялась Икшел, и кислота обожгла ей небо, пока она боролась с собой, чтобы не закричать. — Ты жива! Где вы были? Как тебе удалось сбежать?

— Мы этого не сделали, — весело ответил Дориан. — Нас отправили в это будущее. Для нас это был всего лишь миг, а для тебя, похоже, целый год.

— Все, что с тобой происходит, такое странное, Солнышко, — сказал Варрик со смешком, когда Икшел помогла ему подняться на ноги. Затем она обвила его руками и крепко прижала к себе. Она судорожно подыскивала нужные слова, но ей так за многое хотелось извиниться, но все это не имело смысла. Она уткнулась лицом в его плечо и задрожала, а он крепко держал ее.

— Прости, — сказала она наконец.

— Это был довольно дерьмовый год, — согласился он. — Старейший Алексиуса убил императрицу и возглавил армию демонов во время масштабного вторжения на юг. Он правит всем — во всяком случае, тем, что от него осталось. Не знаю как, но я уверен, что он заметил твое появление на лице Тедаса.

— Вы все говорите о нем так, словно он и в самом деле бог, — недоверчиво произнес Дориан.

Икшел не нашлась, что ответить. Она неохотно отпустила Варрика и протянула ему кинжалы, которые нашла, когда они убирали трупы Венатори.

— Я не знаю, где она, — извинилась она.

— А, Бьянка? — Варрик вздохнул. — я делаю. Сжег ее у меня на глазах.

Икшел надеялась, что он имел в виду арбалет.

— Прости, — повторила она.

Дориан объяснил Варрику свой план, но Икшел его не слушала. Она знала, кого найдет следующим, и изо всех сил пыталась собраться с мыслями из-за звона в ушах. Она знала, что, как бы она ни сожалела, как бы ни возмущалась, что ей приходится делать это снова, было бы глупо упускать такую возможность.

Шанс расспросить ослабленного, обреченного Фен'Харела? Шанс поговорить с ним о его планах, пораскинуть мозгами, возможно, убедить его перехитрить самого себя ради нее?

Шанс облегчить душу, выплюнуть яд, который она проглотила

Но ее мозг был заполнен только ее страхом, ее болью, ее отчаянием. Теперь у него появился голос; он шептал, но с таким же успехом мог и рычать:

Бесполезный.

Она слышала, как Дориан и Варрик подшучивают над ней, как будто они были старыми друзьями, но сама ничего не слышала. Ничто не проникало в ее мысли, кроме картины, представшей перед ее мысленным взором, — двери, которую она скоро откроет, и мужчины, которого она найдет внутри.

— Солнышко? Что случилось? — тихо спросил Варрик, но именно его прикосновение к ее руке вернуло ее к ужасному настоящему. — Что-то не так? Я имею в виду, что-то еще?

— Варрик, ты всегда был так добр ко мне, — сказала она искаженным от слез голосом. "Я просто... прости.

— Привет, — сказал он успокаивающим тоном, но лириум, которым был пропитан его голос, все испортил. — Это была не твоя вина. И ты собираешься вернуться и убедиться, что этого никогда не случится, верно?

— Но это случилось, — с горечью сказала она. — С тобой.

— Тогда не думай обо мне как обо мне, — предложил он.

— Не надо, — предупредила она. — Не проси меня об этом. Я не могу.

Он крепче сжал ее руку и полностью остановил.

— хорошо. Хорошо, — успокоил он. — Тебе придется вернуться в это будущее и нести его бремя, я понимаю. Тебе придется это сделать, если ты собираешься остановить убийство императрицы и заняться этим Старшим. Но ты не можешь таскать наши призраки с собой, как будто мы уже мертвы, Солнышко.

Она чувствовала, как горячие слезы проступают сквозь кровь и грязь на ее щеках, и не могла найти, что ответить ему. Потому что все они были такими, и все они будут такими.

Снова, и снова, и снова.

* * *

Как только она увидела Ужасного Волка, томящегося в своей камере, она уже не могла отвести взгляд. Она изо всех сил старалась говорить спокойно, когда обратилась к Дориану и Варрику:

— Мне нужна минутка.

Ни один из них не задал ей ни одного вопроса; Варрик, тяжело дыша, вышел, а Дориан грациозно поклонился, прежде чем закрыть за собой дверь.

— Минутку уединения, — сказала она через дверь и услышала, как удаляются их хлюпающие шаги.

Солас смотрел на нее так же открыто, как и она на него. Тяжесть его взгляда причиняла ей даже больше боли, чем она опасалась. Они должны были быть голубыми. Они должны были быть голубыми. Она видела в его глазах необузданную силу, переливающуюся чистым лириумом — синим, синим, синим. Вместо этого от него разило Гнилью, и в его глазах она увидела семиглазую тень, которая преследовала ее во сне.

— Я видел, как ты умирал, — прохрипел Солас. — От тебя не осталось ничего, кроме пепла.

Где-то за этой трагедией скрывался вопрос. Голосом, который был намного легче, чем она себя чувствовала, она ответила:

— Магия времени.

Губы Соласа сжались в тонкую линию, стараясь не выдать своих чувств по этому поводу.

Это было прекрасно. У нее было много чувств, которыми она могла бы поделиться. Она продолжила, повысив голос от охвативших ее эмоций.

— Мы найдем Алексиуса и заберем его амулет, мы с Дорианом вынырнем из разлома через мгновение после нашего исчезновения, и ничего из этого не произойдет. Ты просто неудачливая итерация, которой пришлось прожить еще год, — сказала она. Она не могла продолжать, ярость почти душила ее.

Он прижался головой к прутьям своей камеры.

— Не повезло, — с отвращением повторил он. — Ты ничего не знаешь об этом мире...

— О, я знаю, Солас. Она все еще стояла в дверном проеме. Ее ноги были не в состоянии пошевелиться, чтобы выпустить его из тюрьмы. Она едва могла дышать в густом, пропитанном лириумом воздухе. — Это ужасно, не так ли? Кто мог представить себе такой исход даже в самых страшных кошмарах? — Она пнула воду на земле. — Древний, бессмертный Магистр Порождений Тьмы. Армия демонов. Порабощенные маги. Храмовники, развращенные красным лириумом. Убитая императрица. И я был бессильна остановить все это, изгнанная на год. И все же я стою здесь, сейчас, с надеждой на восстановление...

Она ударила еще раз, с большей силой. Что-то, что сломалось внутри, изо всех сил пыталось сдержать нахлынувшие на нее эмоции, и она знала, что вот-вот взорвется, ослепленная слезами, которым она не позволяла пролиться.

— Солас, я...

Она знала, что ей нужно сохранять спокойствие, расспрашивать его, умолять, но она была так зла и устала. Она ударила кулаком по стене и прижалась к ней головой.

— Я не понимаю, почему ты хочешь отослать меня обратно? — спросила она срывающимся голосом. — Твой план относительно мира так же плох, как и этот! Не ревнуешь ли ты меня, леталлин? Неужели апокалипсис Корифея настолько менее захватывающий, чем твой собственный? Она скривила губы и уставилась в стену. — Или ты завидуешь, что все это не твоих рук дело?

Солас молчал, наблюдая за ее страданиями, и она ненавидела его за это. Икшель попыталась найти что-то, что могло бы причинить ему боль, вспомнив слова из ночного кошмара, и бросила их к ногам Соласа:

— Это правда, гареллан. Мой банальный энасалин. Да здравствует энасалин.

— Ты знала, что это произойдет, — раздраженно сказал Солас. — Но ты все равно позволила этому случиться.

Икшел повернулась к нему и направилась вперед, а он уставился на нее своими красными лириумными глазами.

— Я должна была, — рявкнула она.

— почему? — Спросил он устало. — Чтобы возложить вину на меня за то, что я не остановил Старшего? Ты должна знать, что я не смог бы... не такой, каким был. Не такой, какой я есть.

Она остановилась как вкопанная, прижав кулаки к бокам. Якорь обжигал ее руку, как огонь, но она не согнулась. Она больше не встанет перед ним на колени.

Она стояла неподвижно и, стиснув зубы, пыталась дышать, превозмогая боль.

Солас по-прежнему не сводил глаз с ее лица, даже в самые сильные приступы боли.

— Как и ты, я знаю, что это, — она неуклюже повела плечом в сторону комнаты, — моя вина в том, что я упустила этот год. Но для меня это реально, Солас, то, что я позволила миру страдать, хотя и знаю, что скоро это забудется. Это все равно случилось. И в отличие от тебя, я знаю... Я знаю... — У Икшел кружилась голова от боли, усталости и переполнявших ее эмоций. — Если я вернусь, этот мир будет обречен. Так или иначе, я осуждаю это. — Она проглотила стеклянный комок в горле. — Итак, прежде чем я это сделаю... Я просто... Мне нужно, чтобы кто-нибудь знал. Мне нужно, чтобы ты знал. Правду.

Наконец Якорь отпустил ее, хотя от этого у нее подкосились колени. Она переступила с ноги на ногу и медленно приблизилась к нему, потянувшись к его рукам, которыми он держался за прутья своей камеры. Он не отодвинулся от нее, но и не произнес ни слова. Она подумала, не превратил ли его лириум уже в камень.

— Мы много лет путешествовали вместе, — тихо сказала она, не сводя глаз с их перепачканных рук. — Вы подарили мне Скайхолд. Мы нашли частичку духа Мифала, которая прожила века. Она глубоко вздохнула. — Ты был моим самым дорогим другом, Солас. Мы делились каждым чудом, которое мы открывали, каждой крупицей знаний, которые я получала. Ты многому меня научил. И в конце концов я понял правду — я понял, кто ты такой, Фен'Харел. И я все еще люблю тебя.

Его руки были горячими на ощупь, и она чувствовала болезненный ритм песни на его коже.

— Ты похвалил меня за мой интеллект. Ты поощрял меня хранить сострадание в моем сердце. И-и именно из-за этого ты оставил меня, чтобы я ходила по твоему динан'ширалу. Все, что у меня было, — это пустой замок, твоя разбитая сфера и твой Якорь в моей руке, пожирающий меня заживо.

Она прижалась лбом к прутьям, чтобы удержаться на ногах, потому что ей хотелось рухнуть в зловонную воду у своих ног и утонуть. Грудь Соласа поднималась и опускалась прямо у нее на глазах от коротких, неглубоких вдохов, и он по-прежнему молчал.

— Много лет спустя ты заманил меня в Вир-Диртхару и свой скрытый храм, потому что Якорь собирался убить меня. И когда ты взял меня за руку, ты рассказал мне все. Эванурисы, восстание рабов, Вуаль, спокойный мир, в котором ты проснулся... Она закрыла глаза, чтобы не видеть его кулон с волчьей челюстью и трепещущую грудь под ним. — Но ты не позволил мне присоединиться к тебе. Ты бы тоже не стал меня убивать. И ты так и не сказал мне почему.

Она не знала, как ее голос стал более ровным, даже когда она изливала душу мужчине, сидевшему перед ней в клетке. Она представляла себе это признание как гнев, вопль или рыдание, но еще больнее было говорить так спокойно. И она заслужила эту боль.

— Так что я гонялся за тобой по всему Тедасу, пока не узнала правду. По крайней мере, мою правду. Меня подвел мой разум. Ты назвал меня венаном, и это было мое сердце, которого, по твоему мнению, ты не заслуживал. И я понял, что все причины, по которым ты не позволил бы мне присоединиться к тебе, были теми же самыми, по которым я не смог бы остановить тебя, даже если бы захотел. Даже если бы ты этого захотел. — Она сделала глубокий вдох, от которого у нее перехватило дыхание, а затем выдохнула: — Поэтому я перестала пытаться, — сказала она. — Я сдалась.

И признание этого было облегчением, о котором она и не подозревала. Слезы текли по ее щекам, но голос звучал чисто и мягко. Она крепче сжала его руки, когда ее хрупкое самообладание пошатнулось.

— Корень смерти. Мои собственные условия, ма венан, когда ты был слишком жесток, чтобы освободить меня самому, а я был слишком слаба, чтобы продолжать бороться с твоей гордостью.

— Тогда... Это не должно было быть возможным... — Его голос превратился в хриплый шепот, искаженный временем, лириумом и горем. — Ты не такой дух... но эхо Угасания.

— Я помню так мало. Завеса опустилась, и мир был полон силы и крови, и кто-то, — она злобно выплюнула эти слова, — воспользовался возможностью, чтобы провести ритуал, столь роковой, что он проделал дыру в самой реальности. Они разбудили меня и отправили обратно в Конклав, чтобы меня постигла та же участь, снова и снова. Икшел кашлянул, чтобы скрыть рыдание.

— Так зачем же отправлять меня обратно, Солас? — повторила она. — Не то чтобы я что-то поняла за то время, что была мертва. Почему все, кого я люблю, заставляют меня страдать снова и снова? Почему я должна продолжать бороться?

Солас высвободил свои руки из ее, и она невольно вскрикнула, но затем его руки подняли ее лицо к себе, и он прижался губами к ее лбу через решетку.

— Потому что я верю в тебя, — сказал он. — Но ты же знала это.

Ее плечи опустились под тяжестью его признания, и она заморгала в тщетной попытке сдержать слезы.

— Не в моем характере — это невозможно — верить, что я могу потерпеть неудачу, — сказал он, проводя большими пальцами по ее щекам. — Я не могу придумать другого способа исправить свои ошибки, и я не верю, что есть другой способ. Но если бы кто-нибудь был способен доказать мне что это неправильно... может быть, это ты.

Он продолжал гладить ее по лицу, пока она моргала, чтобы прояснить зрение. В его глазах, в изгибе рта, в складке на лбу она увидела горе и непонятное ей любопытство. Это было то же самое выражение, что и в тот день, когда он оставил ее в "элувиане" с видом на его убежище.