— Никсон делал ставку на “вьетнамизацию” конфликта и постепенно выводил из Вьетнама американские войска. Но южновьетнамцы воевать не особо хотели что тогда, что сейчас. Никсон лавировал между недовольством американского общества и страхом потери Вьетнама. Положение весьма неустойчивое. После пятого июня южные штаты — Западная Вирджиния, Миссисипи, Южная Каролина — объявили открыто о неповиновении федеральному центру. Никсон, видимо, ничего наспех не придумав, двинул на подавление регулярную армию. Но южан поддержали сперва резервисты и нацгвардия, а потом к ним присоединились Джорджия, Алабама, и вот на сегодня колеблется Канзас.

Зал охнул недоверчиво-радостно.

— У них гражданская война началась?

— Нет пока. Всего лишь Техас объявил независимость. Глядя на него, откололась и Калифорния. На сегодня штаты Среднего Запада думают о своей Федерации. А может, пока мы тут совещаемся, они уже и создают эту Федерацию де-юре. Видите ли, товарищи, к ним попадают ракеты “Минитмен”, те батареи, что установлены в Северной и Южной Дакоте и в Миссури. Это придает уверенности. Монтана и Вайоминг тоже имеют ракеты. Они вот-вот объявят — если еще не объявили — о создании Тихоокеанской Федерации.

— Товарищ Серов, — Келдыш по-ученически поднял руку. — Вопрос.

— Разрешаю.

— Это все как отражено… В “тех документах”?

— В “тех документах” на данный период времени никаких сведений нет. Остается незыблем только конечный результат. А сейчас мы в “слепом пятне”. Мы идем по водам, на которые отсутствуют карты.

— Здесь водятся драконы, — хмыкнул Кузнецов, и тут же смущенно замолк.

Вот сейчас наступила оглушающая тишина. Все, стрелка переведена окончательно. Историю будущего теперь можно спускать в унитаз. Политическую так точно!

Мазуров, как главный, взял на себя ответственность за продолжение:

— Товарищ Бартини… Какой прогноз вы можете составить на основании данных товарища Серова? Следует ли нам активно вмешаться? Выступить в ООН, осудить… Возможно, поддержать какие-то силы на континенте?

Бартини поднялся и ответил быстро, не глядя ни в какие бумаги:

— Мы это обсуждаем последние сто часов, без перерыва на сон… Мы считаем: американцы весьма патриотичны. Любое внешнее давление вызовет в них стремление сплотиться и дать отпор. Нам следует устраниться. Не вмешиваться.

— Нет, официально — понятно. Мы подготовим заявление: “Все эти события — внутреннее дело США, и СССР вмешиваться не будет. Пусть сами разбираются.” А по сути?

— Прогноз такой, — Бартини устало зажмурился, потер веки пальцами. — К августу в “ржавом поясе” начнутся перебои с продовольствием. Ведь поставки со Среднего Запада и с Юга прекратились, а имевшиеся запасы перед этим, по странному совпадению, проданы кому-то за тройную цену. Вроде бы, на экспорт. Бомбардировки Ханоя и Хайфона уже свернуты. Как там ни повернись дело, Америке больше не до Вьетнама. Отделившиеся штаты выведут свои подразделения. Конфедераты уже это делают, остальные, думаю, не замедлят. Всем нужны войска дома: и повстанцам, и центральному правительству.

— А когда и как все успокоится?

— Не могу ответить. Недостаточно информации. Пока все только начинается. Непонятно, идет ситуация к тому, что все разбегутся по углам и останутся этим довольны, либо наоборот, все кинутся друг на друга и начнут войну гражданскую.

— М-да, — протянул Келдыш. — Точно как в России после Русско-Японской. Пошли за шерстью, вернулись стрижеными. Что теперь делать? Не станет единой Америки — а кто нам половину марсианской экспедиции оплатит? Половину лунной программы? Может, помешать им разваливаться? Раз они такие патриоты, танками погрозить, ракетами помахать? Чтобы испугались и собрались обратно? Из Вьетнама мы их уже выгнали, долг перед союзниками выполнен. Вот и прекрасно.

— Еще вопрос, — подал голос Громыко, министр иностранных дел, — все ли союзники останутся нам союзниками, после того, как Америка рассыплется. От кого им тогда понадобится защита, и на кой тогда им понадобимся мы?

— Стоит ли загонять в угол крысу с ядерными зубами? — буркнул Огарков. — Мы им танками погрозим, а они всерьез напугаются. Как в Кубинский кризис, помните? Объявят этот свой DEFCON-2 и шарахнут всеми пусковыми.

Дмитрий Федорович Устинов оглядел собрание тяжелым, пристальным взглядом. Поправил очки. Потом все-таки заговорил:

— Они разваливаются? Товарищи, я полагаю это нашей победой. Зачем вообще нам суетиться? Не надо мешать людям, делающим правильные вещи. Пускай сами сыплются, а мы просто будем, наконец, жить. У нас то революция, то коллективизация, то расказачивание, то война, то разруха, то борьба с целиной, то завоевание космоса — теперь, наконец-то, можно дать людям пожить спокойно!

Мазуров повертел головой:

— Дмитрий Федорович, это мнение ваше личное, или это позиция военпрома?

— О позиции военпрома скажу в свою очередь. Мнение это не мое личное. Это я в рамках подготовки запросил данные от Партийного Контроля и МВД, коль скоро там у нас пока нет посвященных.

Устинов перелистнул блокнот:

— Вот, что мне сообщили из милиции и Комитета Партийного Контроля. По статистике уголовных дел в производстве, социальная напряженность уже почти дошла до уровня тридцатых. Когда поджигали избы-читальни, а партийным кидали гранаты в окна. Разумеется, обе организации против резких изменений курса.

— Дмитрий Федорович… Мы все давали подписку. Мы все видели в “тех документах”, куда можем прийти, если позволим себе ничего не делать. Я понимаю: никому не приятно сидеть в раскачивающейся лодке. Но мы-то видели точно, лодка идет к водопаду.

Устинов не согласился:

— Насколько я понимаю, “те документы” больше ничего не подсказывают. Мы уже создали полностью иную политическую картину, и предостережения Веденеева больше не действительны.

— С чего бы? — Мазуров нахмурился. — Есть общие угрозы, общие тенденции. Их не отменит никакой прогноз. Мы в локальном слепом пятне. Рано или поздно мы его пройдем.

Кто-то, невидимый с места Ефремова, проворчал:

— Мы вошли в неисследованную область триста сорок четыре плюс два-у. Как бы нам теперь железную звезду там не найти.

Все узнали цитату из “Туманности Андромеды”, все посмотрели на автора книги, но никто не засмеялся. Огарков пробасил раздраженно:

— Тут, скорее, все по классику. По Салтыкову-Щедрину, точнее: если реформы учинить, е… Навернется в обязательном порядке. А вот не делать реформ, так, может, и прокатит?

— Может, и прокатит, — Сергей добыл из кармана лимонную кислоту и щепотку всыпал в добытую Тимом воду. — Но лучше перебдеть, чем потом с толчка не слазить. Вода с лимонкой на жаре дольше стоит, мой старик говорил.

— А он кто, не секрет?

— Не. В горкоме он, в команде Романова. И вот, как бы на повышение двинули, в Москву. А твои?

— Рабочие на заводе. Мать в столовой, отец станки программирует.

Третий в их компании, зашивая зеленую рубашку, проворчал:

— А меня в летное из-за фамилии не взяли. Тожедуб Игорь, будем знакомы.

— Будем, — пожал руку Тим. — Где воротник оторвал?

— Там у входа дурень какой-то доколупался. Здоровый, мудак. Хрен знает, как он водку пронес, а уже пьяный.

— Офицеру сказать? — поднялся Сергей.

Игорь посмотрел на него непонимающе:

— У нас в поселке говорят: хочешь настучать, стучи по фэйсу. Так честнее.

— Поселок при ИТК, небось?

— Да уж не при горкоме, господин-товарищ-барин.

— За господина могу и в рыло.

— Лучше пошли, мудака того осадим. Пока он тут не натворил говна.

— Зачем нам влезать, — подал голос четвертый, совсем небольшой парень, однако крепкий. Из тех, которых “положь-поставь, однова квадрат”. — Наша хата с краю, не?

— Затем, что если начнется шум, всех выгонят на плац и будем до вечера маршировать и песни петь.

— Мы же не виноваты.

— Тут не суд присяжных, не кино про ковбоев. Тут армия. Один срет на всех, значит — все получат за одного.

— Откуда, Тим, такие познания?

— Отец служил. У вас нет, что ли?

Парни переглянулись и Тожедуб вздохнул:

— Вообще-то служил, но чтобы так вот на себя примерять его рассказы… Как-то непривычно.

— Ладно, я с вами, — поднялся Квадратный. — Не хочу я на плац в такую жару.

Жара в зал совещаний не пробивалась, но люди в нем прекрасно управились собственными силами. Пиджак снял даже Косыгин. Похоже, матерный галстук заметил кто-то еще, потому что от главы правительства покатилась волна тихоньких смешков. Устинов, что как раз читал большой доклад о состоянии военной промышленности, принял смешки на свой счет и заворчал:

— … Товарищи, не понимаю вашего сарказма. Или мы верим предостережению из будущего, или уже отбрасываем его, как сыгравшее свою роль. Что мы видим в предостережении Веденеева? Что страна распалась быстро. Говоря образно, не ясно, умер пациент от хронической болезни, или его ножом пырнули в темном переулке. Потомки в этом не разобрались и указаний не оставили. Как нам составить план спасения, если мы не понимаем, от чего надо спасаться?

— Не надо вообще ничего делать, — Огарков гнул свою линию. — Понятно, что “двадцать лет покоя” мечта недостижимая, так хотя бы пятилетку. Министерство обороны предлагает: пусть люди освоят новую технику. От себя лично скажу: дадим людям заработать, построить кооперативы там всякие, детей нарожать. А штатовцы пусть распадаются, на здоровье. Некому будет к нам шпионов посылать и самолеты над нами гонять. Забываем Пауэрса, товарищи. Добром не кончится.

Келдыш откашлялся, медленно встал, и минуты полторы ждал, пока стихнет зал. Потом криво улыбнулся:

— Мы так доспоримся до того, что Союз вообще никак спасать не нужно. А нужно строить сразу военный коммунизм. По заветам комиссаров двадцатых. С карточным распределением, трудовыми армиями и обязательно расстрелами.

— Ну, товарищ, это вы через край, положим, хватанули.

Келдыш начал загибать пальцы:

— Первое, главное. Идеология. Во имя чего жить и за что нашим бойцам подниматься из окопа. Здесь у нас наблюдается провал. Пропасть.

Академик промокнул голову платком.

— По данным опросов и исследований, проведенных организациями товарищей Бартини, Ефремова, в общественном сознании четко укоренилось такое понимание. При капитализме чем больше ты жрешь вокруг, подгребаешь под себя кормовую базу, ослабляешь претендентов на твой кусок пирога — тем ты успешнее, богаче, нужнее и важнее.

— Разве не так? — Огарков кивнул. — Мы тоже недавно провели в войсках смотр наглядной агитации. Четко видно: социализм — постоянная работа на будущее. Борьба с личным в пользу общественного. Но бойцы выводы делают простые: жилы рвешь ты, а выгоду получат, в лучшем случае, потомки. Причем, что самое обидное, даже спасибо не скажут. Спросят: че так мало? Для них все наши достижения как раз начальный уровень. Кто родился в городском роддоме и вырос в теплой квартире, тому не объяснишь, чего стоило всем горячую воду проложить. Не всем, откровенно говоря, и ума хватит наши объяснения понять. Не все у нас академики!

— У нас и в культуре начинает появляться что-то такое… Что, мол, хватит гонки. Вот, образы успешных людей в кино взять. Ну и в целом формируется такое мнение, что у нас все хорошо. Отдельные недостатки, а так все замечательно, — проворчал, на удивление, Серов.

— А нет? — показательно удивился Мазуров. — Мы все-таки далеко ушли от исходного варианта истории.

— Люди этого не видят, — куратор медицины Ковригина перелистывала туда и обратно лежащие перед ней бумаги, не глядя в написанное. — Где та великая цель, ради которой можно и отключение горячей воды пережить, и удаление зубов без наркоза? Космос, Марс? Это для людей, непосредственно занятых на предприятиях товарищей вот Королева, Челомея и других, которых мне не полагается знать. Но у нас на переднем крае науки… Ну, пускай даже миллион. У нас население — почти четверть миллиарда! Остальным что делать? Киснуть на работе с восьми до семнадцати, а подвиги наблюдать в телевизоре?

— Позвольте, — не согласился Устинов. — Участие в… переднем крае науки, в научном прорыве… Будь то полет в космос, разработка… Скажем, загоризонтных РЛС… Или вот фабрика по обогащению урана… Требуется серьезное образование. Не то, что ПТУ, института не всегда хватает. И физические требования там… Вполне достижение для парня. Почти как значок “ГТО”. Чем не подвиг?

Ковригина захлопнула свои бумаги с треском:

— Дмитрий Федорович, разве и вы не понимаете? ДнепроГЭС не построишь личным трудовым подвигом, пупок развяжется. Москву не защитишь личным героизмом, если у врачей бинтов нет, и Урал танки не выпускает, а сотни железнодорожников их не везут к фронту… Сейчас, товарищи, у нас в Минздраве наплыв больных фронтовиков. Они вошли в возраст, когда все болезни обостряются. Сыплются люди тысячами. Кто с коленями, кто со спиной, кто с легкими.

Мнение Минздрава, полностью совпадающее с моим лично: черт с ней, с Америкой. Надо спасать своих. А тут надо утки из-под лежачих выносить, понимаете? И каждый день, и конца-края нету. Таким, с позволения, подвигом, никого не купишь.

— Можно рассмотреть увеличение финансирования. Пусть Минздрав санитаркам денег добавит, — вздохнул Мазуров, но неуверенно. — Впрочем нет, не поможет. Сейчас большая часть населения просто честно трудится.

— Так это же хорошо, — Устинов поднял брови. — Это значит, все по плану. Зачем нам бой и подвиг? Мы вот, по нашей линии, налюдаем такие кадры… Уши в трубочку заворачиваются.

— Это, Дмитрий Федорович, означает, что Московский международный кинофестиваль интереснее, чем фестиваль ТЮЗов славного Мончегорска. Без великой идеи люди согласны честно трудиться в Москве на тысячу пятьсот рублей, но не поедут в Новосибирскую Академию к Лавреневу даже на три тысячи. Им в Москве водка слаще.

Келдыш попробовал улыбнуться. Вышло опять криво.

— Может, в самом деле, товарищи, кинуть все силы от Невы на восток? Требуем от каждого жителя стать человеком. Против животных орд капиталистических свиней? То есть — военный коммунизм.

Устинов закрыл папку с докладом, поняв, что цифры сейчас не особо важны. Снял очки, потер переносицу. Выдохнул.

— Мы в министерствах… Военной промышленности, скажем так… Очень хорошо внедрили систему ОГАС. Но за несколько лет ее применения получили печальный опыт. Ладно еще у нас, танки-патроны. Но, когда подшефные колхозы просили помочь с внедрением на пищепроме, посланные нами специалисты постоянно терпели неудачи. Мы, вот, вместе с товарищами из группы Бартини, пришли к печальному выводу…