Так получилось, что однажды по делам бизнеса он оказался всего в несколько километрах от деревни, где когда-то они жили, где отец работал председателем колхоза. Левин решил поехать посмотреть, как там идут дела? Увиденное его потрясло. Повсюду царила разруха и запустение. Коровники, свинокомплекс, машинный двор — все было разрушено, разворовано до основания, здания смотрели на мир пустыми глазницами выбитых стекол. Поля не засеяны, зато на них надвигались грозные полчища борщевика. Он сел на землю и заплакал. И впервые порадовался тому, что отец не жив; если бы он все это увидел, то умер бы во второй раз. Столько усилий и труда было вложено, столько средств затрачено и, как оказалось, впустую. Смотреть на это не было сил. Левин сел в машину и умчался.
Но было поздно, он видел более чем достаточно, чтобы картины разорения начали преследовать его. Он потерял покой. Однажды Левин пришел на могилу отца, долго простоял возле нее. Он и сам точно не знал, зачем он в разгар рабочего дня бросил все дела и отправился на кладбище. Только потом он понял, что пришел тогда за советом и он его получил.
Левину понадобилось некоторое время, чтобы окончательно созреть для переезда. К изумлению знакомых и партнеров по бизнесу свернул все дела, продал квартиру, почти все вещи и мебель, оставив только самое необходимое. На эти средства он купил землю в деревне, благо из-за отсутствия спроса на нее, она продавалась недорого. И однажды снова очутился там, где прошло его детство. Выкупил их дом, несмотря на то, что тот пришел в негодность, и жить в нем было неудобно. Но он решил, что на его месте построит новое, просторное жилье. В свое время этим хотел заняться отец, но так и не успел — был переведен на работу в город. Теперь, решил Левин, он воплотит в жизнь его мечту.
Но главное все же было не жилье, а хозяйство. Надо было начинать не просто с нуля, а скорей с минусовой отметки. Одно дело строить все заново, другое — восстанавливать разрушенное. Левин решил, что он вдохнет вторую жизнь в те объекты, которые некогда построил тут отец. Он не может допустить, чтобы его труды поглотила бы человеческая лень, бесхозяйственность, равнодушие. Это его сыновний долг, но он совпадает с его желанием стать образцовым хозяином на земле. Кто-то же должен им быть, не могут же все быть безразличными ко всему тому, что происходит вокруг. Он, как представитель своего народа, как внук, сын крестьянина и сам в душе крестьянин не может пройти мимо всего того, что тут творится. Если бы он так поступил, то никогда бы не нашел внутри себя покоя, до конца своих дней его бы жалило чувство не исполненного долга, а это тяжелое испытание.
Хотя прошло немало лет, но многие еще помнили его отца, его мать и его самого. Поначалу Левина в здешних местах встретили вполне доброжелательно, но когда уяснили, с какой целью он прибыл к ним, отношение к нему резко поменялось. Левин ощутил себя во враждебном кольце. Он-то по наивности думал, что его стремление восстановить хозяйство, будет встречено с одобрением. Ведь в деревне царила нищета, работы не было, у кого оставались силы и не спились, уехали на заработки. Левин полагал, что если не все, то большинство односельчан с радостью откликнутся на его призыв начать работу. Ведь он будет платить за нее деньги, И по меркам села неплохие. Но таких оказалось всего несколько человек, остальные же восприняли его предложение в штыки. И не просто в штыки, очень скоро началось сначала скрытое, а затем и открытое противодействие его усилиям. Левин понял: ему объявлена война и в этой войне может быть только один победитель: он или они.
Было безумно жаль, когда чья-то злая воля разрушала то, что он успел сделать. Иногда его охватывало полное отчаяние, в такие минуты Левин вспоминал отца. Ему тоже было трудно, и многие мешали ему, но он не сдавался, а, сжав зубы, упорно шел вперед.
Пожалуй, только на второй год произошло что-то вроде перелома. По крайней мере, вредить стали меньше, а к нему — относиться терпимей. Некоторые даже нанялись работать к помещику — так, с какого-то момента стали называть его односельчане. По началу Левина это даже коробило, но однажды он понял, что ничего зазорного в этом нет; помещики были разные, были такие, которые угнетали крестьян, а были и такие, которые умели хозяйствовать на земле, которые и сами хорошо жили, и их работники благоденствовали. Он же никого не обманывает, свои обязательства выполняет исправно, всем платит честно. Почему он должен чего-то стесняться, он делает полезное дело, и это главное. А все остальное от лукавого.
Левин расплатился с таксистом, вошел в свой дом. Он еще не был до конца достроен, но с того момента, как он тут появился первый раз, почти все тут радикально изменилось. Появился второй этаж, дом обрел все современные удобства. Когда он его возводил, то его действиями водила мысль, что делает он все это не только для себя, что в скором времени тут появится молодая хозяйка, но теперь от этой мысли приходится отказываться, появление молодой хозяйки задерживается. А может, ее вообще тут никогда не будет.
Ну и ладно, ему и одному хорошо. Левин сел в мягкое кресло, взял пульт, включил телевизор, но даже не пытался понять, что там показывают. Мысли унеслись далеко далеко. В воображение вдруг возникло лицо Кити, раздался ее голос, смех. Затем оно исчезло и появился Вронский. Левин даже застонал. Если бы не этот хлыщ, кто знает, может быть, все сложилось бы иначе. Он же видел, что не безразличен девушке, она всегда радовалась при его появлении. Хотя с другой стороны, что он может ей дать? Проживание в оторванном от мира селе? Вряд ли бы она продержалась тут долго. А, следовательно, то, как повернулись события, можно считать лучшим их исходом, и нечего больше об этом думать.
Левин выключил ненужный телевизор. Нечего рассиживаться, пока он прохлаждался в Питере, лелеял безосновательные надежды, тут накопилось масса дел и пора за них приниматься.
XXIV.
Анна проснулась рано. Можно было бы поспать подольше, но отчего-то не спалось. Она сладко потянулась, поймала взглядом свое отражение в висевшем напротив кровати зеркале, и, улыбнувшись, ощутила внезапный прилив радости и счастья. Еще наполовину сонное сознание ее отметило, что нынешнее утро сильно отличается от череды однообразных утренних пробуждений, которыми обычно начинала она свои дни в Москве.
В такие дни Анна часто спрашивала себя, отчего это бывает так, отчего терзает ее сердце тоска и скука. И вроде не было этому видимой причины. Ведь в ее жизни давно и правильно все устроено. Ее муж, занимающий пост заместителя министра культуры, обеспечивал своей молодой жене возможность не работать и вести довольно легкий и праздный образ жизни. Разумеется, у Анны были определенные обязанности по дому, касающиеся, в первую очередь, воспитания их сына Сережи, а также содержания довольно большого особняка, где они с мужем и сыном проживали. Но Анна, поначалу с энтузиазмом взявшая на себя роль хозяйки большого дома, быстро утратила к этому делу всяческий интерес и постепенно устранилась от наскучившей ей роли. Сына она перепоручила сначала няне, а потом, когда он немного подрос, Каренины наняли гувернантку, которая помимо ухода за ребенком, занималась с ним еще и образованием. Для поддержания порядка в доме и обеспечения членов семьи питанием, Анна наняла домработницу и повара, в их огромном саду работал садовник.
С некоторых пор Анна была предоставлена самой себе и, чтобы она окончательно не заскучала, муж приобрел ей художественную галерею. Роль хозяйки галереи Анне пришлась очень даже по вкусу. Она поняла, что нашла в жизни дело, которым можно заниматься не только с удовольствием, но и иметь еще с этого приличный доход. И хоть супруг в средствах ее никогда не ограничивал, Анна считала, что иметь собственные деньги, за которые никто и никогда не спросит отчет, будет большим преимуществом. Она тратила эти деньги с умом, не на наряды и бриллианты, а вкладывала и расширяла свой бизнес. Со временем она приобрела еще несколько художественных галерей и теперь уже являлась хозяйкой небольшой сети артсалонов.
Поначалу Анна очень гордилась своими успехами и всю себя отдавала любимому детищу, но шло время, и ее деятельность уже не доставляла ей былую радость. Хорошо отлаженный бизнес работал вполне стабильно, и Анна снова заскучала. Жизнь иногда казалась ей довольно однообразной до невыносимости. Что с этим делать, как развлечь себя, Анна не знала. Одно она понимала определенно, что она из той породы людей, которым время от времени необходим сильная эмоциональная встряска, чтобы почувствовать вновь биение и пульс своего существования.
Вчера на балу Анна неожиданно вновь пригубила от этого состояния. Танцуя с Вронским, она почувствовала, какое влияние она оказывает на него. За все время бала между ними не было произнесено ничего такого, что бы дало ей основание полагать, что она волнует его, как женщина. И все же Анна была уверена, что это так и не иначе. Его сильнейшее невысказанное желание обладать ею, обжигало ее сильнее любых произнесенных слов, волновало больше любого прикосновения. Оно помещало ее в виртуальную зону выдуманного ею самой пространства, туда, где время и сама жизнь протекали совершенно иначе, чем в привычном для нее мире. Там, за семью замками и печатями, в мире сокрытом от посторонних грубых и любопытных глаз, произрастало ее собственное счастье: хрупкое, как молодой росток, нежное, как лебяжий пух, и уязвимое, как душа подростка в переходном возрасте. И это ее счастье находилось в самом начальном периоде своего зарождения. Оно еще было вполне самодостаточно, оно ничего не требовало и не просило взамен, а просто радовало и веселило Анну самым фактом своего существования, но она знала, что это состояние обманчиво. Однажды зародившись, ее хрупкое счастье станет набирать силу, начнет расти и развиваться, как посаженное в кадку растение, оно достигнет своей зрелости и потребует того, кто явился его прародителем, того кто оплодотворил ее печальное сердце, обрекая ее на любовь.
Любовь? Анна задумалась, осознавая, что это означает обязательное наличие партнера в ее жизни. Она вспомнила мужа и усмехнулась. Нет. С ним она испытывала все, что угодно: благодарность, уважение, уверенность в завтрашнем дне, но не любовь. Тогда кто?
— Вронский, — тихо произнесла Анна и в тот же момент, что-то внутри нее завибрировало и отозвалось в сердце сладкой истомой, разлилось волной по всему организму. Анна почувствовала, как жаром обдало щеки и шею.
— Алек-сей, — по слогам пропела Анна, прислушиваясь к реакции своего тела на это имя. Вторая волна тепла прокатилась по ее телу, как цунами, на этот раз отозвались даже кончики пальцев рук. Они задрожали мелко-мелко. Анне пришлось даже сцепить руки, чтобы унять эту внезапную дрожь. И в этот момент прозвучал внутри нее голос рассудка. Нет, тряхнула она спутанными кудрями, — это невозможно. У меня есть муж и сын. Эта ноша не для меня.
Снова сцены вчерашнего бала встали перед ней. Она вспомнила, как глаза Вронского впивались в ее лицо, а ветерок его дыхания, прикасавшись к ее щеке, обдавал жаром. Анна застонала. Она вдруг почувствовала и осознала окончательно, как велико не то счастье, не то несчастье, которое готово войти в ее жизнь. Если она сделает хоть шаг, хоть единый маленький шажок навстречу ему, то обратно уже не выбраться. Сейчас еще можно, еще есть силы для отступления.
Анна вскочила с кровати. Весь сон, как рукой сняло. Она лихорадочно стала собираться. "В Москву, сегодня же. Срочно, — стучало, как метроном, в ее разгоряченной голове. Подальше от него и никогда не видеть, не знать, не встречаться больше".
Долли, узнав, что Анна уезжает, сильно расстроилась. Она стала уговаривать ее погостить у них еще хотя бы два дня. Но Анна твердила, что ей надо срочно и что непременно сегодня она должна выехать.
— Что ж, — вздохнула Долли с сожалением, — в любом случае, я рада, что повидала тебя. Твой приезд внес в нашу семью успокоение.
— Милая, — Анна порывисто обняла Долли, — моя заслуга тут ничтожна, ты сама все сделала, нашла в себе силы простить.
— Нет, нет и еще раз нет, — запротестовала Долли.— Именно ты придала мне решимость простить его, без тебя я не смогла бы. Ты создала условия, обстановку, я тебе так благодарна! Я хочу, чтобы ты знала, я тебя очень люблю. И Кити полюбила тебя всей душей.
При упоминании о Кити, Анна нахмурилась, почувствовав неловкость.
— Я виновата перед Кити, — смущенно произнесла Анна, — испортила ей бал. Мне не стоило идти на поводу у Вронского и так много танцевать с ним.
— Ах, оставь, — рассмеялась Долли,— это все пустое. Ты знаешь, Кити мне звонила и жаловалась на него. А я и рада. Как бы я хотела, чтобы между ними ничего не вышло. Не пара он ей.
— И все же я надеюсь, что все забудется, они помирятся, и Кити снова будет любить меня, — произнесла Анна. — Однако ей уже было ясно, они уже не помирятся. А для нее все таки было бы лучше, если бы примирение произошло. И тогда она никогда, ни при каких обстоятельствах больше не встретилась бы с Вронским.
XXV.
Вечером того же дня Анна выехала в Москву. Она купила билеты в спальный вагон поезда и ехала в купе одна. Анна очень обрадовалась этому обстоятельству, ее устраивала перспектива несколько часов подряд провести наедине с собой, только со своими мыслями и чувствами. Анна бездумно смотрела на заснеженный пейзаж, мелькающий за окном. Ей нравилось это занятие, нравилось ощущать себя вне пределов досягания обычных дел, которые никогда не дают расслабиться, не позволяют вот так бесцельно, ни о чем не думая, ехать и смотреть в никуда.
Каждую секунду, словно в калейдоскопе, одна картинка за окном сменяла другую. В хаотичной круговерти смены пейзажа этого бесконечного вернисажа природы Анна находила расслабление и успокоение ума, который с утра возбудился возможностью появления в ее жизни новых ярких переживаний. Сейчас, под убаюкивающий перестук колес, утреннее ее временное умопомрачение, казалось смешным и нелепым, не имеющим под собой абсолютно никакой основы. Вчерашний бал, Вронский, Кити отодвинулись куда-то далеко-далеко на самые задворки сознания, покрылись густым туманом. Через его плотный покров, казалось, невозможно было пробиться ничему, что могло принести в ее налаженную жизнь хаос и разлад.
Анне было хорошо, спокойно и хотелось спать. Глаза ее стали слипаться. Она еще пыталась бороться со сном, предпринимала попытки насильно раскрыть веки и смотреть за окно, туда, откуда веет миром и покоем. Ей хотелось вбирать и вбирать в себя эту убаюкивающую белую тишину, бесконечно наполняться тихой радостью и умиротворением, впитывать так недостающую ей в обыденной жизни гармонию души, ума и тела, но мозг ее отключался, и уже не было сил противостоять его могучему желанию заснуть.
Во сне ей привиделся Вронский. Он стоял по ту сторону окна и что-то кричал ей, но Анна никак не могла расслышать его слов через толстую преграду стекла. Разыгравшаяся не на шутку метель выла и билась в вагонные рамы, она словно пыталась оттеснить Вронского от нее и создавала между ними непреодолимую преграду. А Анне и не хотелось к нему, ей было так хорошо в уютном тепле купе, хотелось, чтобы ее оставили в покое и не беспокоили. Она молчала и не отвечала ему. Вронский не сдавался и стал быть кулаком в окно, пытаясь достучаться до нее, но Анна не реагировала на его призыв, ей безумно хотелось спать, ресницы ее слипались, веки отяжелели окончательно — и она заснула во сне.
