— Но так же невозможно жить, Игорь. Находиться все время под наблюдением — это ужасно.
— Но почему ужасно. Сначала очень неприятно, потом свыкаешься. А затем вообще перестаешь на это обращать внимания. Как будто ничего и нет.
— И какая у тебя стадия? Последняя?
— Возможно, еще не до конца, но где-то близко. Я, в самом деле, редко об этом думаю.
— А вот я думаю! Когда представлю, что они слышали, как я кричала в твоих объятиях... Нет, это ужасно! Я так не могу.
— Виола, любимая, забудь, не думай об этом. Пока я губернатор, по-другому все равно невозможно. Мы же их не видим, значит, их и нет.
— Но они нас слышат, каждое наше слово, да что там слово, наверное, каждый вздох. Ведь, правда?
— Скорее всего, так и есть, — признал Каракозов . — Сегодня подслушиваемая аппаратура высокого качества. Если мы хотим быть вместе, то вынуждены с этим смириться.
Какое-то время Виолетта понуро молчала.
— Игорь, я должна подумать. Я еще не сталкивалась с такими вещами.
— Я понимаю и буду с большим волнением ждать твоего решения.
Виолетта кивнула головой и внимательно посмотрела на Каракозова.
— Но ты мне хотел сообщить не только это, но что-то еще?
Он снова испытывал колебание — стоит ли заводить такой разговор.
— Да, ты права. Мне вдруг очень захотелось поделиться с тобой тем, что меня сейчас гложет больше всего. Точнее, больше всего после наших отношений. Хотя я знаю, что в данной ситуации лучше всего промолчать.
— Если ты боишься утечки с моей стороны, обещаю, что никому не скажу.
— Нисколько не сомневаюсь. — Каракозов несколько секунд помолчал, собираясь с мыслями. — В область пришла разнарядка о дополнительной мобилизации. Несколько тысяч человек нужно отправить якобы добровольно на фронт, а на самом деле, фактически принудить их это сделать. Мы уже отправляли первую партию, почти половина не вернулась.
— Такие большие потери! — охнула Виолетта.
— Да, только их скрывают. Я считаю эту войну преступлением, и не хочу в нем участвовать. Но не могу не участвовать. Я чувствую, как во мне поднимается внутри одновременно и ненависть и отчаяние. Я не могу их успокоить.
Виолетта подошла к Каракозову и нежно обняла его.
— И нет никакого выхода?
— Есть. Подать в отставку. Тогда этот грех падет на чужую голову. Но я не могу, я так долго шел к этой должности. Моя жизнь просто обрушится.
— Игорь, что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?
— Ничего, Виола. Я тебе это сказал не для того, чтобы услышать твой совет.
— Тогда для чего?
— Этими переживаниями я могу поделиться только с самым близким себе человеком. Вот я это и сделал.
Виолетта прижалась к Каракозову.
— Ты можешь мне доверять все, — сказала она. — Я тоже против этой войны. Я даже боялась, что ты за нее. А потому не хотела поднимать эту тему. Но теперь мне спокойней. Даже не представляешь, как я этому рада. У нас в театре почти все за нее. И это ужасно.
— Нам пора возвращаться в город, — сказал Каракозов. — Я буду ждать от тебя решения — останешься ли ты со мной?
20.
Весь день в Каракозове жили и боролись два противоположных чувства: счастье от того, что он обрел Виолетту, и мрачное ощущение от того, что ему активно придется заниматься мобилизацией. Он нисколько не сомневался, что Пилипейко от него не отступит, и он, Каракозов, будет вынужден выступать по телевидению, на сходках и еще бог весть, где с призывом идти бороться с врагом и умереть за отечество.
Чем больше Каракозов об этом думал, тем мрачней становился. Даже внезапно обретенная любовь не могла полностью развеять эти чувства. У него так сильно испортилось настроение, что люди, с которыми он встречался, бросали на него удивленные взгляды. Они привыкли к тому, что их губернатор всегда пребывает в хорошем расположении духа, благожелателен, нередко остроумен. А потому общаться с ним почти всегда приятно.
Хотя Каракозов и был варягом, но довольно быстро сумел завоевать симпатию населения области. Особенно многих импонировало то, что едва он занял свою должность, как всенародно объявил о борьбе с коррупции. Его предшественник "прославился" тем, что чуть ли не в открытую занимался мздоимством. А потому регион был на одном из последних мест в рейтинге самых коррумпированных.
Коррупцией был пронизан весь местный административный аппарат, и Каракозов начал свою деятельность на посту губернатору с его существенного обновления. ФСБ давно подготовила список наиболее продажных чиновников, и в течение первого месяца многие из них были уволены.
Это было только начало большой кампании, Каракозов прекрасно сознавал, что, даже вырезав метастазы, опухоль их будет воспроизводить снова и снова. А потому постоянно занимался этим вопросом. Он не скрывал от себя мысль, что для него эта деятельность является его оправданием не только того, что никаких реальных выборов не было, а их результаты были сфабрикованы в пользу него, но и всего того в его жизни, что предшествовало этому событию.
Каракозов ясно сознавал, что далеко не всем его борьба с коррупцией и злоупотреблениями нравится, есть целый слой и не такой уж и маленький людей, у которых он в этой связи вызывает самую настоящую ненависть. Но это было неизбежно, более того, он гордился собой, что заставил так к себе относиться. Значит, его усилия приносят результат, заставляет их присмиреть. Это было лучшим оправданием всего, что он сделал.
Обычно его помощник Несмеянов находился в своей небольшой комнатке рядом с его огромным служебным кабинетом. Едва его начальник появлялся в нем, он тут же к нему заходил. Но сегодня Несмеянова не было весь день.
Каракозов поинтересовался у секретарши, где его личный помощник? Она ответила, что он утром был и сразу ушел по каким-то делам. Каракозов решил, что не станет ему звонить; когда сочтет нужным, тогда и появится. Тем более, каких-то срочных для него поручений нет. К тому же Каракозов ловил себя на том, что ему не слишком хочется его видеть; он понимал, что вся эта история с мобилизацией вредит его репутации в глазах молодого человека. А ему почему-то сильно не хотелось, чтобы это происходило.
Несмеянов появился в самом конце рабочего дня. Он выдался столь интенсивным, что Каракозов чувствовал, что сильно выдохся. И самое время отдохнуть. Он это и собирался делать, отправившись домой. Но именно в этот момент в кабинет вошел его помощник.
— Тебя не было целый день, — заметил Каракозов .
— Занимался вашим поручением, — ответил Несмеянов.
— И каковы результаты?
Несмеянов положил перед ним на стол несколько листков.
— Мы подготовили концепцию освещения мобилизационных мероприятий, — сообщил помощник. — Если вы одобрите, с завтрашнего дня можно запускать.
На чтение концепции ушло минут десять. После чего Каракозов откинулся на спинку кресла и взглянул на молодого человека.
— Что вы скажите, Игорь Теодорович? — поинтересовался Несмеянов.
— Все очень кондово, ни одной свежей идеи, — оценил Каракозов.
— То есть, вы ее бракуете?
— Разве я это сказал? Что-то не припомню. Только объясни: почему все так убого? Я так понимаю, над этим документом работал целый отдел? — вопросительно посмотрел Каракозов на Несмеянова.
— В общем, да, — подтвердил Несмеянов.
— Почему же тогда такой слабый результат?
Внезапно Несмеянов взял стул, поставил его рядом с Каракозовым и сел так близко, что их колени почти соприкоснулись.
— Вышло так потому, что никто не хотел этим заниматься, — тихо пояснил Несмеянов.
— Это еще почему?
— Потому что они против мобилизации. И не хотят делать ничего того, чтобы она бы стала привлекать людей.
— Вот как! — воскликнул Каракозов. — Тебе не кажется, что это называется саботажем.
— Кажется, Игорь Теодорович, — подтвердил Несмеянов.
— А знаешь, чем это может для всех вас кончится? Страна ведет войну, каждый день на фронте гибнут сотни солдат.
— Но вы же не хотите, чтобы гибло бы еще больше.
Каракозов внимательно взглянул на помощника.
— Пожалуйста, сядь по другую сторону стола, — попросил он.
Несмеянов встал, взял стул и перенес его туда, куда просил Каракозов. После чего снова сел.
— Чем хуже будет реклама, тем меньше людей придут на призывные пункты, — негромко произнес Несмеянов.
— Анатолий, ты понимаешь, что несешь? Это самая настоящая государственная измена.
— Да, — согласился Несмеянов. — Но вы же тоже так думаете.
— Кто тебе такое сказал?
— Никто, — спокойно пожал плечами Несмеянов. — Я сам вижу.
— Ты глубоко ошибаешься.
— Мне написать заявление об увольнении?
Каракозова это предложение удивило созвучию собственных мыслей. О том, чтобы уволить своего помощника, он думал почти ежедневно.
— Пока не надо, когда надо будет, скажу. — Взгляд Каракозова упал на разбросанные по столу листки концепции. — Я принимаю этот документ. Те, кто работали над ним, получат премию. Включая тебя.
— Мне премии не надо, Игорь Теодорович, — отказался Несмеянов.
— Тебя не спрашивают, — довольно грубо произнес Каракозов. — Заслужил, получи. Сейчас иди домой. Завтра разработаем план по реализации этой концепции. Я надеюсь на тебя.
Несмеянов встал и направился к выходу из кабинета. Внезапно он остановился.
— Знаете, Игорь Теодорович, что вам больше всего нужно?
— И что? — удивленно уставился Каракозов на него.
— Единомышленники. Вам их сильно не достает. Без них вам будет трудно. До свидания.
Дверь за Несмеяновым закрылась, а Каракозов уже в какой раз подумал о том, правильно ли он сделал, что не уволил помощника. Он уже предчувствовал, что эта мысль будет преследовать его все ближайшее время.
21.
После того, как Плотин перестал работать в порту, у него образовалось много свободного времени. Он быстро нашел себе увлекательное занятие — стал гулять по Александрии. А ходить было есть где, в городе проживало невиданное количество населения — почти один миллион человек. Только Рим превосходит его по численности, да и то совсем не намного. Но при этом Плотин видел и следы упадка; не все здания и сооружения восстанавливались, часть синагог было разрушено. И хотя религия евреев не вызывала в нем сочувствия, смотреть на эти руины было больно.
В Александрийской библиотеке он немало времени посвящал чтению книг об истории города. Чем больше знакомился с материалом, тем тревожней становилось на душе, тем сильнее вызревало внутри него отчаяние и безнадежность. Многочисленные религиозные распри постоянно вспыхивали здесь, кто-то в них побеждал, кто-то проигрывал, но практически ни разу не случалось примирения. Победители пользовались плодами побед, а проигравшая сторона временно смирялась со своим положением, таила обиду и жажду реванша. И когда возникал, по ее мнению благоприятный момент, пыталась восстановить свои позиции. Обычно это сопровождалось большой кровью, ужасной жестокостью, ростом взаимной ненависти и нетерпимости, которые постоянно искали выхода. Рано или поздно он находился; после подавления выступления на некоторое время наступало успокоение, но затем все повторялось снова. Все это не давало покоя Плотину; обычно в такие минуты он шел в порт, садился, где находил себе место, и долго смотрел на море.
Почему-то созерцание водной глади успокаивало его, навевало важные мысли. Море напоминало ему любимую идею об Едином. В такие минуты он невольно представлял его в виде морской стихии.
Этот образ появлялся внутри него сам по себе, без всяких усилий с его стороны. В такие минуты Единое представлялось ему такой же безбрежной и безграничной стихией, из которой невидимыми потоками вытекал весь этот окружающий его мир. Материя проистекает из беспредельной мощи Единого, но при этом она иная, размышлял он. Эта ее связь с Ним незрима и неразличима, и по большому счету вещественный мир имеет совсем иную ипостась. Он отличается от Единого кардинально. Но при этом никогда бы ничего не возникло, ни будь Единого. Дети могут быть совсем не похожи на мать: ни внешностью, ни характером, ни устремлениями, но без нее они бы ни за что не появились на свет.
Да, думал в такие минуты Плотин, мы очень далеко уходим от праматери, подобно кораблю, давно покинувшему свою гавань и плывущей от нее в огромной дали, в каком-то совсем ином географическом пространстве. Но даже для погруженной в материальный мир индивидуальной души сфера истинного бытия остается всегда открытой, ей нужно только суметь вернуться к себе самой, познав свою истинную природу. А сделать это можно только одним способом — очищением от всего наносного и воссоединения с первоначалом. Именно этой цели и должен посвятить свою жизнь пребывающей на земле человек.
Мысль Плотина, совершая круг, постоянно возвращалась к исходной точке — какое его место в этом процессе? Да, Аммоний прав, он не создан для обычной жизни: ни для любви, ни для брака, ни для деторождения, ни для карьеры чиновника — все это не для него. Благодаря учителю он все явственнее ощущает свое призвание. Оно прорастает и формируется внутри него, словно растение в почве, определяет его мысли, чувства, поступки. Оно влечет его куда-то вперед и вдаль, хотя куда конкретно, он понимает слабо. Но это не так уж и важно; нельзя достигнуть всего в одночасье.
Встреча с Аммонием — главная в его жизни, которая все более раскрывает перед ним свое предназначение. Он всегда чувствовал, что это загадка, которую непременно должен разгадать. Теперь же все отчетливей осознает, что ради этой цели и покинул отчий дом и пришел в чужую Александрию.
Впрочем, так ли уж чужую? Этот город отнюдь не случаен в его судьбе, он оплодотворил ее своим смыслом, своей дерзостью и безграничностью в постижении мироздания. Он, Плотин, предвидит, что на его подмостках еще разыграется много трагических мизансцен. Некоторые происходят уже на его глазах, некоторым еще только предстоит случиться. Но это не отменяет главное — здесь человеческий ум, являющейся одной из основополагающих эманаций Единого, обрел небывалую остроту и смелость в познании непознанного. Это вовсе не парадокс, а некая неизбежность, которую надо принять и развить. Скорее всего, этим ему и предстоит заниматься.
Очнувшись от своих размышлений, Плотин снова начинал созерцать морскую стихию. Хорошо, что он оказался в этом городе, где царит не только природная, но и созданная руками человека красота. Александрия наглядно демонстрирует его возможности; сколько же можно создать, отделившись от Единого. Созерцание всего того, что окружает, разве это не выпавшее на его долю счастье.
Иногда перед его мысленным взором возникал соблазнительный силуэт Агнии с его округлыми формами, но усилием воли он отгонял его от себя, как назойливую муху. Он ни за что не должен поддаваться искушению, его тело предназначено совсем для другого — а именно помогать ему следовать своему предназначению в постижение Единого. Аммоний прав, дабы достичь этой цели, он обязан всего себя целиком ей посвятить. Пусть другие занимаются тем, чего он сознательно себя лишает. И это вовсе не жертва, это великий дар судьбы, возвысившая его до столь недостижимой высоты.
