Квинт Лициний 3

Она кивнула и покосилась куда-то вбок.

— Эй, — я чуть подтолкнул ее локтем, — да не собираюсь я тебя сплавлять. Буду частым гостем, еще надоесть успею. А вот кстати... Надо что-то решать с готовкой. Не бутербродами же тебе питаться.

— Я умею, — торопливо вскинула она взгляд, — и первое, и второе. Меня мама учила. Пловы, лагман, шурпу... Ну, и нашу русскую кухню тоже.

Я посмотрел на Мелкую весьма заинтересованно, и ресницы ее смущенно задрожали.

— Отлично, — с чувством выдохнул я, — я буду очень частым, надоедливым гостем.

— Не гостем, — поправила она меня, покачав головой.

На дне ее глаз потревоженной птицей метнулась какая-то мысль. Я невольно схватил ее и рассмотрел, а затем, совершенно неожиданно для себя, смутился и сам. Пару секунд в голове у меня толкались несвязные мысли, потом я, ломая проступающее напряжение, провозгласил:

— Плов... Как много в этом звуке. Надо будет новоселье устроить, как думаешь? Казан прикупить...

Мелкая моментально переключилась и принялась верстать планы. Я, недовольный сам собой, осторожно перевел дух: и придет же такое в голову...

На подходе к школе мы стали обрастать попутчиками. Сначала, на повороте с Измайловского, меня прихватила под руку Кузя. Пристроила свои шаги к моим, покосилась с легким удивлением на идущую рядом Мелкую и многозначительно произнесла:

— Рискуешь.

Глаза ее были еще непроснутыми, и сама она была словно пять минут как со сна, уютная и теплая, и лишь веселые мушки-конопушки, горсточкой брошенные ей на нос, дружно радовались ясному утру.

— Уже нет, — ответил я, а потом продолжил, переводя на другую тему: — Боюсь даже спрашивать, чем ты сегодня вместо сна занималась.

— Вот и не спрашивай, — буркнула она и, отвернувшись, протяжно, от души зевнула.

Потом нас нагнал запыхавшийся Сема, а на углу школы к Мелкой пристроилась ее плотносбитая подружка. Так и ввалились в дверь гурьбой.

А на выходе из гардероба меня отловила Чернобурка. Оттащила к пустому окну в конце коридора, развернула лицом к стеклу, сама встала сбоку, заслонив от всех, и зашипела недовольно:

— Ты что вчера учинил?! Да я чуть со стыда не сгорела!

Я не сразу понял, о чем она — это самое "вчера" у меня выдалось очень, очень насыщенным. Потом сообразил и, обрадованный этим, протянул с облегчением:

— А... Это вы о том психологе?

Она поперхнулась заготовленными словами. Потерла с досадой лоб и вполголоса пожаловалась в пустоту:

— И ведь говорила мне Татьяна Анатольевна, предупреждала: не связываться с тобой...

— Наша Тыблоко — мудрая женщина, — степенно согласился я, — ее не грех и послушаться.

Глаза Светланы Витальевны на пару секунд остекленели. Потом она посмотрела на меня длинным нехорошим взглядом, и я торопливо вскинул руки, объявляя о безоговорочной капитуляции:

— Ну да, да, виноват. Молодой, глупый...

Она обиженно поджала внезапно задрожавшие губы:

— Виноват, виноват... Да я, получается, на тебя совсем неверный анализ написала! Ты же меня дурой перед руководителем группы выставил!

Я припомнил чернявого, карманное зеркальце в ее руке и потупился, испытав мимолетный стыд.

— Извините, Светлана Витальевна... Черт попутал, правда... Чем могу загладить?

— Загладит он... — недовольно пробухтела она, — чем тут теперь такое загладишь... Только образцовой работой!

— Так я готов! — воспрянул я духом. — Что в итоге-то: добро дали?

— Дали... Но не без сомнений. — Она хищно прищурилась. — Посмотрим, как ты до поездки будешь справляться.

— Слушаю со всем почтением.

Она мечтательно посмотрела сквозь меня:

— Эх, как бы я хотела быть куратором твоей группы в нашем институте... Может, случится, а?

— Не-не-не, — замотал я с испугом головой, — я в математики.

— Жаль... Очень жаль, — с чувством сказала Чернобурка, — но я не буду терять надежды.

Я улыбнулся:

— Вот честно, Светлана Витальевна, я сожалею. Что делать-то надо?

Она немного помолчала, успокаиваясь. Затем сказала:

— Тебе послезавтра надо после школы подъехать туда же, на Литейный.

Я на пару секунд прикрыл глаза и пробежался по своим планам, стремительно их переверстывая.

— Хорошо.

— Меня вызовут, я проведу.

Я молча кивнул. Она быстро оглянулась и пояснила вполголоса:

— С офицером одним познакомишься...

От уголков ее глаз разбежались тоненькие насмешливые морщинки, и я почувствовал какой-то подвох.

— Каким-таким офицером? — уточнил наугад.

— Статным, симпатичным, — пояснила она, давя улыбку, — настоящий морской дьявол. Руководитель нашей поисковой экспедиции.

Я прикрыл глаза, прикидывая получающийся расклад.

— Ага... ага... — забормотал, — ага. Понятно. Мэри, да?

— Соображаешь, — с каким-то непонятным сожалением сказала Чернобурка.

— А получится? — с сомнением спросил я. — Хотя, конечно, не мое дело...

Она взмахнула рукой:

— Верно, не твое, не забывай об этом. Главное — сам не подведи. — И добавила задушевно: — Прибью ведь паршивца...

Тот же день, ранний вечер

Ленинград, Загородный проспект

Перед Техноложкой было необычайно людно — вовсю шла бойкая уличная торговля. Закручивались тугими кольцами очереди около горьковатой абхазской мимозы; влет, только успевай подносить, расходились армянские гвоздики, и лишь у латышей с тюльпанами иногда случался короткий передых — дороговато, аж по два рубля за цветок.

Мне пришлось потолкаться, выискивая в этой суете Гагарина.

— Вот. — Мы отошли в сторонку, и он протянул мне сверток. — Как заказывал. Все за семьдесят пять.

— Четвертый флакончик доложил? — уточнил я и полез за деньгами.

— Да, да, как договорились, — сказал он и продолжил: — С квартирами туго. То клопами воняет, то плесенью из подвала. Я вышел на маклера, что занимается сдачей дорогих квартир, но там и цены другие... — Ваня посмотрел на меня вопросительно.

— Давай, чего уж там... — обреченно махнул я рукой.

— Есть очень хорошая двушка за сотню, в доме работников театра. Это на Бородинской улице. Можно прямо сейчас позвонить маклеру и договориться о встрече, он ждет.

— Так, — сказал я и призадумался.

Сформированный вчера запрос на "губастого" ушел в сопряженную ноосферу, и, по опыту, отклик будет не раньше, чем через пять-семь дней.

Так у меня паранойя? Нет?

— На тебя больше никто не выходил с вопросами обо мне? — пристально посмотрел я Ване в глаза.

— Нет. — Ответ вылетел из него легко, без заминки. Потом он уточнил озабоченно: — А что, могут еще?

"Не похоже, что врет", — решил я.

— Не знаю, — покачал я головой, а потом признался: — Что-то мне чем дальше, тем больше от того эпизода неуютно. Если что, сразу говори. — Я еще чуть помялся, а потом все же решился: — Хорошо, звони маклеру.

Тот же день, вечер

Ленинград, Измайловский проспект

В квартиру я не возвращался — прокрадывался аки тать в ночи. Тихо отщелкнул замок, осторожно переступил через порог... Не включая света, так же тихо притворил входную дверь и замер.

Сквозь широкую щель под дверью из гостиной в прихожку пробивался теплый свет. На всякий случай я заглянул в свою комнату. Никого. Мне немного полегчало. Не то чтобы я действительно боялся, что Мелкая будет отсиживаться в темноте и одиночестве, но кто знает, как у нее сложится с родителями в мое отсутствие?

Припрятал духи в ящик стола и вернулся в коридор. Приложил ухо к узкой щелке у дверного косяка и постоял, прислушиваясь. В комнате под мерное бормотание телевизора мама вела неторопливый допрос Мелкой, ловко маскируя его под непринужденную светскую беседу. Я поежился, мысленно пробежавшись по накопившимся за мной грехам и грешкам. Сколько их, интересно, уже успело всплыть в ходе этого потрошения?

— Ну понятно... — протянула мама и неожиданно поменяла тему: — Кстати, а ты-то Андрюшу поздравила на двадцать третье? Не забыла?

— Да, открытку надписала, — чистосердечно призналась не заподозрившая никакого подвоха Мелкая.

— А мальчиков в своем классе?

— А у нас девочек больше, так что — обошлось, — прозвучало радостно в ответ.

Следом наступила ошеломленная тишина: Мелкая, судя по всему, лихорадочно соображала, как выбраться из простенькой ловушки-двухходовки, в которую она только что позволила себя загнать.

— Ты что-то зефир совсем не ешь, — произнесла мама с легкой укоризной, за которой моему опытному уху была слышна довольная улыбка. — Вот попробуй.

Я толкнул дверь, заходя.

— Оп-па, — сказал удивленно, — а где папа?

— Да все на кафедре коллег поздравляет... — По маминому лицу проскользнула тень недовольства.

Я бросил взгляд на часы: начало девятого. Похоже, пора стелить бате соломку...

— Ну, тогда и мне не грех тебя сейчас поздравить, — бодро объявил я и ушел за духами.

— Мама, прости дурака, — покаялся, протягивая коробочку густого синего цвета, — не сообразил с первых заработанных денег подарок тебе купить. Вот... С праздником тебя!

— "Пани Валевска"! — восторженно взвизгнула мама. — Сынуля!

Я был притянут и оцелован.

— Ага, — согласился покорно, — Валевска, она самая. Любовница Наполеона.

— Да? — Мама взглянула на коробочку иным, каким-то настороженным взглядом, а потом прищурилась на часы в серванте.

Я мысленно отвесил себе оплеуху.

— Попробуешь?

— Обязательно. — Мама решительно повернула пробку.

Мелкая тут же присунулась понюхать.

— Но-но, — остановил я ее, — никогда не пробуй духи из флакона. И с кожи сразу тоже не стоит. Все составы рассчитаны на постепенное раскрытие аромата в шлейфе. Надо нанести на определенные точки и подождать, пока распустится. Вот видишь, — я указал на маму, — запястья, за ушками, ямочка между ключицами... Ну, и еще одна точка есть...

Мама посмотрела на меня с интересом, но промолчала.

— Какая? — спросила Мелкая с детской непосредственностью.

— Как-нибудь потом, — промычал я, неожиданно краснея.

На лице у мамы заиграла ехидная улыбка.

— Вот! — поднял я наставительно палец. — Вот теперь запах начал раскрываться, чуешь?

Мелкая прикрыла глаза и, аж привстав на цыпочки, потянулась за струйкой аромата.

Я тоже принюхался, определяя:

— А и правда интересно: сладкая цветочная пыль.

— Сказка... — мечтательно прошептала Мелкая, — просто сказка...

Она так и застыла, вытянувшись в струнку, и на сомкнутых ресницах ее что-то искрило.

— Давай я тебя тоже... — начала было мама заботливо, но тут я энергично замотал головой.

— Ага, — сообразила мама через пару секунд, — понятно. Ну, неси уж.

Я метнулся в свою комнату.

"Так, что мне Ваня сунул-то? "Сикким"? Туалетная вода? Испания? Не слышал, — мысленно пожал я плечами. — Ну... Других вариантов все равно нет".

Мелкая, завороженная ароматом, не приняла моего ухода на свой счет и заподозрила что-то, лишь когда я начал приближаться к ней с красивой коробочкой в руках: в глазах ее мелькнула паника, и она шарахнулась за маму.

— Франция? — поразилась та и, обернувшись, посмотрела на Мелкую с каким-то новым интересом. Та замерла, робко выглядывая из-за маминого плеча.

— Как Франция? — удивился я, покрутив коробочку. — Вот: "made in Spain". Испания!

— "Эль". — Мама наставительно ткнула в крупную букву на коробочке. — Это — "Ланком". Ты что, не знал, что покупаешь?

— Я думал, что это мексиканский тушкан... — на автомате отшутился я, с недоумением вертя упаковку. "Ну надо же, точно — "Ланком". Моя ошибка, надо было формулировать Ване желание точней".

Мне наконец удалось настичь девушку, и то лишь благодаря тому, что мама сделала полшага назад.

Мелкая торопливо сцепила руки за спиной, словно для того чтобы они случайно не потянулись за подарком, и непокорно вздернула подбородок.

— Тома...

Я остановился напротив и заглянул в ее глаза. Там я увидел твердую готовность к отказу, и это меня порадовало. Оставалось подобрать слова — обычные праздничные сейчас не годились.

Пролистнул страницы памяти: вот Гадкий Утенок подходит ко мне перед Дворцовой, вот она же вылетает мне под ноги из-за угла... Вот половинит батончик мюсли. А вот и спуск к Фонтанке.

Я посерьезнел.

— Тома, — повторил я и продолжил с расстановкой: — Духи — это одежда для духа. Он у тебя есть, я знаю. Это — ему, носи в удовольствие.

Я поднял подарок на раскрытой ладони, и теперь, чуть прищурившись, смотрел поверх него в глаза напротив. Там, в почти черном омуте, упрямство перешло в смятение, потом появилась гордость.

— Спасибо, — кивнула Мелкая, выдыхая, и расцепила пальцы.

Взяла двумя руками подарок, быстро покосилась на маму, а потом сделала шажок вперед и мимолетно ткнулась губами мне в щеку.

— Ну, — вопросила мама, все это время, кажется, от любопытства не дышавшая, — будем пробовать?

Мелкая посмотрела на нее с ужасом, словно та святотатствовала.

— Ладно, ладно! — энергично замахала мама руками. — Да я так просто... Дюш, ты голоден?

— А то...

— На плите — хек жареный. И картошка в депрессии.

— Как это? — невольно заинтересовался я.

— Ну, пюре, — хихикнула она. — Вроде картошка как картошка, но такая подавленная!

Я усмехнулся и посмотрел на Мелкую:

— Поешь?

— Ой... Я сейчас лопну. — Бровки ее вскинулись виноватым домиком.

— Ну, тогда просто посиди со мной.

Она с готовностью закивала, все так же крепко, двумя руками, прижимая к себе подарок.

— Идите, — отпустила нас мама. Похоже, к ней вернулось благодушное настроение.

Я поволок Мелкую на кухню пошептаться о новостях с квартирного фронта. Когда на часах было уже полдесятого, а в коробке с бакинским курабье показалось дно, домой возвернулся блудный папа.

— Доро-ая... — громко воскликнул он с порога и энергично, но излишне размашисто протянул растрепанный букет мимоз. — Стальное завтра!

Из-под полы его по-молодецки распахнутого пальто волочился чудом уцепившийся за что-то и благодаря тому хоть и грязный, но уцелевший импортный (настоящий шотландский!) шарф. Лицо у папы было чистым, но на уголке носового платка, что пижонски выглядывал из нагрудного кармана, виднелись подозрительные розоватые разводы.

Мама неторопливо, с чувством, уперла руки в боки и длинно вдохнула, набирая побольше воздуха.

— Хм... — негромко подал я голос, — наверное, партполитработу благоразумно будет перенести на утро.

Папа посмотрел на меня с немой благодарностью во взоре.

— Да, — помолчав, хмуро согласилась мама, а потом многообещающе покивала папе: — Будет тебе и "завтра", будет и "стальное". Будут тебе и лаборантки кафедральные на брудершафт!

Из папы вырвался неологизм — какое-то неизвестное еще филологической науке междометие, щедро сдобренное нотками протеста. Потом он попытался еще раз всучить маме букет.

— Так. — Я развернулся, прихватил застывшую за моей спиной Мелкую за локоток и громко, привлекая внимание противоборствующих сторон, объявил: — Ну, а мы — спать. И вы там сильно не шумите...