Сделав несколько глубоких вдохов, чтобы успокоиться, он заставил свой мозг сосредоточиться. Он не просто хотел ее. Он любил ее. И им обоим было над чем поработать.

Глубокая дрожь пробежала по его телу, когда он подумал о том, как может причинить ей боль, если его ломка усилится. Мужчины сходили от этого с ума. Он не был уверен, что в конце концов не последует за ней. В плохие дни он почти чувствовал, как ослабевает его хватка за реальность, когда всплывали яркие воспоминания и возвращали его в Круг Ферелдена в Кинлохской крепости. Что, если однажды он начнет видеть то, чего там не было? Или подумает, что находится где-то в другом месте? Что, если бы он принял ее за кого-то — что-то -другое? Он предпочел бы, чтобы эта ломка убила его. Она могла бы оплакивать его, но, по крайней мере, он не смог бы причинить ей вреда.

Что привело его к другой, более веской причине для того, чтобы действовать как можно медленнее — в конце концов, по мере развития их отношений ему придется быть более открытым в отношении своего прошлого. Ему придется рассказать ей о том, что с ним произошло — о том, что произошло там, в башне Круга. Каждая частичка его существа восставала против этой мысли, но если все пойдет так, как он надеялся, он не сможет — и не станет — ничего скрывать от нее, особенно то, что так сильно сформировало и направило его жизнь к этому моменту. Чтобы по-настоящему понять его, ей нужно было знать хотя бы основы. В конце концов, было бы только справедливо, если бы она знала, каким сломленным человеком он был, только справедливо, если бы он дал ей возможность прийти в себя и убежать от него как можно дальше, прежде чем они сделают что-нибудь, о чем она пожалеет.

Создатель, я невероятно недостоин ее. Это почти заставило его захотеть все прекратить. Но он был слишком слаб для этого. Он позволил этому начаться, и если этому суждено было закончиться — если они должны были закончиться — это должен был быть ее выбор. Он и помыслить не мог о том, чтобы добровольно отказаться от нее... что делало его еще менее достойным ее, если это было возможно. Если бы он действительно хотел для нее как лучше, он бы никогда не признался, что так к ней относится. Потому что кто-то вроде нее мог бы добиться гораздо большего, чем он — человек, который был замешан, сознательно или нет, в насилии и убийстве невинных магов.

Он оторвал голову от спинки стула, закрыл лицо руками и раздраженно зарычал. Нет! Нет, нет, нет. Это были старые мысли. Мрачные мысли. Мысли, которые постоянно возвращали его в Кинлох и преследовали в снах. Мысли, из-за которых он был изолирован от других и заперт в своем собственном аду, созданном им самим. Ему нужно было избавиться от них. Он был здесь, потому что хотел все исправить. Или, по крайней мере, попытаться искупить свою вину. Он будет стараться быть достойным ее, и, возможно, когда настанет день рассказать ей о своем прошлом, она увидит, кем он стал, а не тем, кем был раньше.

Или она оставит его и найдет кого-нибудь получше. Кого-то достойного. Кого-то цельного.

Мрачные мысли заставили молот войны в его мозгу забиться сильнее, словно призрачные гвозди, вонзаясь в его виски и глаза. Его мышцы на мгновение напряглись от дурного предчувствия, а желудок на мгновение скрутило, но затем он снова успокоился.

Двигаться дальше. Подумай о чем-нибудь другом.

Жаждущий отсрочки, он мысленно вернулся к Эване. С тех пор, как она рассказала ему о своем браке — о том, что ее связывало, — он уловил несколько намеков на то, что, возможно, это были не самые лучшие отношения. Его первой подсказкой было ее заявление о том, что они были по-своему счастливы, с некоторой долей неуверенности в слове "счастливы". Она никогда не упоминала о своем партнере по браку, Ханире, что было исключением из общего неоднозначного отношения ее клана к ней. И она часто говорила о чем-то как о новом опыте, который, как он предполагал, у нее уже был... то, что кто-то, у кого есть партнер, уже должен был испытать, например, ее признание прошлой ночью, что он смотрел на нее так, как никто никогда раньше не смотрел. Он знал, что это не может быть правдой. Но даже если она была слишком застенчива, чтобы распознавать это в других, если она могла видеть это в нем, разве она не должна была видеть это в Ханире?

Если только Ханир никогда не смотрел на нее с признательностью или желанием. Сама мысль об этом поразила Каллена.

Даже ее признание в том, что она никогда в жизни не была так счастлива, как с ним, хотя и было лестным, заставило его почувствовать себя неловко. Он знал, откуда берется его собственное счастье. Его жизнь как храмовника была сплошным несчастьем, и инквизиция дала ему новый шанс на жизнь и, совершенно неожиданно, любовь. Но для нее... кое-что начинало проясняться, в том числе и ощущение, что он задел кого-то за живое, остановив их отношения прошлой ночью. Он понимал, что она может быть сбита с толку, но, судя по тому, что он знал о ней, ее реакция была нетипично эмоциональной. Он не хотел предполагать худшее, но...

Как он мог спросить об этом? Уместно ли это вообще? Должен ли он подождать, пока она сама заговорит об этом? После их первого разговора она избегала любых упоминаний об этой части своей жизни. Он знал только, что она винила себя в смерти Ханира и других членов клана. Думала ли она о том дне так же, как он о событиях в Холде? Если это так, то ему было немного стыдно, что он еще не рассказал ей о своих переживаниях, в то время как она уже так много рассказала ему о себе. Он просто не мог говорить об этом... еще нет. Он мрачно задавался вопросом, сможет ли он когда-нибудь забыть об этом.

Внезапно тихий мальчишеский голос прошептал ему на ухо:

— Они не вешали тебя там. Ты можешь идти.

Каллен резко обернулся и увидел, что Коул стоит рядом с ним. Не зная, как истолковать загадочные слова, он вернулся к своему естественному ответу.

— Коул! — выдохнул он, его голос был полон раздражения и боли. — Что ты здесь делаешь?

— Ульдред отметил тебя, но не создал. Ты остался самим собой. Суть никогда не менялась — в безопасности, как монета в твоем кармане.

Глаза Каллена расширились. Ульдред? Как он узнал?..

Их прервал стук в дверь, когда она открылась, и Каллен вдруг поймал себя на том, что задается вопросом, что же он делал. Он с кем-то разговаривал? Вслед за стуком раздался тихий голос, который он хорошо знал, и он забыл обо всем остальном. Она пришла навестить его. Она приоткрыла среднюю дверь настолько, чтобы проскользнуть внутрь, а затем закрыла ее ногой.

— Добрый вечер, венан. Я не заметила, как ты проходил через холл, и решила принести тебе что-нибудь на ужин.

Тут он заметил, что она держит в руках тарелку с едой. Однако, вместо того, чтобы усилить аппетит, аромат еды, донесшийся до него при ее приближении, вызвал у него новый приступ тошноты. О, пожалуйста, нет... Только не это... только не в ее присутствии.

— Добрый вечер, Эвана. Я ценю твою заботу, но боюсь...

Он попытался придумать оправдание, но его затуманенный болью мозг отказывался работать. Выражение его лица, должно быть, выдало его.

— Ты сегодня неважно себя чувствуешь.

Он вздохнул.

— Я могу это вынести, но еда... Может быть, мы могли бы оставить ее и вместо этого прогуляться по крепостной стене? Свежий воздух пойдет мне на пользу.

Она улыбнулась и поставила тарелку на дальний край его стола.

— конечно. Все, что тебе понадобится.

Он осторожно поднялся со стула, стараясь не слишком сильно толкаться, и увидел, как она безуспешно пытается скрыть встревоженное выражение лица. Они вышли на улицу, в тусклый свет факелов, и боль в его глазах немного утихла. Каллен вдохнул свежий горный воздух и коснулся ее руки тыльной стороной ладони, пока они шли. Следующий приступ тошноты почти не причинил ему беспокойства, и он вздохнул с облегчением.

— Чувствуешь себя немного лучше?

— Да, спасибо. Как прошел твой день?

— Наелся. Кассандра заставила меня сегодня утром два часа отрабатывать приемы побега в оружейной. И я практиковалась в танцах, а также в том, как изображать чванливую орлесианскую аристократку с Джозефиной и Лелианой. — Каллен весело фыркнул, но ничего не сказал, поэтому она улыбнулась и продолжила. — Лелиана также передала мне отчеты разведчиков из Изумрудных могил. Если будет время, я бы хотела заглянуть к вам на обратном пути, чтобы узнать, не смогу ли я найти что-нибудь о красных храмовниках. Что подводит меня к небольшому делу, которое я хотел с вами обсудить...

Он усмехнулся.

— Полагаю, в конце концов, именно поэтому Кассандра изначально привела меня сюда.

В тусклом свете он увидел ее улыбку.

— Я хотел подробнее расспросить вас о том, что вам известно о Самсоне.

Каллен сдержал вздох. Самсон был не совсем приятной темой для разговора, учитывая причину исключения его бывших сокамерников из Ордена. Однако Эване нужна была информация, а не подробности о том, что он допустил в Киркволле под своим руководством.

— Как я вам уже говорил, мы обнаружили, что красные храмовники пришли из Теринфальского редута. Тамошних рыцарей кормили красным лириумом, пока они не превратились в монстров. Самсон захватил власть после того, как их разложение было завершено.

— Откуда вы знаете Самсона?

— Он был храмовником в Киркволле, пока его не исключили из ордена. Я знал, что он был наркоманом, но это... Красный лириум совсем не похож на тот, что дают в Церкви. Его сила связана с ужасным безумием.

— Да, красные храмовники, с которыми мы столкнулись в Хейвене, были достаточным доказательством этого.

— Мы не можем позволить им набраться сил. Им все еще нужен лириум. Если мы сможем найти его источник, расследуя контрабандные караваны, переправляемые по торговым дорогам, мы сможем ослабить их и их лидера. Но, пожалуйста, будьте осторожны. Все, что связано с Самсоном, будет хорошо охраняться.

Она кивнула, а затем сделала паузу, словно обдумывая свой следующий вопрос.

— Если вы не возражаете, если я спрошу... У вас с Сэмсоном, кажется, есть личная история...

На самом деле это был не вопрос, но он понял, что она имела в виду. Очевидно, она хотела подробностей.

— Когда я прибыл в Киркволл, мы с Самсоном жили в одной комнате. Поначалу он показался мне порядочным человеком. Рыцарь-командор Мередит позже исключил Самсона за "странное поведение". — Каллен колебался, стоит ли говорить более откровенно, но решил этого не делать. Стук в голове возобновился, словно молчаливое наказание за трусость. — В конце концов, он стал попрошайничать на улицах Киркволла. Он совершил новые преступления, но сумел избежать правосудия Ордена. Теперь он служит Корифею как его верный генерал.

— Как ты думаешь, почему Самсон решил служить Корифею? Это кажется довольно большим скачком.

— У него была хроническая зависимость от лириума. Он потратил все до последней монеты, покупая его у местных контрабандистов. Возможно, Корифей польстил его тщеславию, дал ему цель, а также лириум? Возможно, этого было достаточно.

Эвана покачала головой.

— Похоже, у Самсона была несчастная жизнь.

Каллен не проявил бы такого сочувствия. Он мог бы пожалеть о причинах, по которым Самсона выгнали из ордена тамплиеров, не оправдывая его связи с Корифеем.

— Орден исключил его, но у него был выбор. Он мог бы найти другой путь. Чего я не понимаю, так это того, как он стал таким могущественным. Даже с красным лириумом дни славы Самсона давно позади.

Она пожала плечами.

— Я не имею в виду, что оправдываю его поведение — ничто не может оправдать, — но иногда, когда люди оказываются в отчаянной ситуации, они не всегда могут найти выход. Даже если он прямо перед ними.

Ее понимание и способность к сопереживанию никогда не переставали удивлять его. Каллен взял ее за руку и мягко остановил. Он повернулся к ней и пристально посмотрел на нее, прежде чем заговорить снова.

— Ты права насчет этого. Иногда мне... трудно испытывать жалость к таким людям.

Она придвинулась к нему ближе, положив свободную руку на его нагрудник.

— Это потому, что ты, наверное, никогда не выбираешь легких путей, не так ли?

Он положил другую руку ей на бедро, притягивая ее еще ближе.

— Может, и нет, но я совершенно уверен, что ты тоже никогда не выбираешь легких путей, и все равно ты гораздо более отзывчивая, чем я. Я просто черствый старик.

Она рассмеялась над ним, и он услышал, как среди дежурных охранников поднялся ропот. Если бы они не наблюдали за ним раньше, то сделали бы это сейчас. Он понял, что они были недалеко от того места, где впервые поцеловались, и все мысли о красных храмовниках, Самсоне и охранниках на дежурстве вылетели у него из головы. Подняв руки, он снял перчатки, и от медленной, соблазнительной улыбки, которой она одарила его в ответ, у него по коже побежали мурашки.

Этим утром в командном пункте она застенчиво поделилась с ним своей мини-одержимостью его руками. Он отплатил ей тем же, объяснив, — продолжая целовать ее, — как ее губы сводят его с ума.

Перчатки упали на камень с мягким стуком, и он жадно запустил пальцы в ее волосы, обхватив ладонями ее лицо. Другая его рука вернулась к ее бедру, чтобы притянуть ее ближе к себе. Он провел подушечкой большого пальца по ее нижней губе, и ей вдруг стало немного труднее дышать. Реальность того, что она здесь, с ним, что она действительно выбрала его, наконец-то начала проявляться, и он инстинктивно понял, что должен разделить это чувство, независимо от того, насколько плохо у него это получится. Наклонив голову, он коснулся губами ее губ, прежде чем прошептать ей на ухо.

— Я... я должен сказать тебе... Я должен сказать, что мне очень повезло быть с тобой. Я восхищен тем, как ты пытаешься видеть хорошее в людях, даже когда они совершают ужасные поступки, восхищен твоей непоколебимой верой в своих друзей... во мне... Я не заслуживаю этого... не заслуживаю тебя.

Прежде чем она успела ответить, Каллен снова провел губами по ее щеке и захватил ее рот в страстном поцелуе. Она вздохнула и прильнула к нему, ее губы оказались нежнее и слаще, чем он помнил. Его рука скользнула от ее бедра к пояснице, пальцы ловко нашли край туники и, скользнув под нее, скользнули вдоль талии, когда он прикусил зубами ее нижнюю губу. Она задрожала от его прикосновения, и его собственная рука задрожала, когда он снова ощутил гладкость ее кожи. Шелк под его пальцами легко мог превратиться в наркотическую зависимость. Ему уже до боли хотелось прикоснуться к ней еще.

Он потянул ее обратно в более темный угол крепостной стены, его пальцы блуждали по маленьким ямочкам на ее пояснице, затем ласкали позвоночник, затем массировали мускулистую плоть спины. Когда его губы оторвались от ее губ, чтобы оставить дорожку из поцелуев на ее шее, мысль о ее путешествии — о том, что она, вероятно, будет отсутствовать месяц или больше — заставила его обнять ее еще крепче. Она прильнула к нему в ответ, тихо дыша ему в ухо, пока он покрывал поцелуями ее шею.

Появление стражника на их участке крепостной стены в конце концов заставило их расстаться, но он крепко сжал ее руку и наклонился, чтобы взять свои перчатки. Взявшись за руки, они вернулись в его кабинет, но, когда вошли, яркий свет снова вызвал у него приступ боли. Закрывая дверь, он слегка споткнулся, а затем повернулся, чтобы опереться на нее, и слабо улыбнулся ей. По крайней мере, запах еды больше не вызывал у него рвотных позывов. Свет свечей словно кинжалами вонзался в виски, и он закрыл глаза, защищаясь от желтого сияния.