П С Ы Ж

Родителей не выбирают, сказал Иванов, мать всегда мать. Я не посмел, не сумел поднять на неё руку.

— Ты струсил, Саймон! — заорал Хесус; Галка вздрогнула, озираясь. — Ты трус! Ты звонил, чтоб отговорить меня, да?

"А ты дурак", казалось, ответил старлей. "Глупый, наглый щенок".

— Вы хищники, звери. Я не хотел... Не хочу быть таким!

"У каждого есть выбор".

— Да? Тогда я сделаю свой.

"Не смей! Я запрещаю тебе!"

— Ты мне не отец, чтобы запрещать!

Активатор искрился в солнечных лучах — чужой, бездушный и неописуемо прекрасный. Cнежинка из хрусталя, ловчая сеть. Хесус шагнул вплотную, в ярости ударил по нитям. Тенёта не отозвались. Когти кромсали узоры; кружево выцветало, блёкло, появлялось вновь. Снежинка отвергала его, мать — ребёнка.

— Забирай! — крикнул он, холодея от ненависти. — Забирай свою дрянь назад! Обратно!

Лезвия и шипы вспороли кожу.

— Это не моё! Это не я!!

Заскрежетали клешни. Яд капал на траву, выжигая чёрные проплешины.

— Я умер!!!

Треугольные змеиные головы метались, неистово шипя. Галка визжала от страха.

Он бросился в центр снежинки. Тело выгнулось дугой, через хребет словно пропустили высоковольтный разряд.

Хрип. Стон. Пена на губах.

Закатившиеся глаза.

Судороги.

Марионетка на невидимых нитях, он дёргался в смертельном танце — поклон, поворот, шаг назад, шаг вперёд, в сторону... увлекаемый безумным кукольником. Воздух остекленел, покрывшись сеточкой трещин. Он вмёрз в него, как муха в янтарь, и провалился на дно — в ледяные глубины космоса, в недра пылающих звёзд. В вечность. Блуждая в цифровом лабиринте, в сырой затхлости подземелий, он упал в трёх шагах от выхода. Сил не осталось, за спиной лязгал метроном, а из бесконечной дали уже спешил к добыче ужасный охотник. Он сам. Преследуя себя, настигая, стремясь убить и сожрать. БАМ-М-М! — страшный удар сотряс метрику пространства, превращая мозги в кисель. Свет залил мрак подземелья, клочья тьмы таяли зябким туманом; из серой завесы навстречу шагнула тварь. Убирайся! — заорал он. Или сдохни! Тварь зашипела. Он стоял перед огромной зеркальной стеной, составленной из кривых многоугольников. Лезвия, шипы, крючья. Клыки и когти. Изогнутые, с зазубринами жвалы. Хитин панциря. Он смотрел на себя. Нравится? — рассмеялись невидимые голоса. Доброй охоты! По стене прокатилась волна дрожи, многоугольники вывернулись наизнанку, и зеркало разверзлось гигантской смрадной пастью с тройным рядом игольчатых... Сдохни! — он вложил в удар всю ярость и ненависть, с ужасом понимая — вспоминая! — зря, бесполезно. Это было, было, в скверном отвратительном сне, на кладбище, где в могилу опускали пустой гроб, а вокруг бесновался, выл и рычал ад во плоти. Семья, банда. Он оборвал неведомый ритуал, отказался следовать чужой воле. Тогда, сейчас... Удар пришёлся в пустоту, и, не удержавшись на ногах, он покатился по замшелым плитам, в кровь обдирая колени. Вскочил, озираясь.

Чувства двоились: он по-прежнему находился в мрачном подземелье, однако воздух мало-помалу светлел, а сквозь камень стен проступала пустая аудитория, где на исписанной доске громоздились неровные строчки уравнений с интегралами и дифференциалами. И подземелье, и аудитория тонули в багровом, в полнеба закате — в ином времени, ином месте. Впрочем, он ошибся: место было тем же. Вокруг высились сосны, ноздри щекотал запах хвои; длинные тени перечёркивали поляну, в центре которой пульсировал сгусток тьмы в окружении раскалённых нитей. Его охватил благоговейный трепет — сердце билось в унисон, жгучее сияние слепило глаза; в висках гулко, толчками стучал пульс. Да упокоится-а-а... разносилось окрест. С миро-о-ом. Голос взмывал ввысь, устремлялся вниз. Он отчаянно замотал головой, прогоняя наваждение. Врёшь, всё ты врёшь, прошептал, сгинь, провались в тартарары. И понял, что не успел.

К поляне спешили чудовища, похожие на людей, и люди, похожие на чудовищ. Он узнал Ингвара, Рамзеса, Франсуа, других старших. А еще были те, кого он не знал — костяк банды, старшие старших. Локоть к локтю, плечо к плечу, семья явилась к лабиринту. Судить и карать. Путь им преградил исполин ростом с дуб, корявый, грубый, невообразимо жуткий, со звериным черепом вместо лица; в шести руках холодно блестели шесть серпов, на теле багровыми ранами, исчезая и появляясь, скалились жадные рты. Исполин взмахнул серпами, и сунувшийся вперёд Рамзес рухнул, как подкошенный. Я нёс смерть, я был Жнец, всплыло в памяти. Узнаешь, наконец, с кем связался. Старшие рассредоточились полукругом, замерли в отдалении. Жнец погрузил один из серпов в тело Рамзеса, и стало ясно, что серп растёт прямо из руки; по лезвию заструилась кровь, поднимаясь к жадно причмокивающим ртам. Ты нарушил клятву, Саймон, выпустил тварь. Ради чего?! Призрак новой бойни, свирепой и беспощадной, заглянул через плечо. Где же Галка? Кто спасёт ее от творящегося безумия? Он бросил ее, оставил без защиты, думая только об активаторе. Саймон! — заорал он, надрываясь, силясь раздвинуть границы безвременья, дотянуться из сумрачных глубин в земную реальность. Зачем ты здесь? Что с Галкой?! Жнец обернулся, склонив уродливую голову, в пустых глазницах полыхало зарево пожара. Старшие, почуяв слабину, бросились на него со спины. Видение померкло.

Нет! — в отчаянии закричал он. Саймон! Голос утонул в вязком сумраке подземелья. Он ощутил нарастающий гул; пол под ногами колебался, по стенам змеились трещины. Тупица! — лязгнула секира метронома. Бестолочь! Иуда! Стены лабиринта дрогнули, поплыли, осыпаясь костяшками домино, грозя похоронить под грудами камня. Он чудом увернулся от падающих обломков и побежал, то ли удирая, то ли догоняя, беглец и преследователь, зверь и человек, победитель и побеждённый. Он пробирался через завалы, полз в тесноте отнорков; ковылял, подволакивая раненую ногу... и не заметил растяжку за углом. Взрыв разметал и обуглил куски плоти, ставя жирную точку в истории мальчишки, готового на всё ради брата. Фракталы, кривые, изогнутые, с зазубринами проросли на его могиле ядовитыми цветами, а пустой гроб с гвоздиками в изголовье рассыпался в прах сразу после похорон. Над сиротливым холмиком земли склонилась девушка с опухшими от слёз глазами, в беззвучном движении губ угадывалось: я не брошу тебя, я с тобой... Небо плакало мелким нудным дождём, в сгустившейся тьме мерцали серебряные нити, и девушка с упрямой складкой на лбу с отчаянной решимостью шла между адским сонмом чудовищ, похожих на людей, и людей, похожих на чудовищ. Шла навстречу судьбе.

Воскреснув спустя вечность, он принял облик охотника, жуткого паука, который спешил из ниоткуда в никуда, раз за разом. Из кошмарного, немыслимого далёка — туда, где трепыхался в ловушке жалкий человечишка. Он сам. Спешил, повинуясь зову сторожевой нити. Вонзал клыки в жертву, вспрыскивал яд. Рвал на части.

Сильный, тупой, быстрый и хищный, он пожирал сам себя.

Умирал и рождался.

Потерпи... Тенёта колыхнулись, отзываясь на чужое присутствие. Кто-то лёгкий, слабый и глупый добровольно полез в западню.

— Это ты, — вдруг шепнули на ухо, и маленькая узкая ладонь погладила по мохнатой, закованной в хитиновый панцирь груди. С пальцев стекала кровь: крючки и лезвия изрезали ладонь.

Он очнулся, вокруг бурлила лава. Панцирь лопнул, и лава хлынула в щели, сжигая внутренности.

— Дура, — прошептал он. — Уходи. Убирайся!

Галка прижалась к нему всем телом, мягкая, податливая. Она отводила гибельный жар, забирала себе; горела и не отпускала.

— Это ты, Игорь. Ты!

Бурая слизь разъедала кожу, он тонул, задыхался, барахтался. Тысячи раскалённых игл пронзили лёгкие, когда слизь набухла волдырями, исторгнув облако едкого газа.

— Нет! Уходи!

Ее лицо посинело, расцвело язвами, покрылось струпьями и гнойниками. Галка гладила его и стонала от боли.

— Ты не умер! — кричала она. — Не умер!! ИГОРЬ, ТЫ ЖИВОЙ!!!

Она билась в тенётах рядом с ним, вместе с ним. Слабая, глупая. Родная.

Хесус почувствовал разлад в вибрациях сети. Почуял, как хрустят от натуги кости и жилы метронома; сминаются, ломаются, трещат по швам невообразимо сложные конструкции. И как отступает тягостное, невыносимо мерзкое одиночество. Попавшая в шестерни песчинка заклинила механизм, малое возмущение привело к краху системы.

Он обнял Галку левой рукой, а правой клешнёй ухватил, крепко намотав на локоть, шершавые нити. Длинные и липкие кишки в чудовищном фрактальном чреве. Держись, Галчонок, прохрипел он, заранее представляя, как монстр согнётся в три погибели. Зашатается, ревя от бессильной злобы, упадёт на колени; рухнет навзничь.

И рванулся, высвобождаясь.

2018, 2024

©  Артем Белоглазов aka bjorn