Беглецы. Новая реальность

И вот на самую вершину пирамиды, преодолевая хаотичное движение сородичей, выбрался один-единственный, изрядно помятый, но невероятно гордый черный муравей-солдат. Он держал в жвалах алое, как капля крови, кленовое семечко-крылатку, водрузив его перед собой, словно знамя.

Бажена подскочила к самому основанию творения, разбросав ногами опавшие листья, и издала победный, каким-то безудержно-детским воплем.

— Видел! — И показала Егору язычок, бросив на него смелый, оценивающий, сияющий взгляд. Казалось, все осеннее солнце собралось теперь в ее глазах. — А ты что, думал, я не справлюсь? Зря сомневался.

* * *

Константинополь, ипподром.

Четыре квадриги бешено и, невероятно быстро, неслись по дромосу (беговая трасса).

Зрители на переполненных трибунах, затаили дыхание.

Воздух дрожал от громового топота копыт, рвущего песчаный грунт дистанции. Впереди, оторвавшись на полкорпуса, неслись 'зеленые'. Их квадрига, с малахитовой смальтой, казалась единым яростным существом.

Следом, в клубах золотистой пыли, неслись 'голубые'. Те, за кого сжимал подлокотники своей мраморной кафисмы (императорской ложи) сам Василевс, среднего роста, с аккуратной бородкой, на горевшем от волнения лице.

Лошади хрипели, а сама повозка отчаянно скрипела. Казалось — вот-вот и она просто развалится. Возничий в синей тунике, с лицом, перекошенным от ярости и бессилия, чуть натянул поводья, хотя сама мысль о возможности уменьшить ход казалась предательством. Но лошади, почувствовав слабину, все же на миг сбавили.

Поворот у спфендоны— самой опасной, закругленной части ипподрома.

Скрип стал натужным, опасным. Возничий рухнул на борт, слившись с повозкой в едином, отчаянном порыве разворота. Что-то хрустнуло и просело с сухим треском — рессора. Внешнее колесо, потеряв опору, бешено забилось в пустоте, высекая из камня снопы искр. Они мчались теперь на трех, и каждый удар о землю отдавался в костях глухим предсмертным стуком.

Выход из поворота.

Рывок, перенос веса. Квадригу, мчащуюся на трех колесах, едва поставили ровно. Удар. Скрип. Несколько секунд смертельной качки, но удержались.

И тут Василий I, до этого неподвижная статуя в пурпуре и жемчугах, рванулся вперед. Уперся руками в парапет ложи, широкое, исполосованное шрамом от старой раны лицо наклонилось к арене.

— Да жги же их, несчастный! Хлещи! — прошипел сквозь стиснутые зубы. Шепот был слышен только ближайшим евнухам и сыну Льву, стоявшему по правую руку. Но вся поза василевса кричала о ярости. Его пальцы, привыкшие держать и меч, и перо закона, белели, впиваясь в камень.

'Голубой' возничий остервенело погонял коней, но разрыв лишь рос. 'Зеленые' шли как на параде — мощно, ровно, издевательски спокойно. С трибун сектора прасинов уже неслось победное скандирование, пока еще приглушенное, но набухающее, как волна.

Длинный прогон перед финишем.

И тут 'голубой' возничий, вместо последнего бешеного рывка, отчаянно дернул поводья вправо. Его квадрига резко вильнула и вкатилась в боковой карман — карусес — для смены лошадей.

Император медленно выпрямился. Гул недоумения и насмешек прокатился по трибунам 'голубых'. Менять уставших лошадей на свежую смену — тактика разумная, но она отнимала драгоценные секунды. Секунды, которых и так не было.

Василий отступил на шаг в тень кафисмы. Его лицо, обычно светившееся рассудительным спокойствием исихии, окаменело. Брови сошлись в темную, грозную линию. Он больше не болел за гонками. Он наблюдал. Как полководец наблюдает за провалом бездарного стратега.

— Две минуты, — произнес тихо, но четко, не глядя на сына. — Целых две минуты империя ждет, пока конюхи колотят молотками.

В его голосе не было горячности фаната. Была холодная, уничтожающая презренность сановника, чье распоряжение выполнено с позорной нерасторопностью.

На арене суетились: люди облепили и уводили взмыленных коней, подкатывали свежую четверку, ловили паз, забивали стопор молотком. Каждый удар отдавался в императорской ложе звонкой пощечиной.

Наконец, новая квадрига 'голубых' с криком и улюлюканьем вырвалась из кармана. Но поздно! На противоположной стороне ипподрома, у самой меты, квадрига 'зеленых', под восторженный рев половины Константинополя: 'Ника!' (побеждай!), пересекла отмеченную белым гипсовым порошком финишную линию.

Василий I развернулся. Он не стал дожидаться, когда проигравшая квадрига его цвета завершит круг почета в полной тишине. Пурпурный плащ хламида взметнулся за ним окровавленным крылом.

— Привести ко мне возничего, — бросил на ходу начальнику охраны. — И стратига демов венетов. Сейчас же.

Его шаги по мраморному переходу во дворец отдавались тяжелым, мерным стуком. Неудовольствие василевса, которое он и не думал скрывать, не было эмоцией проигравшего болельщика. Оно каменело в непреклонную волю государя, который только что увидел в микроскопе беспорядка на ипподроме отражение возможного беспорядка в империи. А с этим Василий Македонянин не шутил. Партия — партией, закон и дисциплина — превыше всего. Даже выше цвета любимой команды...

Воздух в зале императорского дворца был тяжел, словно пропитан дымом невидимого пожара. Гигантские мраморные колонны с витыми капителями, обвитыми золотыми лозами, уходили в полумрак расписного потолка, где на лазурном фоне сияли хризолитовые звезды и парящие ангелы. В узких, как бойницы, окнах, застекленных тончайшим александрийским стеклом, тлел багрянец заката, отбрасывая кровавые блики на пол из розового порфира. У дальнего конца зала, на массивном троне из слоновой кости восседал Василий II. Багрянец заката, пробиваясь сквозь узкие окна, ложился кровавыми бликами на розовый порфир пола и на его каменное лицо, в уголках губ которого застыла горькая складка после тяжелой встречи. Только что закончилась встреча, от которой в воздухе повисло невысказанное напряжение и тяжелый осадок бессильной ярости.

Тишину, нарушаемую лишь потрескиванием светильников и далеким шумом города, разрезал сдержанный скрип двустворчатых бронзовых дверей, инкрустированных серебряными двуглавыми орлами. В проеме возникла сухая, согбенная фигура в темно-синем, строгом одеянии. Логофет дрома Феодор, перекрестившись отточенными движениями, сделал несколько беззвучных шагов по порфировому полу и замер в почтительном поклоне, не поднимая глаз на трон.

= Если ты пришел с новостями, которые можно отложить до завтра, Феодор, я велю бросить гонца, что тебя привел, на корм мраморским мойвам. Моя чаша терпения сегодня переполнена до краев, — император говорил, не меняя позы, в его низком, с хрипотцой, голосе слышались усталость и невысказанный гнев.

Логофет дрома Феодор, поднял голову, лицо, изборожденное морщинами, как карта далеких провинций, было бесстрастно, а голос сух и точен.

— Не о делах, что могут ждать, василевс. О деле, что ждать не станет. Ветер с Борисфена принес весть, которая перечеркивает прежние расчеты. На реке появилась заноза, грозящая стать кинжалом.

Император медленно, с усилием, выпрямился на троне. В усталых глазах вспыхнула искра не интереса, а скорее готовности к новой схватке — любой, лишь бы выместить накопившееся раздражение.

— Заноза? На севере? Там одни леса да дикари. Говори ясно.

— Дикари, государь, научились строить. Не городища из грязи и бревен, а настоящий город. На высоком холме над Борисфеном за считанные месяцы вырос Мастерград с несколькими тысячами населения. При этом они не дикари. Никто не знает откуда они пришли, но у них есть самодвижущиеся повозки, которые не нуждаются в конях или мулах и громовые палки, поражающие человека насмерть на расстоянии сотен шагов! Странно слышать о цивилизованности у варваров, но доставивший новости агент никогда не ошибался. И ещё... они торгуют зеркалами. Стеклянными. Собственной выделки. — в голосе Федора появились извиняющие нотки, словно ему было стыдно, что он не сумел предотвратить появление неведомого города.

Угрюмо опущенные брови императора медленно поползли вверх.

— Город? На Борисфене? Какое дело до этого империи — пусть торгуют своими безделушками.

— Вот в том-то и беда, василевс. Это прямой конкурент нам в торговле. А их цитадель — нож у горла пути 'из варяг в греки'. И кто знает, чем они еще станут торговать позже? Не говоря о том, что они могут перекрыть для нас торговлю по Борисфену. Как управляться с племенными князьками, да хоть с Киевичами мы знаем, а как я этими, с цивилизованными? Или мы принимаем меры или можем дождаться повторения истории. Вспомни галльское нашествие, василевс. Рим пал, уцелел лишь Капитолий. А захвати бы галлы его — и не было бы вечного города вовсе.

Василий замер. Взгляд его, мгновение назад мутный от усталости, стал острым и цепким, как коготь хищной птицы.