Мандаринка на Новый Год

— Я помню прошлый Новый год, па.

— В итоге сердце не выдержало. Жировая эмболия вследствие множественных переломов.

— То есть — ты не виноват? — кому-то этот вопрос мог бы показаться обидным. Но отец и сын мыслили на одной волне. И Самойлов-старший принял вопрос как надо. Правильно.

— Врач всегда виноват. Так считают родные. Но объективно — нет.

— Тебя обвинили?

— Жена Луцыка грозилась на меня в суд подать. Всю больницу спалить. Президенту написать. Киллеров нанять. В общем, чего только я не наслушался.

— Ясно.

— Нет, потом объявились другие его родственники — родители, старший брат. Они даже передо мной извинялись. Но, знаешь, людям надо кого-то считать виноватым. Так проще. А ты каким боком эту историю зацепил?

— Илья Луцык, пять лет, паховая грыжа. Мой пациент. Уже бывший. Отстранили меня от него.

— Ну надо же... — покачал головой Глеб Николаевич. — Бывают же совпадения.

— Угу. Она меня как увидела, особенно когда я представился — ее даже трясти начало. Велела сыну убийцы ее мужа и близко не подходить к ее собственному сыну.

— Ну, что я тебе могу сказать... Держись подальше, у вас врачей в отделении достаточно.

— Мальчики, у вас что тут за совет в Филях? — на кухню заглянула Юлия. Посмотрела по очереди на серьезные, даже грустные лица мужа и сына. — Все в порядке? Глеб? Коля?

— Все в порядке, Юленька. У нас тут просто рабочий разговор. На профессиональные темы.

— Ну ладно, — она сделал вид, что поверила. Имея в семье двух таких мужчин, поневоле пришлось научиться иногда уступать. — Не буду мешать.

— Я, знаешь, чему удивляюсь, пап? Фамилия у нас не самая редкая... Как она так мгновенно вычислила?..

— Фамилия у нас, может, и не самая редкая, — усмехается невесело отец. — А вот наружность очень приметная — и у тебя, и у меня.

_____

Ему казалось, что только-только заснул. И вот уже в густой сон врывается безжалостно шепот: "Николай Глебович!". И за плечо трясут — не слишком деликатно. Ник зевнул и сел на диване.

— Что случилось?

— У Луцыка из VIP-а температура. Жалуется на живот, маму зовет.

— А мать где?

— Так она сегодня не ночует в больнице — в командировку уехала. Нас специально предупредила — чтобы мы приглядывали за мальчиком.

— Ладно, — протер глаза. — Сейчас, иду. Температура какая?

Что-то непонятное, болит то ли в области пупка, то ли в правом подвздошье. Ребенок испуган, плачет. А пока Ник осторожно повторно пальпировал живот, мальчика вдруг внезапно и обильно вырвало. Ник резко встал, крикнув медсестре, чтобы убрала, стянул испачканный халат, вытер об него руки. Что же это? Картина атипичная, но что-то крутится в голове.

Спустя пятнадцать минут, вернувшись в уже убранную палату, в чистом халате, Ник был практически уверен в диагнозе. Аппендицит в этом возрасте — явление не частое, но не из области невозможного. Вопрос в том, что делать? Аппендэктомия — операция простая, он уже делал. Другое дело, что ему же строго-настрого запретили... Нет, это все несерьезно, конечно. Но, возможно, стоит подождать до утра, а там Владимир Алексеевич сам?.. Зачем накалять ситуацию, он уверен, что мать Луцыка будет просто вне себя, если Ник посмеет тронуть мальчика без веских причин. Черт, ну почему это случилось именно в его дежурство?!

Илья Луцык лежал на кровати, бледный, с влажным от пота лбом. Он повернул голову в сторону вошедшего врача.

— Где мама? Я хочу к маме!

— Мама... мама придет завтра. Дай-ка я посмотрю еще раз. Тебя не тошнит больше?

Мальчик покачал головой. А вот едва прикоснувшуюся к его животу руку оттолкнул с громким криком: "Больно!". Ник резко встал. Нечего ждать. С перитонитом шутки плохи. Обернулся к стоящей в дверях дежурной сестре.

— Готовьте операционную.

_______

— Николай Глебович, надеюсь, у тебя есть хорошие оправдания!

— Есть. Лопнувший аппендикс — вот мое оправдание.

— Как — лопнул? Где? — Владимир Алексеевич чуть заметно побледнел.

— У меня в руках. Над лотком.

Заведующий шумно выдохнул.

— Ну, молодец тогда.

Ник сдержанно кивнул в ответ.

— Ты же понимаешь... — видно, что Владимиру Алексеевичу немного неловко. — Что тут такая ситуация...

— Понимаю. Но ждать до утра я не рискнул.

— И правильно сделал. С матерью я сам поговорю, как объявится.

_________

На улице в лицо дунуло ветром — сырым и теплым. Совсем весенним. Ник поднял воротник бушлата. Мартовский ветер коварен, а он вчера поленился надеть дома шапку.

— Доктор, постойте!

Ему? Обернулся. Вздохнул. Ему. Эх, надо было быстрее домой собираться.

Быстрым шагом к нему направлялась Татьяна Луцык. Остановилась в метре от него, смотрит пристально. Будет полноценный скандал? Или просто быстренько проорется и разойдемся? Ник не выдержал и еще раз вздохнул. Чего молчим? Раньше начнем — раньше закончим.

— Слушаю вас.

— Мне Владимир Алексеевич сказал... — она начала негромко, — что вы сегодня ночью Илюшу прооперировали...

— Были показания, — Ник старался говорить ровно. — Я Владимиру Алексеевичу все объяснил. И он принял мои доводы. Кроме того, мальчик себя нормально чувствует. Я был у него сегодня в реанимации, — а вот последнее он напрасно сказал, наверное. Ему же строго-настрого запретили...

— Я знаю, — она говорит все так же странно, неожиданно спокойно. А Ник все подсознательно ждал повышенного тона, крика. — Владимир Алексеевич сказал, что аппендицит лопнул прямо во время операции. Что была реальная угроза воспаления брюшной полости. И даже заражения крови.

Ого, заведующий постарался — нагнал жути. Ну, и почти не соврал — так, чуть сгустил краски, может быть.

— Да, все верно, аппендикс лопнул. Поверьте, — Ник изо всех сил пытался, чтобы голос его звучал убедительно, — я бы не стал без веской причины трогать вашего сына. Но ждать действительно было нецелесоо...

— Простите меня, — она вдруг всхлипнула, шагнула к нему и...

Этот модный кашемировый шарф матушка ему подарила на Новый год. И теперь в него громко и не стесняясь рыдала мама Ильи Луцыка. А Ник просто не знал, что делать — стоял столбом. Ну не отталкивать же? И уже тем более — не обнимать.

— Вы простите... я на вас тогда накинулась... просто вы так похожи... — слышалось между всхлипами. — Илья — все, что у меня осталось после Сережи... а ваш отец не виноват, я знаю... просто... я так испугалась, знаете... ваша фамилия.... как предвестник смерти... нет, не так... Господи, простите меня — несу всякую чушь...

Так продолжалось еще пару минут. Ник так и стоял все это время молча. Он понятия не имел, как на такое можно и нужно реагировать. Все, любые действия казались сейчас нелепыми и неправильными. Но когда мимо прошел, бросив косой любопытный взгляд, его коллега, Ник не выдержал, аккуратно взял плачущую женщину за локоть.

— Послушайте, Татьяна...

— Да-да, простите, — это "простите" у нее просто зациклило. Но отстранилась так же резко, вытерла щеки. — Я... я просто...

— Все в порядке, — так принято говорить, кажется?

— Да уж, теперь точно в порядке, — она вдруг усмехнулась сквозь слезы. — Это все нервы, правда. Это срыв, — она помолчала немного. — Знаете, наверное, это судьба. Я была несправедлива к вашему отцу. Судьба дала мне шанс исправиться. Правда, я им... своеобразно воспользовалась. Вы простите меня, Николай Глебович?

— Вам не за что... Да, конечно, — поняв, что так будет проще и быстрее.

— И перед отцом извинитесь за меня. Я знаю, что он сделал все, что мог. И даже больше, наверное. Я, правда, не уверена, что он помнит...

— Он помнит.

— Он очень... очень талантливый доктор. Просто... просто нам не повезло, — Татьяна прерывисто вздохнула. — Николай Глебович, могу я вас просить быть нашим лечащим врачом?

Он удивился, но решил не спорить.

— Да, конечно.

— Спасибо.

— Тогда, на правах вашего лечащего врача... Не знаю, сказал ли вам Владимир Алексеевич, но паховый канал я тоже подшил — чтобы два раза не резать.

— Вы замечательный доктор. Как и ваш отец.

Чудны дела твои, Господи. Так он думал, глядя в спину заходящей обратно в здание больницы Татьяны Луцык. А когда обернулся — тогда понял, что на самом деле они чудны теперь. Потому что в паре шагов за его спиной стояла Люба. Стояла, скорее всего, уже какое-то время. А у него сегодня образцово-показательные выступления, видимо. Он шагнул ей навстречу.

— Привет.

— Привет.

У нее слегка удивленный вид. И она невозможно хороша — румянец, растрепанные мартовским ветром волосы, ярко-синий воздушный шарф и клетчатое пальто с перехваченной кожаным ремнем тонкой талией.

— Это была мама пациента. Я... ее сына сегодня прооперировал, — он зачем-то посчитал нужным пояснить.

— Ясно. Часто у тебя... такое?

— Впервые.

— Впечатляет.

Она иронизирует? Серьезно? И вообще — зачем она здесь?

— Ник, послушай. Я приехала, чтобы... — Люба словно прочитала его мысли. — В общем, я хочу попросить у тебя прощения.

Сегодня его день. Все у него прощения просят. Ник дернул плечом.

— Это не обязательно.

Но смотрит он почему-то в сторону. Ему ужасно идет это короткое двубортное темно-серое пальто, и даже торчащий из-за воротника капюшон неизменной толстовки — сегодня кирпично-красной — не портит.

— Ты хочешь сказать, что ты на меня... что я тебя... не обидела тогда? В нашу... последнюю встречу?

Он какое-то время еще смотрел мимо нее. А потом все-таки перевел взгляд на ее лицо. Губы дрогнули, и в лице его, в глазах вдруг появилось что-то совсем детское. Детское, растерянное и...

— Обидела.

Он сказал это так, что она просто не смогла устоять на месте. Снова на цыпочки, руки на шею, притянуть к себе и шепнуть в многострадальный кашемировый шарф:

— Прости меня. Пожалуйста, прости меня.

Руки его не промедлили ни секунды. Как же хорошо, что снова можно обнять ее! Как ему этого не хватало. Странно, неправильно и непривычно не хватало.

Они стояли так, обнявшись — стояли какое-то время. Наверное, на них пялились из окон больницы, наверное, кто-то из коллег и знакомых проходил мимо. Ему было все равно. Он стоял, прикрыв глаза и прижавшись щекой к ее виску. Хорошо. Просто хорошо. Как же хорошо...

Еще чуть приподняться, чтобы дотянуться губами до уха.

— Простил?

— Да что ты такое говоришь! — руки его сжимаются еще крепче. — Я тоже тогда... отличился. И ты прости меня, пожалуйста. Я просто тогда уставший был ужасно. И не надо было мне приезжать. Но я...

— Тшшш... Не надо... — выдохнула ему на ухо. А потом отстранилась. — Давай посидим где-нибудь, а? Поужинаем, поговорим? Я так... — она осеклась. Но несказанное "соскучилась" все равно будто бы прозвучало.

— Пойдем, — улыбнулся — немного растерянно и радостно одновременно. — Тут недалеко есть пиццерия. Ничего особенного, но не отравят точно.

Крупная рука в черной кожаной перчатке уверенно обхватывает изящную ладошку в ярко-синей.

Глава десятая, в которой говорится о настоящей мужской дружбе и о пользе, которую она приносит.

Ей есть не особенно хотелось, но она все равно себе заказала, просто чтобы Нику не было неловко — он-то отсутствием аппетита традиционно не страдал. А ей, вместо того, чтобы кушать самой, почему-то хотелось смотреть, как ест он. Странное желание какое-то, абсурдное. Неприлично это — смотреть, как человек ест. Но хотелось.

А потом, когда они уже пили кофе, Люба попросила его:

— Ник, расскажи мне про эту женщину.

— Да это мама мальчика, которого я сегодня ночью оперировал.

— Вот и расскажи мне, почему она плакала у тебя на груди.

— Ну, если тебе это интересно...

— Очень.

На лице Ника отразилось явное изумление, но комментировать не стал, вместо этого послушно пересказал трагическую историю семьи Луцык.

Его рассказ Любу потряс. Особенно та часть, что касалась Глеба Николаевича.

— Господи, ужас какой. Несправедливо, что она его обвиняла. Я понимаю, что горе у человека. Но назвать твоего отца убийцей... — Люба покачала головой. — Кошмар.

— И, тем не менее, — Ник пожал плечами. Дым от чашки с кофе искажал выражение глаз. — У каждого врача есть свое персональное кладбище. И у моего отца в том числе.

— А у тебя?

— Пока нет. Но оно обязательно будет. Иначе не может быть. А я пока морально готовлюсь... к его открытию.

Люба не знала, что на это сказать. На эти страшные, если вдуматься, слова, произнесенные ровным тоном. Просто не знала. И поэтому...

— Ник, как ты думаешь... — она придвинулась к нему совсем близко. — Если я тебя поцелую, как скоро нас выгонят?

— А ты поцелуй. А я попробую отбиться от охраны. Не зря же я восемь лет вольной борьбой занимался...

Наверное, на них снова пялились. Но ей, как и ему — плевать. Нет, она не позволила себе целовать его так, как хотелось. Просто нежные касания — в уголок губ, в верхнюю, в нижнюю. Сносило крышу от другого. Его пальцы пробрались под манжету блузки и гладили запястье — то размеренными круговыми движениями, то плотно потирая место, где бился пульс. Ровно такими же движениями, которыми он гладил ее совсем в другом месте.

Отстраняться пришлось резко, на клочках, остатках приличного воспитания хорошей девочки. Но руку ее Ник так и не выпустил, крепко перехватил запястье.

— Любаш... У меня есть вариант... как мне реабилитироваться за свой прошлый провал...

— Тебе не за что реабилитироваться!

— Есть за что. В общем, у меня есть друг. Со своей квартирой. Если ты не против, то я...

Люба слегка покраснела. Хотя... Чего уже стесняться?

— Не против.

— Я переговорю с ним, и тебе позвоню, хорошо?

— Ладно. Пойдем? Поздно уже.

— Пойдем.

— Проводишь меня домой?

— Люба! — он сказал это как-то даже не то, чтобы серьезно — строго. — Я, конечно, звероящер, но немного... прирученный. Что ты обо мне так думаешь, будто я совсем... хам какой-то невоспитанный? Конечно, провожу. Это даже не обсуждается.

— Ну, тогда пойдем.

В квартиру Ник отказался заходить. Зато был поцелуй прямо у двери, в темноте подъезда — страстный, горячий, так, как они не позволили себе в кафе. И было совершенно невозможно оторваться от его губ. Невозможно. Пока подлый звероящер не нажал вдруг на кнопку звонка. Вывернулся из ее рук, чмокнул в лоб, шепнув: "Так и до секса в подъезде недалеко! Я позвоню. Пока". И был таков — лишь быстрые шаги по лестнице. Люба едва успела перевести дыхание, прежде чем открылась дверь квартиры. Ей показалось, что отец что-то заметил странное в ее внешнем виде, но никак не прокомментировал. А ведь раньше она себе такого не позволяла. Таким приключениям место в жизни школьницы-старшеклассницы. Ну, в крайнем случае — студентки. А она — взрослая работающая женщина! Люба усмехнулась своим мыслям. С Ником она почему-то чувствовала себя действительно как чуть ли не школьница. Девчонка. Лет на шестнадцать. Видимо, побочный эффект от того, что ты вляпалась в сексуальные отношения с другом детства. И время будто пошло вспять.