Лоханка

— Этот наш человек уже пятый день, шерстит японцев... — брызнул слюной комкор.

— Он с оружием в руках выступил на защиту нашей Родины, — напомнил я.

— Какой вы, право, зануда, Иван Сергеевич.

— Вы ведь везёте меня на Дальний Восток, чтобы я повстречался с нашим героем? Мне бы хотелось оказать поддержку его инициативе, а то упечёте его сгоряча в подвалы кровавой гэбни и не будет у нас в годину испытаний обученных и прошедших боевое слаживание мотострелковых войск!

— Про годину испытаний, кровавую гэбню и будущие события на Халхин-Голе мы, надеюсь, потолкуем в другой раз. С глазу на глаз, — комкор оставил меня в покое и принялся что-то строчить. Я, чтобы не подглядывать, стал раздавать спутникам дорожную снедь. Сопровождающий отделенный, наверное вестовой, откупорил термос с заметно остывшим чаем — следующая посадка, говорят, в Оренбурге. Что-то далековато, на моё рассуждение. Кажется, в это время перелёты такой длины делались только после соответствующей подготовки. Хотя, могу и путать — в эти годы авиация развивается семимильными шагами, а я, признаться, не отслеживал — редко заглядываю в газеты.

* * *

Итак, кому-то потребовалось свести вместе меня, моего старого товарища и... думаю, поговорить. Не иначе, комкор направлен к месту событий, чтобы разобраться в вопросе, заинтересовавшем руководство страны. Так я рассудил, распустил скатку с шинелью и хорошенько в неё упаковался — нынче в салонах самолётов нет климат-контроля. Солнышко, конечно, припекает через окошки, но всё равно атмосфера бодрая.

Пилоты сменяли друг друга, одна за другой следовали посадки для заправки горючим. Мы выходили размять ноги и по иным вопросам — сортира в нашем авиалайнере конструкторы не предусмотрели. А мы даже ночью продолжали лететь. То есть, сели в сумерках, долили горючего и взлетели уже при свете фары. А следующее приземление было на рассвете. Одним словом — шибко торопились. Байкала я не видел — мне сразу показали Амур — он тут ещё не так широк, как в низовьях, но всё равно река уважительная.

А потом мы сели на луговину с выкошенной травой. От кромки леса к нам сразу направилась полуторка, а я, пользуясь простором, скатал свою шинель и вообще привёл себя в порядок. Мысль, надеть военную форму мне уже казалась не самой лучшей — придётся перед всеми тянуться, иначе огребу... собственно, казусы сразу и начались. Пока прибывший на автомобиле взводный докладывал комкору и отвечал на его вопросы, водитель в звании командира отделения припахал меня на разгрузке бочек с горючим из кузова — насилу убедил его подкатить грузовик к самолёту и уж там прямо из кузова переливать бензин вёдрами в баки.

Впрочем, бочки всё равно скатили и, оставив их злым и усталым пилотам, уселись в машину и поехали куда-то под уклон местности — за нами никто не приехал, только авиаторы прислали заправщиков. Из комкор и "оседлал". Места вокруг красивейшие, грунтовая дорога — след в примятой колесами нескольких машин траве. Часа два мы уворачивались от веток, падая на дно ничем не покрытого кузова, тряслись на корневищах могучих деревьев, а потом выбрались в обжитое место — как я понял — на пограничную заставу.

Несколько крупных изб, между ними вымощенная камнями площадка, флагшток, часовой под грибком. Тут, похоже, о нас предупредили, то есть никаких недоразумений не образовалось и комкора отвели к наблюдательной вышке, а меня отправили на пищеблок. Старший из пограничников со знаками различия ротного так и сказал — а ты, красноармеец, перекуси пока, да ступай к дневальному — скажи, пусть покажет свободную кровать. Это, как я понимаю, он озадачился моим возрастом — явно за тридцать — слишком большим для такого звания.

А был бы я в штатском — совсем другое отношение ко мне проявили бы. Комкор же поглядывал на это с ухмылкой, никому ничего не объясняя. Злорадствовал или потешался — ума не приложу. Так что я поел, помылся в баньке — а она тут завсегда наготове, хотя и без парной, но с тёплой водичкой. Бельишко сменил, пришил свежий подворотничок, выспался — в избе-казарме несколько бойцов и среди дня дрыхнут, видать из наряда.

Помог на конюшне, с поваром потолковал о том, можно ли в такую жару есть горячий борщ и уселся в тени починять сапог рядовому Суслову — старшина заставы меня попросил. Только положил последний стежок на располосованное голенище — тут и "накрыл" меня комбриг Кобыландыев. Он, оказывается, раньше подкрался и стоял за спиной — ждал, когда закончу.

— Одно удовольствие, Ваня, смотреть, как ты работаешь — сказал он улыбаясь всей своей мелкозубой пастью.

— Ага, — отвечаю, хлопая его по плечу, — а про тебя только слухи слыхать, один другого страшнее.

— Ой, — скривился друг, — почему все прямо по ране угадывают! Только Софико не говори, — спохватился он.

— Можно подумать, не увидит она шрамов на твоей шкуре, — подначил я его. — Ты сколько людей потерял, скажи, как на духу?

— Раненых два десятка и убило пятерых, — вздохнул Кобыланды. — Молодые все, из последнего пополнения. И две бранзулетки на тросе выволокли. На отходе нас накрыли артиллерией с закрытых позиций.

— А где батальон? — спрашиваю.

— Я тебе кто, выходить там где меня ждут? — ухмыльнулся товарищ. — Батальон перешёл границу на участке другой заставы. Пойдем, однако, к карте. Сейчас комкор будет меня дознавать и тебя грушей трясти, — волнуясь, он частенько начинал неправильно использовать слова.

— Поешь, — говорю, — в баньке ополоснись, сейчас я тебе свежее бельишко дам, а командиру на глаза явишься чистым и сытым — терзать он тебя будет, а не дознавать. Злой, как лютая ненависть.

* * *

— Основным видом боя должна быть активная маневренная оборона с засадами, минными западнями и управляемыми фугасами на дорогах. Огненными мешками, внезапными обстрелами транспортных колонн, — втолковываю я комкору.

— Это на словах хорошо звучит, а как вы будете управлять своими подчинёнными? У вас что, у каждого бойца имеется рация? И как он с ней перемещается? Или его сопровождают два носильщика и радист?

А Кобыланды слушает наши препирательства и ухмыляется — весело ему наблюдать, как рядовой пытается поучать генерала... генерал-лейтенанта, если я правильно перевел нынешние звания на привычные мне.

Тут входит незнакомый комполка и сообщает:

— На четвёртой заставе второго отряда с сопредельной стороны был обстрелян пограничный наряд, — пока вошедший переводил дух (видно, что запыхался от быстрого бега), комкор ехидно скривил брови и спросил:

— С нашей стороны потери есть?

— Никак нет. Смазали японцы. Однако тут как раз случайно проходил конвойный батальон, который занялся преследованием злоумышленников, для чего пересёк границу и сбил гарнизон ближайшего населённого пункта.

— Карту, — блеснув гневным взором в сторону моего товарища, генерал-лейтенант спросил: — У вас ведь три таких батальона подготовлено. Один вы только что вывели из-за реки. А второй, получается, отправили на дело. И не пытайтесь меня убедить, будто всё произошло случайно.

— Реальную выучку войска получают только участвуя в боевых действиях, — поторопился я его успокоить. — Начинать большую войну самураи сейчас не готовы — вот и обкатаем тактику на малых конфликтах, тем более, они сами нарываются. Через год развернём обстрелянные батальоны в полки, а потом к тридцать девятому году тем же способом получим уже три вполне боеготовые дивизии, оснащенные по последнему слову техники и укомплектованные опытными, проверенными в деле бойцами.

— Если вы согласны, — поддержал меня Кобыланды, — большое дело получится для страны и неприятный сюрприз для гидры мирового империализма.

— Вы, товарищи, меня за Советскую власть не агитируйте, — рявкнул на нас "проверяющий". Отдыхайте тут... пока. А завтра покажете мне батальон, что вышел из боя. И не в парадном строю, смотрите, а в самом настоящем обычном состоянии. Я у вестового обмундирование позаимствую — притворюсь младшим командиром на манер сообщника твоего — Беспамятного, а ты, Кобыландыевич, смотри, чтобы без показухи мне.

* * *

Сколько сюрпризов ожидало комкора — в точности не скажу. Но мне их хватило за глаза. Начну с того, что ППТ я не узнал, хотя были они у шестерых из числа восьми членов десанта каждой бранзулетки — на стволах появились дырявые кожухи, как на привычных нам ППШ. Понятно, чтобы боец не обжигал руки о ствол. Кроме того заметно короче стали магазины.

— Пришлось выбирать между ёмкостью и удобством стрельбы из положения лёжа, — улыбнулся отделенный, чей экипаж мы выбрали в качестве жертвы любопытства высокого столичного гостя.

В таком стрелковом отделении просто боец, именуемый стрелком, оказался всего один. Потому что присутствовал там ручной пулемётчик со вторым номером и снайпер, вооружённый незнакомой мне винтовкой с оптическим прицелом. Снайперу полагался помощник-прикрывающий. Ещё имелся собственно командир отделения, телефонист и артиллерийский корректировщик. Как мне пояснили — последний, восьмой боец обычно использовался "по обстоятельствам" — послать куда, посторожить, сбегать глянуть — как оно там...

В оснащении мотострелков сразу бросились в глаза "фартучки", скрещенными на спине лямками и широким поясом напоминающие форменные фартуки гимназисток. Собственно передника спереди почти и не было, вернее основная его часть оказалась на боках, где в кармашках гнездились запасные обоймы, цилиндрические предметы и пистолет с ужасающим стволом — ракетница. Так вот — цилиндрические предметы оказались гранатами, а ракетница — гранатомётом. Она посылала снаряд метров на триста по высокой траектории, но взрывался он, как я понял, не от удара, а по времени. То есть при дальнем выстреле — ещё в воздухе, а при ближнем падал на землю и ждал, пока догорит запал.

Так вот понял мой товарищ идею подствольного гранатомёта. Ну и прилаживать это устройство под ствол никто даже не подумал. Местные умельцы сработали. Но бойцы одобрили, рассказали как "замучили" этими штуками окопавшихся супостатов, когда пристрелялись — выгнали их из укрытий под пули снайпера.

Третий момент оказался для меня просто шоковым. Оказывается, командир машины может в бою связаться по радио с каждым бойцом. В шлемы-будёновки вделаны примитивные детекторные приёмники, способные принять мощный сигнал радиостанции транспортёра на расстоянии чуть ли не полкилометра — этого достаточно, чтобы дать целеуказание или команду на смену позиции.

Комкор часа полтора "играл в солдатики", гоняя ребятишек через микрофон. Успокоился, когда выучил все позывные бойцов этого отделения... хе-хе. Пусть прочувствует, что командирам наука нужна не меньше, чем бойцам.

Да, рации имеются на всех машинах, и пара телефонных аппаратов и катушки с проводом — а как же при такой мобильности без управления и передачи разведданных? Каждое подразделение хоть что-то, да видит и, если вовремя доложит — то у командования легко "сложится" цельная картинка.

* * *

Пару дней наш проверяющий выглядел крайне недовольным и бурчал по любому поводу. Ему решительно всё не нравилось. Или это таким образом зависть из него вылезала? Настоящую же проблему он создал нам на третий день:

— У тебя, как я понял, готовится к переходу границы третий так называемый конвойный батальон, — спросил он у Кобыланды. — Так вот — я должен пойти с ним и посмотреть всё это в деле своими собственными глазами.

— Никак невозможно, — отреагировал мой друг. — Пассажирских мест в транспортёрах нет, а на место командира машины человека нужно больше года готовить.

— В десантном отделении поеду, — продолжал настаивать комкор.

— Туда тоже лишнего человека не впихнуть — они и так там, как сельди в бочке.

— Вместо бойца сяду. Переоденусь рядовым — чего там сложного? Небось, справлюсь за рядового красноармейца. И не спорьте — вопрос решённый. Извольте наилучшим образом исполнить, а не устраивать мне дискуссию о невозможности выполнения приказа старшего по званию.

— Точно, — улыбнулся я. — В третьем-то батальоне вас не видели не только комкором, но даже младшим командиром. А мы объясним, что вы от газеты, и что это очень нужно, чтобы правильно описать коварство японских милитаристов.

Потом мы тренировали с комкором посадку-высадку, обращение с ППТ — там два спусковых крючка: один на одиночную стрельбу, второй — на автоматическую. Ну и другие элементы подготовки, как могли, подтянули. Как его "внедряли" в один из экипажей, я не видел. А вскоре мы провожали "бранзулеточный" батальон, отправляющийся на вылазку.

Лоханки числом около четырёх десятков спокойно въехали в реку, переплыли её и скрылись на другом берегу. Ночь, тишина, только негромкий гул моторов и тихий лязг неторопливо перематывающихся гусениц. Почему гул негромкий? Так работал я над глушителями. Не идеально получилось, но выхлоп заметно ослабил. Следом подошла колонна грузовиков — на воду сбросили понтоны, соединили их настилом в паром, и началась перевозка машин на тот берег.

Что-то грохотало вдали, Кобыланды нервничал, не снимая с головы наушников, после рассвета вдали за границей пролетело несколько самолётов. Держать меня в курсе происходящего никто не пытался, да и маловато, думаю, поступало новостей — не до докладов сейчас нашим.

* * *

Ждать — тоскливое дело. Невольно в голову начинают лезть дурацкие мысли, появляются сомнения и как-то неуверенно чувствуешь себя, если ничем не занят. Я слонялся по заставе, стараясь не попадаться на глаза командирам — ну кто меня надоумил одеться красноармейцем! Кто угодно может до тебя доковыряться и куда угодно послать. Хотя, тихо тут, благостно, как я люблю. Ровно стучит в сарае движок, крутит генератор. Стоп! Что за ерунда? Зачем генератор, если вот столбы с проводами и лампочка под потолком в комнате горит? Ну-ка, куда ведет кабель от генератора?

Привел он меня туда, где на столе стоит рация. Рядом — боец в наушниках и мой товарищ дремлет. Солдатик занимается зарядкой аккумуляторов — узнаю своё "изобретение" с переключателями и "указометром" — называть эту головку вольтметром у меня язык не поворачивается.

Другой ящик с аккумуляторами подключен к рации — она от него работает, пока заряжается второй комплект. Получается — мотор-генератор сюда привезли вместе с радиостанцией и радистом на время, пока проводится операция на сопредельной территории. Опа! Парень вытащил отвёртку и отвинчивает винты крепления кожуха рации. Не иначе — какая-то неисправность. Надо помочь. Это ведь я когда-то подключал-соединял в первый раз, значит и в этот раз соображу, что к чему.

Зашёл с крыльца, прокрался на цыпочках мимо спящего Кобыланды и присел рядом с бойцом, придерживая переднюю стенку, уже отсоединённую от остального. Какой культур-мультур! Даже и не знал, что на нашем заводе так хорошо делают. Я тогда научил электриков, да и не заглядывал больше сюда. Кузьмин их проверял при приёмке — вроде претензий не было. И немудрено, если тут такая икебана! А это что за незнакомая связь?

Кажется, я спросил вслух.

— Так переключатель средневолнового передатчика, Иван Сергеевич!