Садовница

— Ты давно в городе? — спросила Эрле. Себастьян пожирал ее глазами так откровенно — от подола платья до заколотого гребнем высокого пучка на голове — что она невольно потянулась к вискам, убирая за уши коротенькие, не влезшие в пучок прядки — потом снова схватилась за прутья.

— А ты все такая же, — сказал он вместо ответа. — Только лицо бледное...

— Я болела, — произнесла она быстро, словно оправдываясь. — Встала только сегодня.

— А-а, — он понимающе покачал головой. — А я уже думал — никогда тебя не увижу. — Его ладони скользнули вниз по прутьям, но прежде, чем они коснулись ее рук, Эрле отпустила решетку и отошла на шаг назад.

— Ты совсем бледная, — повторил он безо всякого выражения, упрямо глядя на нее сквозь ограду.

— Мне пора, — она отступила еще на один шаг. — Марк может хватиться меня...

— Я вернулся домой, — произнес Себастьян шепотом, отчаянно мотнул головой — прижался лбом к чугуну, снова закрыл глаза. Добавил — еще глуше, почти с отчаянием: — Привез много стихов... — осекся, не договорив. Она покачала головой:

— Не думаю, что это хорошая мысль.

— Я мог бы оставить их где-нибудь...

— Нет, — сказала она твердо и повернулась, чтобы уйти.

Из оставшейся открытой двери на террасу шагнул Марк — в светло-коричневом домашнем халате, волосы взъерошены — даже издалека видать. Заметался по террасе, вглядываясь в сад, потом замер — увидел, наверное, и, ссутулившись, побрел обратно к двери, не глядя больше в сторону жены.

— Марк! — окликнула его Эрле. Он остановился, обернулся. Дверь вздрогнула, хлопнула у него перед носом, потом снова отворилась. Эрле подобрала юбки и заспешила к нему — так быстро, как только могла, скользя по каменным плитам перепачканными в грязи туфельками. Он сделал несколько шагов ей навстречу, остановился у края террасы, она взлетела по ступенькам, бранясь и смеясь одновременно:

— У-у, пугало мое несчастное! Дожила, называется: родной муж, и тот в упор не видит! Совсем ошалел с этими своими поездками! Ничего, я тебя в чувство живо приведу! Будешь у меня знать, как жену не замечать! — и замахнулась на него в притворном гневе. Он перехватил ее руку в воздухе — опустил вниз, но не отпустил, потом взглянул как-то странно, словно не вполне понимая, что именно держит в ладонях:

— Эрле?..

— Ну точно, совсем рассудок потерял! — пожаловалась она вслух неизвестно кому.

— Эрле... — это вышло у Марка уже уверенней, он наконец перевел взгляд на ее ноги — и ужаснулся почти нормальным голосом:

— Ты что! Совсем мокрые! В могилу меня свести хочешь, да? — и скомандовал, не дожидаясь, пока она ответит: — А ну быстро домой! Вымыть! Растереть! Ну совершенно нельзя одну оставлять! — горестно вздохнул он напоследок. Эрле счастливо рассмеялась и прижалась к теплому боку мужа, мимолетно коснувшись губами его щеки.

— Ты сейчас куда? — шепнула она ему на ухо.

Он чуть-чуть отстранил ее, посмотрел немного недоуменно:

— Завтракать. Потом работать. А что?

Она улыбнулась тонко и радостно от внезапно пришедшей в голову мысли, выпалила, лукаво прищурившись:

— Раз уж я все равно встала — можно, я с тобой чуть-чуть посижу? Ну, хотя бы за завтраком?

— И не только посидишь, — отозвался он живо и, спохватившись, повел жену в дом, — но и позавтракаешь, как миленькая! — потом удивился: — А чего это ты вдруг спрашиваешь?

— Отвыкла, наверное, — смиренно объяснила она, шмыгнув для убедительности носом.

Они не расстались и после завтрака — он взял с нее клятвенное обещание, что она не будет мешать ему работать, и пустил в свой кабинет. Эрле прихватила кресло в одной из верхних комнат, поволокла его за собой — Марк появился на пороге кабинета, посмотрел сердито, отобрал кресло и понес его сам, строго велев ей никогда так больше не делать. Эрле покладисто согласилась и умчалась в свой кабинет за вышивкой. В секретере ее почему-то не оказалось, она уже начала подозревать, что нечаянно убрала ее на место, в рабочую корзинку с нитками — как вдруг увидела на полу белый лоскут. Нахмурившись, подняла его — это оказалась пропавшая вышивка, повертела в руках, зачем-то поднесла к лицу... Ткань пахла Марком. Улыбнувшись, она взяла ее с собой и поспешила обратно к мужу.

... — Знаешь, — проговорил Марк, отрываясь от листа, на котором что-то сосредоточенно выписывал, — а я ведь теперь домой надолго...

— Да? — отозвалась Эрле. Она забралась в кресло с ногами, оставив на полу домашние туфли — точную копию испорченных — и сейчас занималась тем, что вдевала в иглу тонкую коричневую шелковистую нить. — Тем лучше: нас как раз Агнесса с Карлом в гости позвали, а раз уж я болею, то хотя бы ты к ним сходи — неудобно же...

— Вот как? — перо Марка замерло в воздухе, так и не коснувшись пергамента. — Они нас звали? А я и не знал...

— Еще бы! — откликнулась она живо. — Это же в твое отсутствие было!..

— А-а, — протянул он успокоенно и снова уткнулся в бумаги.

...Из гостей он вернулся с пухлой рукописью: Карл наконец закончил свой роман. Эрле прочитала его за одну ночь. Сначала ей было откровенно скучно: длинные письма, неживые герои, вымученные диалоги, избитые сюжетные ходы, выспренный язык. Ближе к концу стало легче — в авторе как будто проснулось воображение, пара писем получилась даже очень ничего. А конец опять подкачал: серый, неинтересный, до дрожи в зубах предсказуемый. Марк сказал, что через пару дней Агнесса и Карл нанесут им ответный визит — Эрле не возразила, но в то утро, когда должны были прийти гости, сказалась больной и с постели не встала. Муж посмотрел на нее, открыл рот, чтобы что-то спросить, по дороге передумал и замолчал.

К гостям Эрле так и не вышла.

В тот день Марк с утра куда-то уходил, вернулся только к обеду. За едой был необычно молчалив и, похоже, не очень-то замечал, что именно кладет в рот. Наконец Эрле не выдержала, отложила цыплячью ножку на край тарелки — дно ее украшали их с Марком вензеля — и произнесла выразительно, глядя на мужа в упор:

— Филипп сегодня превзошел самого себя.

— Да-да, конечно, — рассеянно отозвался Марк, потянулся за салфеткой и тщательно промокнул ею губы. Уставился невидяще на серебряный нож, положил его на тарелку, параллельно лежащей справа от нее ложке — подумал и развернул поперек, а сверху еще водрузил вторую салфетку, сложенную "домиком". Затем спохватился, разобрал всю конструкцию и наконец поднял голову:

— А знаешь, я сегодня Себастьяна в городе видел...

— Да, — отвечала Эрле равнодушно. — Я знала, что он вернулся...

— Он мне какой-то сверток отдал. — Марк взял ложку, повертел ее в пальцах. В глаза Эрле он при этом не смотрел. — Сказал — для тебя.

— Хорошо. После обеда посмотрим.

Муж наконец-то отважился встретиться с ней взглядом. Она улыбнулась ему ободряюще.

— Он сказал — ему интересно, как мы с тобой живем. Не позвать было неудобно — два года все-таки не виделись... Вот я и... — он замялся и замолчал.

— Ну ладно. Позвал — так позвал, — пожала плечами Эрле. Потянулась через весь стол за салфеткой, отобрала ее у Марка, развернула и тоже промокнула губы. Муж вздохнул с радостным облегчением.

...После обеда они ушли в гостиную, где Марк отдал жене предназначенный для нее сверток — прямоугольный, завернутый в мягкую ткань, перевязанный обрывком веревки. Эрле подергала хитрый узел — потом протянула сверток исподтишка наблюдавшему за ней Марку:

— Развяжи, а? Что-то у меня никак не получается...

Тот не стал возиться и просто разрезал веревку. Эрле развернула ткань — под ней оказалась пачка листов пергамента — тонких, чуть ли не с дырками: как видно, с них соскоблили не один текст, прежде чем они попали в руки к Себастьяну, и кое-где этот прежний текст даже можно было прочесть. Эрле пробежала глазами первые несколько строчек, выведенных четким мелким почерком Себастьяна — буквы клонились влево, как будто от порыва сильного ветра — и поморщилась: все-таки это были стихи.

— Стихи, — вздохнула она в сторону Марка, с безразличным видом изучавшего столешницу, и отложила листки на диван. — Хочешь почитать?

— Но ведь это тебе, — пробормотал он, смутившись.

— Ну вот еще! — энергично воспротивилась Эрле. — У меня нет от тебя секретов!

— Все равно — неудобно как-то... Словно в душу заглядывать...

— Хорошо, тогда давай так: я читаю лист, и если не нахожу в нем ничего личного — отдаю тебе, — уступила Эрле. — Договорились?

Марк уныло кивнул, и она потянула к себе первую страницу.

Она читала намного быстрее его, и вскоре рядом с ней уже лежало несколько прочитанных листков, тогда как Марк все еще изучал самый первый. Он проглядел его медленно, вдумчиво — сначала от начала к концу, потом от конца к началу — отложил в сторону и скептически покачал головой.

— Что, не нравится? — поинтересовалась Эрле, зорко следившая за его реакцией.

— Нет, я не спорю, — грустно сказал Марк, — наверное, это очень хорошие стихи... Я уже говорил тебе, что совершенно не понимаю поэзию?

— А если конкретно? — спросила она, придвигаясь к нему поближе и заглядывая через плечо в листок на его коленях.

— Вот это. — Ноготь Марка отчертил двустишие. — "Целуя шальные капли дождя, как пальцы чужой жены"...

— И что тебе тут не нравится? — поразилась молодая женщина. Он мрачно посмотрел на нее и произнес с ревнивым вызовом: — А вот нечего на чужих жен покушаться! Пусть лучше свою заведет и тогда целует ей что хочет — хоть пальцы, хоть ноги!

Эрле прыснула, представив себе лицо поэта, который услышал такой отзыв на свои стихи. Попыталась сдержаться — ничего не получилось; зажала рот рукой и согнулась пополам в пароксизме беззвучного хохота.

— Что тут смешного? — обиженно переспросил Марк. Она утерла слезы, махнула рукой:

— Ничего... Ты прелесть... Продолжай...

— И еще вот это! — он обвиняюще ткнул пальцем в лист, зачитал вслух: — "И я, не колеблясь, отдам любую из двух половинок граната-мира за право другую к твоим положить ногам"...

— А тут-то что не так? — в священном ужасе поинтересовалась она, заранее уже готовая хвататься от ответа за голову.

— Неправильно это, — вздохнул Марк, окончательно откладывая лист в сторону. — Какой гранат, какой мир, какие половинки? Ты — вот мой мир... Весь, целиком.

Эрле застыла. Долго молчала. Потом произнесла изменившимся голосом:

— Ну вот... А говоришь — поэзию не понимаешь...

— Ты читай, читай, — откликнулся он ласково. — И знаешь — не давай мне больше его стихи... Ни к чему это.

Она покачала головой, но спорить не стала и снова взялась за листок.

Судя по всему, сверху в стопке лежали самые старые стихи — те, которые Себастьян написал вскоре после побега из дома. Она невольно улыбнулась, прочитав стихотворение про студента, который лез в окно к даме своего сердца, весь трепеща от страха, что встретит там ее мужа... боялся — и все-таки лез... Эрле живо вспомнилось то представление, на котором они с Марком тогда были — Себастьяна там, кажется, тоже кто-то видел? Стихи же постепенно становились все более и более зрелыми — в них появились море и далекие страны, со страниц запахло пряностями и ароматом странствий — Эрле почти чувствовала зуд под кожей от желания немедленно, вот сейчас же отправиться в дорогу, чтобы вновь почувствовать вольный ветер на лице, чтобы над головой вздымалось звездным куполом небо, а дом был там, где горит костер — и нет другого дома, нет другой жизни — только посох в руке да дорога под ногами... Это были восхитительные стихи, легкие и пьянящие, от них на языке оставался кисловато-солоноватый привкус — а потом Эрле перевернула страницу, и там уже были совершенно другие строки: письма к той, что осталась на родине, письма к любимой — далекой и потерянной... Он ни разу не назвал ее по имени, описание внешности могло подойти кому угодно — в стихах было столько звенящей, пронзительной, чистой осенней грусти, что она с удивлением почувствовала, как на глазах сами собой, почти помимо ее воли, выступили слезы.

— Ты плачешь, — с удивлением сказал Марк. Протянул руку и осторожно, кончиками пальцев, стер влагу с ее щеки. — Нет, ты и в самом деле плачешь. — В его голосе была странная смесь тревоги и любопытства. — Пожалуй, я все-таки перечитаю эти стихи как-нибудь на досуге...

— Хорошо. Читай, — Эрле улыбнулась сквозь слезы. — Жаль только, что их так никто никогда не увидит...

— Ну почему же, — возразил Марк. — Можно напечатать книгу, и тогда их увидят все — по крайней мере, в Раннице.

Эрле поежилась, вспомнив суконную куртку Себастьяна.

— У него вряд ли есть на это деньги, — проговорила она.

— У меня есть, — отрезал Марк. — И я даже дам их, если...

— Если что? — спросила она тихо.

— Если одновременно с этим будет напечатана книга с твоими стихами.

— С моими? — ее голос стал тонким и слабым. — Но... но ведь...

— Что? — переспросил он. Его глаза были такими внимательными и холодными, что ей захотелось как-нибудь увернуться от этого взгляда.

— Нет, ничего, — отказалась она, чувствуя себя последней дурой.

— Тебе не обязательно решать прямо сейчас, — напомнил он. — Если хочешь, можешь подумать. Кстати, Себастьян уже согласен.

— Нет, — молвила она быстро. — Я уже все решила, мне не надо времени. Я тоже согласна.

— Да? — Марк улыбнулся. — В самом деле? Вот и хорошо.

Эрле слабо кивнула, внезапно поежившись, как от порыва северного ветра. Марк ничего не заметил.

...На следующий день за Марком приехал человек, назвавшийся господином Бойме — невысокий, лысоватый, с узким подбородком и кустистыми бровями, облаченный в мышиного цвета сюртук. Марка срочно вызывали в столицу и дали всего один день на сборы. Господин Бойме остался у них обедать, попытался было заговорить о политике, но хозяин решительно оборвал его, сказав, что в его доме о делах говорить не принято. Тогда гость, покривившись, неохотно сменил тему, обратил внимание на Эрле и шутливо спросил, не опасается ли муж оставлять одну столь молодую и красивую жену и не страдает ли она от его ревности. Эрле насмешливо отвечала, что нет, не страдает, а наслаждается, а Марк сообщил гордым назидательным тоном, что он долго думал и решил: ревность — это очень невыгодно и дурно, потому что если жену ревновать, она может на это обидеться, а человек не должен обижать свою жену, он должен о ней заботиться. Ведь если о ней не заботиться — она может заболеть, и это неизбежно скажется на качестве работы их обоих. Что будет ужасно. Эрле фыркнула в салфетку, ошеломленный гость не знал, что и думать, а ничего не подозревающий Марк обвел всех довольным взглядом и еще раз повторил, что ревность — это очень, очень, очень глупо — видимо, для того, чтобы все покрепче усвоили.

Вечером, когда супруги остались одни, Эрле, поколебавшись, предупредила мужа, чтобы тот был поосторожнее с господином Бойме. Марк задумчиво ответил — спасибо, он и раньше уже подозревал, что его пытаются подсидеть... А потом еще добавил, что на месте господина Бойме он, Марк, возможно тоже так поступил бы, но все равно это еще не причина. И взглянул на жену осуждающе.