Все в твоих руках

— Нет, что ты! — Севе очень импонировала ее открытость. — Я тебя понимаю. Знаешь, живя в Питере, не обращаешь на все это внимания. Ну,.. как бы тебе объяснить... Чуть не с детского сада тебя водят на экскурсии в Летний сад, Эрмитаж, Русский музей... Все это становится таким обыденным, надоедает, как ... уроки литературы в школе. То есть, хочу сказать, что приезжие часто знают Петербург лучше нас.

Севе вдруг вспомнился родной город. Не открыточно-выставочный Ленинград-Петербург, а замусоренный, неухоженный, раздираемый противоречиями, уже завоевавший сомнительную славу 'криминальной столицы'; средоточие политических интриганов — 'радетелей за Россию'; намалеванные на стенах, поверх старых надписей типа 'Зенит-чемпион' и 'Виктор Цой, мы тебя не забудем', черной краской воззвания: 'Бей жидов!'... Нет, не мог он сейчас гордиться своим городом. Хотя тот все равно был самым лучшим на всей Земле.

Как-то само собой получилось, что Сева начал провожать Ларису домой. Ну, в общаге все равно ведь делать нечего. Просто шли, болтали, так, без задней мысли. Расставались возле подъезда. И все. Сева топал к себе.

Как второклассники, какие.

А если у Севы и возникала мысль: надо бы пригласить ее куда-нибудь, в ресторан, скажем, то сразу вставал вопрос. Даже два. Удобно ли это? И главное, на какие шиши? Зарплата у молодого специалиста... да что там говорить — бывает и хуже. Хотя, куда уж хуже. Так, ведь, и ту задерживают. Единственное развлечение, которое Сева мог себе позволить — раз-другой в неделю посидеть в пивбаре на углу Энгельса и Сосновой. А Ларису туда не поведешь, уж больно публика там... плохо воспитанная, скажем так — из десяти слов семь, примерно, матерных произносят. Люди грубого физического труда — где им было галантным манерам выучиться.

Лариса намеков не делала, не кривила губ: что, мол, за кавалер такой. Но Сева чувствовал: девушке их 'школьных' прогулок мало. Нужно делать следующий шаг. Или отвалить. В общем, или-или.

Вопрос решился сам собой.

Отчет закончили, и Лариса в один прекрасный день вернулась в бюро Главного конструктора.

Всеволод почувствовал себя беспородным щенком, с которым поиграли во дворе, да и оставили.

VII. Знал бы прикуп — жил бы в Сочи

1

Всеволод застал те счастливые времена, когда студентов в обязательном порядке вывозили на осенние сельхозработы, 'на картошку'. Нужно сказать честно: это были не самые худшие дни в его жизни, как и в жизни любого другого студента. Хоть и нелегко бывало: ветер, дождь, грязь, под конец по утрам лед на лужах, ворочать приходилось ужасно тяжелые мешки, а вспоминались, из институтской жизни, в первую очередь, именно те моменты.

Вечером костерок, гитара, бутылка портвейна по кругу, анекдоты, смех.

И карты. Не 'дурак', 'козел' или 'ап энд даун', что в перерывах, а иной раз и во время лекций, пользуют студенты, а преферанс — король карточных игр. Солидное занятие. Одно приготовление к игре чего стоит: расчерчивание листка бумаги 'под пулю', обязательный договор — 'ленинградка' или 'сочинка', стоимость виста, время последней сдачи. А непременные прибаутки: 'первые висты — как первая любовь', 'два паса — в прикупе чудеса', 'нет повести печальней в мире, чем козыри четыре на четыре'. И пусть уже тысячу раз слышал, и еще тысячу раз услышишь — без них, все равно, что на свадьбе без 'горько'. И кругозор расширяют. Многие знали б, скажем, что существует такой город — Жмеринка, если бы не начальник тамошней железнодорожной станции, который, согласно фольклору преферансистов 'был большая сволочь — пасовал при трех тузах'?

В преферанс играют на деньги. В любую другую игру можно играть на 'спички', 'шелобаны' или 'просто так'. В преф — только на деньги. Но деньги здесь не самоцель, это вам не обдираловка какая, не 'очко', 'бура' или 'три листика'. Там — спринт: рванул, урвал; тут — марафонский забег.

Вновь приобщиться к студенческим радостям Всеволоду привелось уже на второй месяц по завершении учебы. Вышел приказ замдиректора направить группу сотрудников Института в ведомственный пионерлагерь для расконсервации и подготовки оного к летнему сезону. Не приказ, формально, а так, устное распоряжение. Уже потом Сева узнал, что администрация заботилась отнюдь не о детях сотрудников: помещения предполагалось сдать в аренду; бойкие ребята вознамерились устроить там что-то вроде загородного клуба. Послали в первую очередь самых молодых и, по возможности, одиноких сотрудников. Вероятно, таковых оказалось недостаточно, потому были и люди солидного возраста. Женщин тоже поехало изрядно: им и отгулы нужны, да и мыть полы со стенами парням поручать бессмысленно.

Выехали в субботу в лучших традициях советских выездных мероприятий, с песнями и 'дозаправкой' в ближайшем магазине. Тон сначала задавал Жора-связист, единственный из всей компании, сносно владеющий гитарой. Настроение у него с утра было, видать, лирически-меланхолическое, и начал он с 'Миленький ты мой, возьми меня с собой' и 'По Муромской дорожке'. Институтские дамы, коих в тесном автобусе было явное большинство, дружно подхватывали. Но уже после третьего стакана 'Кавказа' настроение у Жорика поднялось столь резко, что он, без перехода, запел похабные частушки: 'Выезжали мы на БАМ, с чемоданом кожаным...'. Барышни зашикали, замахали руками и, в конце концов, отобрали у охальника гитару. Затянули любимую: 'По Дону гуляет казак молодой'. Цыганка в ней, как водится, опять нагадала деве смерть в 'быстрой реке', вызвав приступ неподдельной грусти исполнительниц.

Сева пока только приглядывался к новому коллективу. Ухо следовало держать востро: всё, поди, сплошь ведьмы да колдуны кругом. Кроме, кажется, Жорика — невозможно представить человека с магическими способностями, вдрызг пьяного от бутылки 'бормотухи'. Вот та, блондинка, Симочкой, вроде бы, зовется — колдунья, чистой воды: голос, взгляд, повадки все,.. точно — ведьма. Хотя они, наверное, должны быть брюнетками? Ну, тогда, Ирма — глазищами-то как стреляет, и улыбается плотоядно. Что у нее на уме?

Опасения Севы, как будто, не подтверждались. Работа по благоустройству лагеря оказалась достаточно рутинной: мытье полов и окон, выгребание куч мусора, собирание и сожжение прошлогодних листьев... Никакой магии здесь не требовалось. Женщины исполняли обязанности уборщиц, мужчины — разнорабочих: поднеси, унеси, поставь, убери, прибей, отдери. Колдуньи, с грязными тряпками в руках? Маги, кряхтящие под тяжестью перетаскиваемых железных кроватей с панцирными сетками? Смех, да и только!

Ночевать остались на месте, с тем, чтобы с утра пораньше продолжить работу, и успеть доделать все за день. Ужин с выпивкой плавно перешел в расписывание пульки.

Сева, хлебнув основательно, расхрабрился и сел четвертым за 'стол зеленого сукна', представленный, собственно, ящиком, сверху прикрытым газетой. Его партнерами были: Ирма, та, на которую он подумал — ведьма, Алевтина, тоже с повадками бесовки дамочка и Николай — серьезный мужик, явно себе на уме. Играли классику, с 'распасами в темную' и 'бомбами', по пять рублей за вист (полкопейки на советские деньги).

'Карта не лошадь — к утру повезет', — сдавая, бормотал под нос Николай.

Оказалось, что другой дежурной фразой у него была: 'Битому неймется', когда партнер после подсада начинал опять торговаться. Иногда, шутки ради, заменял 'неймется' на 'не мнется'. Он осторожничал, на прикуп не надеялся — брал игру только будучи уверенным на все сто.

Дамочки явно подыгрывали друг другу. Они не перемигивались, нет, и никаких тайных знаков, вроде бы, не применяли, но играли так, будто каждая видела карты партнерши. Когда они вистовали вдвоем против Севы, тому приходилось туго, а на распасах — и говорить нечего. Гора у Севы росла и росла, а карта все не шла. 'Карта не лошадь...', — утешал Николай, сдавая.

— Девять пик, — объявила игру Ирма.

— Вист,— отозвался вчерашний студент.

Ход был 'хозяйский'. Ирма зашла с козыря. Сева и Алевтина 'легли'.

— Только попы и студенты вистуют на девятерной, не имея взяток в трех мастях!— процитировала Ирма, раскрывая карты. У нее получалось десять взяток — 'заложилась' на третью даму в бубях, а у Севы дама была 'дурой' — одна.

Партнерши рассмеялись злым, как показалось Севе, и ехидным смешком.

У-у, ведьмы! Объегорили мальчонку. Впрочем, если честно, сам виноват — зачем полез вистовать!?

У Севы гора достигла размеров Эвереста. И хоть не корову, как говориться, продувал, а обидно. Ни кто, ясное дело, проигрывать не любит, но для мужчины просто оскорбительно, когда обыгрывает его женщина.

'Прорвусь, — решил для себя Сева.— Не может быть, чтобы, хоть раз, не пришла хорошая карта'.

У него была серия несыгранных бомб, а времени оставалось в обрез. Желая быстрее добраться до тройной, Всеволод 'спалил' одинарную и двойную бомбы 'шестериками' и ждал, теперь, 'момента истины'. Дамочки все чаще поглядывали на часы: был договор, что в двенадцать пойдет последний круг.

— Лови удачу — последние сдачи!— объявил Николай. Приемник в соседней комнате пропиликал полночь.

Николай сдавал первым, с него и начался 'круг почета'. У Севы мизерилось: две масти 'чистые', в трефах девятка, и нет, совсем, червей. Эх, кабы знать, что в прикупе! Сева колебался, прикидывая и так и эдак. Опасно, тем более на 'тройной': можно на 'паровоз' нарваться, тогда — финансовая катастрофа; с другой стороны, шанса отыграться больше не будет. Как там говорится? 'Отец сына лупил не за то, что играл, а за то, что отыгрывался'...

— Эй! Больше часа не думать!— поторопила Алевтина.

— Да, подождите вы! — Сева никак не мог решиться.

— Давай, уже, рожай ежа,— усмехнулся Николай.— Не боись! Бог не выдаст — свинья не съест.

— Мизер, — объявил Всеволод. Как со скалы прыгнул.

— Ну, наконец-то! — Николай открыл прикуп. — Годится?

Сева едва не заматерился: пришли две старших червы! Положение стало аховым, почти безнадежным. Оставалось лишь уповать на то, что партнерши не угадают его снос; очень слабая, надо сказать, надежда. Снести обе червы, оставив девятку, было самоочевидным решением. Сева так и хотел поступить, но в последний миг передумал — вместе с дамой червей сбросил девятку треф.

— Ну, Севочка, — с явным злорадством произнесла Алевтина, раскрывая карты.

— Ты попал!— поддержала ее Ирма.

Всеволод изобразил на лице какую-то идиотскую ухмылку: так ему легче было контролировать свои эмоции. Да разве их проведешь, ведьм этих!? Все карты насквозь видят, не иначе. И зачем только связался с ними!?

Партнерши быстренько разыграли 'не ловленную' карту, на руках осталось по пяти штук. Наступил кульминационный момент. Сева продолжал улыбаться, но внутри сжался в комок: пан или пропал.

— Ну, что, трефу ловим? — спросила Алевтина Ирму.

— Это слишком просто... А Севочка у нас хи-и-трый, верно?— хохотнула ведьмочка.

Убить ее готов был Всеволод.

— Да-а!?.. М-м. Тогда все может быть... Значит он оставил черву.

Невероятным усилием воли Сева не дал ухмылке сойти с лица.

Алевтина взяла двумя пальчиками свою семерку червей, повернулась к Ирме:

— Так?

Ирма вдруг качнула, отрицательно, головой.

— Нет?.. Как знаешь.— Алевтина положила карту на место. Зашла с треф.

Сева шумно выдохнул и мысленно перекрестился. Пронесло! Раскрыл карты.

— Ну, вы даете! — буркнул Николай.— Сто процентов — 'ловленный' был мизер!

Дамочки не выглядели расстроенными, наоборот, похоже, остались довольны, что все так мирно разрешилось. Сева списал, не скрывая радости, восемьсот очков с горы и сразу вышел в плюс. Пулю закончили, практически, по нулям.

— Повезло тебе, Сева! — проворковала Ирма, складывая карты.

— Значит — в любви не повезет, — хохотнул Всеволод.

— Не везет в картах — в любовь и не суйся, — выдала свою формулу известной поговорки Алевтина, и так посмотрела на молодого человека, что у него перехватило дыхание. Гремучей смесью откровенного вожделения и соблазнительной фривольности был наполнен ее взгляд; так смотрят, наверное, самки на своих избранников во время брачных игр.

Сева вышел на крыльцо, закурил. Эмоции переполняли парня. Алкоголь еще не выветрился из головы, но сильнее водки пьянила неожиданно удачная концовка игры и, главное, взгляд, которым одарила его Алевтина.

Ночь была ясной и по-северному прохладной. Сева пожалел, что не накинул куртку. Сделав три-четыре затяжки, он отшвырнул сигарету, собрался, было, войти в дом, но столкнулся в дверях с Алевтиной. Сева посторонился, пропустил женщину, да так и остался снаружи. Алевтина обернулась, блеснула обворожительной улыбкой.

Они шагнули друг другу навстречу. Сева неумело обнял женщину, не рассчитал силы, сделал ей больно. 'Медведь', — прошептала Алевтина, прижимаясь губами к его рту.

Закачалась, закружилась ночь, подхватила и понесла парня в диком хороводе. Мир раскололся, рассыпался в прах. Не было на свете ничего, что могло бы сравниться с необыкновенной сладостью колдовского поцелуя...

— Мам, ты где? — раздался вдруг голос Николая.

Иногда бывает так, что видишь молоденькую девушку, почти девчонку, и вдруг замечаешь рядом с ней сына-школьника. Иногда видишь женщину, и не знаешь, это молодая мама с дочкой, или молодящаяся бабушка с внучкой. В таких случаях бывает некоторое недоумение, которое улетучивается через секунду. Но когда лысоватый мужик сорока с лишним лет называет ту, с кем ты обнимаешься мамой — тут слетают любые колдовские чары.

Севу будто током шарахнуло. Так, видимо, чувствовал себя пушкинский кудесник, добившийся любви Наины. Морок тут же разлетелся, словно его и не было вовсе, оставив лишь вкус поцелуя на губах.

Алевтина отстранила парня и отозвалась:

— Я здесь, Коля, подышать вышла.

'Да ведь ей за шестьдесят', — озарило Севу. Целовался со старухой! Чувства стыда и досады овладели им, внесли в душу смятение, хаос в мысли.

На крыльцо вышел партнер по преферансу.

— А, вот вы где... Сева, пойдём, поговорим.

'Ну, вот. Сейчас он еще за мамину честь вступится. Неужели видел? Или догадался?'.

Когда отошли достаточно далеко, Николай сказал:

— Ты Сева, на Алевтину не обижайся. Ведьма, она ведьма и есть. Я по молодости переживал сильно, а сейчас отношусь к её выходкам поспокойней. Ведь будь она мужчиной, никто бы и внимания не обратил: подумаешь, шестьдесят пять — 'седина в бороду, бес в ребро'. А к женщине другое отношение.

Сева молчал, сочтя это самым лучшим в данной ситуации.

А Николай продолжил:

— Обычно она чары не сильные наводит, так что за здоровье не беспокойся. Но я на всякий случай попрошу Ирму, что бы она проверила и зачистила, если что. А ты, это... Не рассказывай никому, лады?

2

Обратно с 'субботника' возвращались смурными. Клевали носами, сопели, кто-то даже похрапывал: не выспались, да и малость перебрали, накануне. Но были и такие, кому все нипочем.

Трое мужиков 'в возрасте', как ни в чем не бывало, извлекли из сумок заначки. Разлили. Предложили и Всеволоду: тот все переживал, заново, вчерашнее приключение с Алевтиной. Сева пить не стал, однако поддержал беседу, постоянную спутницу всякого российского застолья, пусть даже оно происходит где-нибудь у заднего крыльца продмага, среди пустых ящиков, или, как сейчас, в поездке.