От тяжелых раздумий Басо оторвал солдат-вестовой, присланный с донесением от разведчиков. Как и ожидалось, флот Ханя уходил вниз по течению Чаанцзянь, и скоро весть о его приближении должна была достигнуть осадного лагеря вблизи Таури. Вот только надеяться на то, что генерал Шун Окцу сумеет остановить темного чародея, Нуен не собирался. Равно как и бросаться следом в погоню.
Сверка по сотням уже была проведена, и маленькая армия Басо готовилась к собственному выступлению. Существовал лишь один простой способ не встретиться с Ханем на поле боя, и Нуен собирался воспользоваться именно этим вариантом. Пока императорские солдаты будут воевать в тылах у главных сил Юнь, две тысячи воинов с юга вполне могли устроить небольшой набег на провинцию Нееро, а возможно и куда-то глубже в исконные земли Единого Государства. Как знал Басо, первоначальный план генерала Манчи предполагал нечто подобное, и глупо было бы сейчас не воспользоваться представившимися возможностями. Несколько месяцев до появления первых авангардов настоящей нефритовой армии у них еще было. Вот только получиться ли у него превратить свой рейд в тот самый кровавый и разрушительный поход, от которого содрогнуться все центральные провинции Империи, Басо не знал. И пугал его не столько страх потерпеть поражение и обесчестить собственное имя, сколько сомнения в том, что в нужный момент он сумеет отдать приказ предавать огню каждое встречное поселение. Быть может, стоило наоборот, показать Империи тех самых новых юнь, которых Нуен видел в своих мечтах, подаренных ему стариком Манчи? Все это молодому тысячнику теперь предстояло решить самому, и лишь самому отвечать за плоды этих решений.
Глава 5.
Длинная вереница мулов, двигавшихся неспешным шагом, и их погонщики с безучастными лицами проходили через торговые ворота прямиком на рыночную площадь Аоляня, еще каких-то полстолетия назад носившего имя Джанагир. О былом сиртакском владычестве здесь еще напоминали округлые каменные башни, вздымавшиеся над обновленным городским пейзажем, и пустующие постаменты на перекрестках дорог. Без стороннего ухода старые постройки храмов и святилищ быстро покрылись сетью трещин, а ползучие лианы, обезьяны, летучие мыши и голуби, облюбовавшие пустующие этажи, быстро довершили разрушительную работу времени. Впрочем, мужчины с характерной смуглой кожей и черными бородами, в закрученных тюрбанах и свободных одеяниях по-прежнему попадались на этих улицах довольно часто, и причиной тому, прежде всего, был здешний базар.
Узкая полоса земли вдоль извилистого русла зеленоводного Шаанга была одним из немногих мест, где непроходимые джунгли Умбея расступались на достаточную ширину, чтобы город, возведенный здесь, не приходилось бы каждый год отвоевывать заново у буйной растительности. Именно здесь, подобно Аоляню, и располагалось больше десяти пограничных поселений, чье существование обретало смысл лишь в краткие промежутки перемирий, случавшиеся между магараджами северных владений и царскими генералами Юнь. За считанные месяцы торговый оборот каждого городка превышал годовой доход иных зажиточных регионов, и как мотыльки на пламя свечи слетались сюда со всех сторон купцы всех рас и народов, хитрые менялы, иные искатели легкой наживы и те, кто просто надеялся на Судьбу. Любому было понятно, что новая череда войн, как это бывало и раньше, сметет благоденствие этого края, но слишком уж велика была выгода. И хотя мало кто мог похвастать, что сумел пережить больше двух пограничных конфликтов, не покидая устья болотистой реки, торговый обмен на мелководных переправах порою шел даже в разгар самых жестоких противостояний сиртаков и юнь.
Черное древесное масло было одной из множества редких вещей, пользовавшихся неизменным спросом к северу от Шаанга. И именно оно, судя по всему, было в больших толстобоких горшках, которые висели в веревочных корзинах по бокам у мулов, входивших в город. Круглые крышки были запечатаны желтоватым воском, а погонщики внимательно следили за тем, чтобы ни одно из животных не решило сократить путь, размолотив свою поклажу о ближайший каменный угол. Двигаясь мимо опустевших деревянных рядов, в которых раньше обычно крутились шустрые приказчики имперских торговых домов, караван вытянулся вдоль крепостной стены, направляясь в сторону базарных складов и резиденции рыночного начальства.
У ворот остались лишь хозяин каравана и два десятка его охранников. Командир караула с удовлетворением принял от торговца маленькое подношение, полученное за быстрый пропуск в обход общей очереди, и ответная улыбка караванщика была столь же искренней. Рассматривая золотую монету, выуженную из холщового кошеля, офицер стражи, чья смуглая кожа выдавала примесь сиртакской крови, удивленно нахмурился.
— Откуда это такие?
Безупречно гладкий кругляш не имел на своей поверхности никаких знаков, но по весу и форме походил на "неразменный" дихрем.
— Я не задаю таких вопросов своим покупателям, — пожал широкими плечами еще достаточно молодой торговец в сером дорожном одеянии, подолы которого серебрились вышитыми письменами, восхвалявшими многорукую богиню Шикаву, покровительницу всего торгового люда и простых путешественников.
— Разумно, — согласился стражник, пряча звенящий кошель в один из накладных карманов на дубленом поясе. — Сколько там получилось?
Базарный писарь, стоявший неподалеку у распахнутой воротной створки, пошевелил старческими губами, заканчивая свои подсчеты, и сделал несколько грубых пометок на прямоугольной "табличке", которую держал в руках. Свинцовое стило оставило на растянутой тонкой коже характерный след.
— Получается... порядка... около семидесяти мулов и два десятка лошадей.
— Обычная пошлина за средний караван, — сделал вывод начальник караула.
— Разумеется, — кивнул торговец и полез обратно за пазуху туда, откуда недавно уже извлек один мешочек с монетами.
Никто не ожидал, что именно это окажется тем сигналом, после которого полусонная охрана купца вдруг набросится на немногочисленных солдат караула, выхватывая упорные кинжалы-катары и длинные кривые ножи. Ранджан ударил офицера стражи снизу в живот чуть выше железной пряжки на поясе, легко пробив каленым клинком грубый панцирь из переплетенных полос кожи, представлявшей единственную защиту нечистокровного юнь. Оттолкнув умирающего в сторону, раджа зашагал к воротам и, открывая первый элемент катха, походя полоснул лезвием по горлу писца, все еще стоявшего на прежнем месте и удивленно таращащегося на происходящее. Испуганно всхлипнув, старик выронил все, что держал в руках, и рухнул на колени, безуспешно пытаясь зажать пальцами края глубокой раны. Но остановить текущие кровавые ручьи, стремительно пропитавшие грудь и ворот его одеяния, писцу было уже не под силу.
Двигаясь пружинящим шагом, Ранджан сбросил с головы на утоптанную землю свой серый "походный" тюрбан и тряхнул из стороны в сторону распущенными волосами, ловя лишь один ему ведомый ритм пугающего танца смерти. Навстречу радже с той стороны ворот из дверей небольшой караульной пристройки уже бежали с обнаженными мечами новые городские стражники. Сделав глубокий вдох, Хулитель окончательно погрузился в давно знакомое ему состояние безразличной, но пьянящей эйфории катха. Сознание уже привычно отодвинулось куда-то в сторону, становясь лишь немым зрителем, с восторгом наблюдающим за действиями тела. И в этот момент казалось даже, что по жилам раджи вместо презренной крови бежит настоящий ихор богов, наполняя все мышцы небывалой силой, а ноги и руки невероятной пластикой и грацией.
Под размашистый удар первого врага Ранджан попросту поднырнул, превращаясь в глазах противника в смазанное серое пятно. Второй стражник, никак не ожидавший, что сиртак с безумным оскалом вдруг окажется прямо перед ним, успел лишь вскинуть руку с оружием, защищаясь от удара в лицо. Но кривой нож раджи опередил его на какие-то считанные мгновения, наискось располосовав щеку и переносицу, после чего глубоко "нырнул" парню в правую глазницу. Переступая ногами и раскачиваясь из стороны в сторону под беззвучную мелодию, Ранджан обернулся назад, а его левая рука выхватила из-под отворота хламиды широкий катар. Каленое лезвие упорного кинжала вошло сбоку между ребер первому обманутому стражу ворот, так и не успевшему вновь увидеть своего врага. Ухватив умирающего противника за плечо, раджа снова резко обернулся, буквально швыряя тело юнь под ноги еще двум воинам, выскочившим из караульного помещения. Запнувшиеся о своего погибшего товарища, стражники потеряли несколько невероятно долгих мгновений, которых Ранджану вполне хватило на то, чтобы добить кричавшего врага с рассеченным лицом и обернуться в сторону новой пары.
Остальной бой за обветшалые городские ворота был недолгим. Срывая крышки и разбивая глиняные стенки, солдаты Отрекшегося выбирались из пузатых горшков наружу, яростно набрасываясь на защитников Аоляня и всех, кому не посчастливилось оказаться поблизости. По дороге, поднимая облако пыли, к городу стремительно приближались передовые отряды ударной тысячи под командованием Нагпура.
Местная стража, едва насчитывавшая четыре неполных сотни, и личная свита царского наместника были не в состоянии оказать достойное сопротивление опытным убийцам Ранджана, и уже к вечеру последние очаги сопротивления были подавлены. Грабежи и пожары прокатились по Аоляню жестоким штормом, завершившись пьяным весельем на уцелевших подворьях. И ставшего еще одной новой главой ужаса и боли для тех женщин, которым не посчастливилось угодить живыми в руки солдат, озверевших от крови и собственной безнаказанной силы.
Командиры отрядов до поздней ночи продолжали подвозить к дворцу наместника добытые ими трофеи, сваливая в общую кучу долю раджи и его приближенных. Сам Ранджан вышел на улицу лишь после заката, едва окончательно насытился плотскими утехами с тремя дочерьми убитого градоправителя, и разлегся под большим навесом, что установили по приказу Нагпура рядом с высящейся грудой добычи. В окружении верных солдат, никто из которых так до сих пор за этот вечер и не притронулся к выпивке или опиуму, Отринувший с мрачным наслаждением наблюдал за тем, как росла перед ним гора из золота, серебра и самых редких вещей.
Верный Нагпур, сидя на корточках рядом с хозяином, по очереди брал в руки мечи и кинжалы, чье качество и стоимость, по мнению сотников, делали их достойным подношением радже-безбожнику. Первый воин Ранджана выбирал подарок не кому-нибудь, а себе, ведь его покровитель никогда не забывал вознаградить Нагпура за собачью преданность, и обрести подобную милость мечтал, наверное, каждый воин в маленькой армии Хулителя.
— Джанагир свалился к нам в руки как перезрелый плод. На очереди Дзеригихар и Отому, — оглянувшись на повелителя, Нагпур усмехнулся. — Захватить их будет так же легко и просто.
— Их захватывают всегда, — небрежно кивнул Ранджан, с лица которого не сходила печать блаженства, оставленная там то ли жаркой веселой битвой, то ли воспоминаниями о стонах и мольбах новых беспомощных и бесправных рабынь Отрекшегося. — В каждую войну их разоряют подчистую, после чего бросают, как выеденный плод. Их богатства приходят и уходят вместе с кошельками торговцев и поклажей телег. Нам нужно лишь успеть собрать весь урожай в долине Шаанга.
— Ты разрешил своим людям грабить не только всех юнь и иных чужеземцев, но и купцов-сиртаков, невзирая на их статус и земли, из которых они явились сюда, — глаза тысячника прищурились, пристально всматриваясь в безмятежный лик раджи. — Кое-кто не слишком одобряет такие действия. Слишком много врагов, слишком много проблем...
— Кое-кто? — рассмеялся Отрекшийся. — Назови имена, и я вырву им языки!
Взгляд Нагпура потяжелел, а его разноцветная улыбка угасла уже окончательно.
— Успокойся, — все также весело и одновременно безразлично продолжил Ранджан. — Я знаю, что если бы имена и были бы, то ты бы назвал их мне. А что касается твоих собственных сомнений, то, пожалуй, мой первый воин — один из немногих, кому я сам захочу давать объяснения.
Из алых складок адхивасы в руках у раджи появился его любимый ритуальный нож.
— Я не просто разрешил грабить всех и каждого, невзирая на имена и происхождение. Я приказал это делать, и никто не смеет ослушаться моего приказа. Но если бы я не отдал его, то чтобы случилось тогда? Меня бы прозвали милосердным и справедливым? Навряд ли. А вот зато "кое-кто" сразу бы стал говорить, что раз я велел не трогать караванщиков-сиртаков, то значит, боюсь гнева Шикавы, — лицо Ранджана приняло сурово выражение. — Но я не боюсь, ни ее, ни кого-либо другого из этих пародий на небожителей. После той ночи в храме Сорока Покровителей, когда девственная кровь так часто и бессмысленно проливалась потоками во славу многоруких, я перестал их бояться.
— Ты так никогда и не рассказывал мне, как у тебя получилось изгнать это чувство покорности и раболепия, в котором воспитывают каждого из нас с самых младых зубов, — в голосе Нагпура сквозил неподдельный живой интерес. — Ведь они вся суть нашего бытия, а служение им и восхваление каждого считается не просто обязанностью, а самой причиной нашего существования.
В стороне от остального двора они могли не опасаться быть услышанными, мало кто рискнул бы интересоваться тихой беседой между раджой-отступником и его ближайшим сподвижником, рискуя собственной головой.
— Тебе так хочется стать одним из нас? — ответил Ранджан, расслабленно откидываясь на подушки, как и прежде. — Или просто мечтаешь сбросить оковы богов?
— Хочу узнать правду.
— Правда, как это всегда бывает, проста, примитивна и неприятна, — изогнутый конец отточенного острия вычищал слегка подсохшую кровь из-под ногтей раджи. — Только два типа существ имеют право именоваться божественными проявлениями. Те, кто никогда не ошибается. И те, кто не испытывает страха ни перед чем. Наша история говорит о том, что под первое правило не подпадет ни один из многоруких. А сказки о неисповедимости их путей или слишком хитрых переплетениях интриг в высших сферах способны убеждать лишь слепых фанатиков. Что же до бесстрашия... Они боятся, потому что не могут контролировать даже то, чем владеют. Я не придумываю и не цитирую чужие слова. Я сам видел страх и смятение на лицах тех, кому возносил хвалу десяток лет. И я престал их бояться. Все еще хочешь узнать почему?
Нагпур кивнул через силу, неторопливо и как-то заворожено. Ранджан медленно провел лезвием клинка по ладони, наблюдая, как набухает кровью тонкий разрез, и густые темные капли, словно тягучий битум, все никак не хотят соскальзывать вниз, чтобы упасть на складки алых одежд.
— Я перестал их бояться, потому, что сам сумел напугать бессмертных богов. И тогда, они перестали быть для меня богами.
— Но раз ты не боишься даже их, то тогда есть ли хоть что-то, что действительно страшит тебя, и если нет, то...
Тысячник осекся, не решаясь договорить, а раджа лишь слегка усмехнулся.
— Нет, я не настолько безумен, чтобы претендовать на такую роль. Я — человек. Простой человек, который сам вершит свою Судьбу. И пока, мне этого вполне достаточно.
