Остерия "Старый конь"

— Ну а раз тебе ясно, голубь, то покажи мне это. — Мерино не обманулся покладистостью воспитанника. Сунул руку под теплый, подбитый войлоком плащ и извлек оттуда песочные часы. Поставил их на ограду, подле которой и происходил разговор. — Ты знаешь, что делать.

Мальчишка не стал тратить время на всякие там «да, синьор», а крутанувшись на пятке со всех ног рванул до опушки рощи, стоявшей в лиге от ограды баронского имения.

— Ты же знаешь, что пробежать лигу в оба конца за пять минут в твоей склянке, невозможно. — проговорил стоявший чуть поодаль Горота. Причем рот он открыл только тогда, когда мальчишка уже был на расстоянии, с которого его реплику услышать было нельзя.

— Я — знаю. — откликнулся Мерино. — А он не знает. А значит будет бежать изо всех сил, стараясь успеть. А ты, Горота, заканчивал бы меня Праведником звать. Мальчишка ж за тебя страдает.

— Слушай, ты мне один раз сказал, я все понял. И больше ни-ни! — Горота поднял обе руки вверх в успокаивающем жесте. — Не моя вина, что тебя так половина поместья кличет!

— Не твоя. — вздохнул Мерино.

После прошлогодней гибели Джула он в этом вопросе просто на воду дул. Глупая случайность. Нелепая. Не назови его тогда Джул по прозвищу, засада бы так и не поняла, что трое путников в придорожной остерии и есть те, кого они ждут. И они бы просто проехали мимо. И их товарищ был бы жив.

Горота заметил тень печали, пробежавшую по лицу друга и поторопился сменить тему.

— Но мальчишка то — молодец! Ритм держит как учили!

— Согласен, молодец! — охотно переключился Мерино. — И с фехтованием у него все в порядке, технику осваивает.

Беседующие мужчины не заметили приближения третьего. Впрочем, так всегда бывало. Бельк не подкрадывался, не таился. Он так ходил, и это было для него столь же естественно, как и дышать.

— Треплемся? — осведомился он. Привычные к внезапному появлению друзья не обернулись и не вздрогнули.

— Не треплемся, а обсуждаем воспитанника! — наставительно произнес Мерино.

— Чего его обсуждать? Беннито хорош. И ты его своим воспитанием вряд ли испортишь.

Мерино и Горота как по команде повернулись к Бельку. На лицах у них застыло выражение крайнего изумления, переходящего в шок.

— Я не ослышался, Мерино? — трагическим шепотом осведомился Горота.

— Тогда, выходит, и я ослышался! — таким же голосом ответил ему тот.

— Но это же!..

— Да, друг мой, да! Это именно так!

— Я не верю!

— И тем не менее — факт, подтвержденный двумя свидетелями!

— Единый спаси нас! Это переворачивает все наши знания о тварном мире!

Бельк с невозмутимым лицом переводил взгляд с одного товарища на другого. И никак не комментировал их словесное недержание, ожидая финала. Который не заставил себя ждать.

— Гарота, я думаю мы все должны запомнить этот день…

— …полностью согласен! Я уже записываю — второго марта 772 года от пришествия пророков!

— …когда Бельк отпустил шутку!

Бельк вяло хлопнул одной ладонью о другую:

— Фигляры. — и утратив интерес к собеседникам, повернулся в сторону бегущего обратно Бенедикта да Гора, единственного сына шефа Тайной Стражи, воспитателями которого волей судеб они стали. Дождался, когда тот, запыхавшийся, добежит до Мерино с его песочными часами, и сообщил:

— Твой отец приезжает, Бенито. Через час где-то.

Мальчишка, скривившийся при виде стеклянной колбы, в которой уже давно закончился песок, услышав известие, вскинулся.

— Правда?!

Столько в его голосе было надежды и радости, что Мерино в очередной раз пожалел паренька. Мало того, что рос он без матери, умершей очень рано, так еще и отец полностью посвятил себя служению своему сюзерену: сперва герцогу, а затем императору Патрику. Сын с отцом виделся вот так — редко и недолго, но Бенедикт, судя по всему, его все равно любил и очень скучал.

— Правда. — так же ровно, как и всегда ответил Бельк. — Вестовой только что прибыл, сказал, что баронский отряд на час опередил.

Бенедикт бросил на Мерино умоляющий взгляд: я, дескать, понимаю, что у нас еще занятия, но можно сегодня их не будет? Мерино выдержал этот взгляд не дрогнув лицом, но душой, видать все-таки стал к мальчишке привязываться, и, с деланой неохотой, кивнул:

— Ступай переоденься. Да ополоснись, а то разит от тебя, как от крестьянина! А то еще подумает господин барон, что мы тебя тут в черном теле держим.

— Спасибо, Праведник! — прокричал баронет уже несясь сломя голову в сторону двухэтажного особняка, — откуда только силы взялись?

Мерино ухмыльнулся — ну вот что с ним делать? И обернувшись к друзьям, увидел, что и они довольно скалятся.

— Да ну вас всех! — проворчал Мерино и неторопливо побрел к дому.

Значительную часть времени поместье Капо жило сонно и неторопливо, больше походя на небольшую деревеньку, чем на родовое дворянское гнездо. Но в редкие приезды владельца оно становилось шумной, как какое-нибудь столичное дворянское имение. Нехватку слуг, которых в обычное время в Капо жило пять человек, компенсировали временным наймом в соседних, барону же принадлежавших деревнях. Крестьяне, конечно, для такого подходили слабо, но да Гора, к счастью, был совершенно не привередлив. Так что, встреча барона прошла довольно буднично. Отряд в полтора десятка всадников въехала во двор поместья, тут же заметались слуги, уводя лошадей барона и свиты в конюшни, да размещая приехавших по комнатам, которые подготовили буквально за час.

Баронет, с трудом сдерживаясь от желания бросится к отцу и обнять его, старался держаться подобающе благородному человеку: то есть стоял чуть поодаль от суеты и в нетерпении переминался с ноги на ногу. Когда барон покряхтывая спустился на землю, он сделал три быстрых шага вперед, поклонился и чуть дрожащим от волнения голосом проговорил:

— Добро пожаловать, отец!

И тут же был сграбастан в объятия.

Как выяснилось чуть позже, буквально после обеда, которому бы больше подошло определение «перекус», барон был в своем поместье проездом, направляясь в Сольфик Хун, чтобы принять дела коменданта города. Об этом он поведал, когда Бенедикт, Мерино, Бельк, Горота, ну и сам барон, собрались во флигеле, называемом библиотекой — видимо из-за наличия двух стеллажей с книгами, нескольких стульев и кресел. Когда все расселись, а слуги расставили бокалы с вином и водой, старший да Гора принялся рассказывать новости.

В столице, по его определению, творился форменный бардак, «а я в этом понимаю, все-таки человек военный». Дело о Гильдии воров развития не получило, несмотря на неопровержимые доказательства причастности карфенакского дворянства к ее организации. То ли святоши смогли отбрехаться, что они умеют делать лучше всех, то ли сам император решил не раскачивать лодку, когда страну сотрясают то волнения, а то и вовсе мятежи отдельных провинций — результат его реформ централизации власти. Вновь подняли голову лавочники Лиги и требуют разрешить им церковную реформу — старый канон их чем-то не устраивает, арендальский ланд-граф Арон Фурко отрыто заявил о том, что во всем поддерживает мнение Карфенака на Магистерии, табранский герцог Роберт Черная Кошка так же собирается примкнуть к этому союзу. Сама по себе Гильдия воров притихла, но как показывают последние события, вполне жива и здравствует.

— А Патрик, демоны его раздери, решил поиграть в просвещенного монарха! — барон стукнул по столу уже пустым кубком. — Решил, что лавочники за прошлогодние дела уже получили достаточно и простил этих изменников! Простил, Мерино! У всех, кто поддерживает нашего императора против этих дворцовых интриганов, ум за разум зашел! Сколько ему говорили — милосердие к поверженному противнику хорошо только на турнирном ристалище и в рыцарских романах. В жизни, а особенно в политике, если враг упал, его добивают! Иначе получают кинжал в спину!

— Так, а вы, господин барон, чего же в Сольфик Хун? — спросил Мерино. Не бросал же старый воин своего господина, в самом деле?

— Тылы готовить. Ситуация развивается очень быстро и все договоренности между фамилиями идут в разнос. Зная наше высшее дворянство и его любовь к заговорам, я не удивлюсь, если императора до конца года попытаются низложить. Слишком уж угрожающе выглядит этот союз Арендаля, Табрана и Карфенака. Надо готовить тылы, что бы было куда отступать, в случае поражения.

— Но почему они недовольны императором, отец? — подал голос Бенедикт. — Ты же мне говорил, что Патрика Фрейвелинга на трон посадил Карфенак.

— Все так, сын… — барон плеснул себе еще немного вина, на глоток, не больше. Оказавшись в кругу верных ему людей, которым он мог доверять (ведь доверил же им жизнь своего сына!), он чувствовал потребность выговорится. Чего не мог себе позволить в столице, и вряд ли сможет в Сольфик Хуне. — И по началу Патрик всех устраивал. Прославленный военачальник, образованный и просвещённый дворянин, мечтающий о единой и сильной Империи. Плюс происхождение, позволявшее ему претендовать на престол после трагической смерти Йорена Третьего. И да, именно Карфенак первым сказал тогда на Магистерии, что лучшего правителя Империи и желать невозможно. Даже первые реформы нового императора большая часть владетелей приняли с радостью. А его десятипроцентный налог с провинции на формирование бюджета для помощи слабым территориям? Уже в первый год с этих денег восстанавливали и укрепляли разоренный северянами Табран! Табранцы десятилетиями такого отношения к себе не видели. А вот теперь они с Карфенаком недовольны реформами Патрика…

— Я не понимаю!.. — баронет забавно морщил лоб, пытаясь уложить в своей детской еще голове все те хитросплетения имперской политике, в которой тонули опытные и зрелые мужчины. Мерино бросил на своего воспитанника короткий одобрительный взгляд. Его радовал интерес мальчика и его, пусть и обреченная на неудачу попытка во всем разобраться. — Ведь если они всем были довольны, то почему против сейчас?

— Виноват сам Патрик. — вздохнул старший да Гора. — В своих амбициях, в неумении останавливаться, в своем, наконец, тяжелом фрейском характере. Все мы помним его отца…

Мужчины с пониманием и улыбками покивали. Да, Максимуса Фрейвелинга, Железного герцога фреев помнили все, кроме Бенедикта, разумеется. Правителем он был посредственным, военачальником неудачливым, но упрямства и какого-то воспаленного чувства справедливости в нем было на всю Империю! Своих союзников он завоёвывал тем, что держал слово всегда, и стоял за них, даже когда ему это было не выгодно. Гвардейский капитан Сантьяга да Гора, принявший из его рук баронский титул, был предан ему до конца, хотя и видел все недостатки сюзерена. Ту же преданность он перенес и на его сына — Патрика. И снова — видя все его недостатки.

— Все мы помним его отца, — после недолгой паузы продолжил барон. — Так что не стоит удивляться тому, что в сыне проявляются отцовские черты. Десять процентов налога сделали его самым любимым императором за последние лет сто. И если бы он умел останавливаться, если бы он умел слушать своих верных советников, таковым бы он оставался еще долго. Но он решил при жизни одного поколения сделать то, на что нужно пара сотен лет! Зачем он поднял налог до двадцати процентов? Зачем начал формировать имперскую армию? Не гвардию, а именно армию! Его потешные полки Бриллиантовых мушкетёров и пикинеров сперва лишь вызывали улыбку владетелей, но он же вынес на Магистерий вполне проработанное предложение о найме почти пятнадцатитысячного корпуса, вооруженного преимущественно пороховым оружием! Прекрасное предложение, кто бы спорил. Такой корпус нужен и должен быть! Но не так же в лоб! Естественно члены Магистерия усмотрели в этом не усиления Империи и расширение ее возможностей, а усиление самого Патрика. И, естественно, предложение провалилось. Хотя это не самое страшное. Страшно то, какой сигнал он подал нашему высшему дворянству. Этого ему не простят.

— Война провинций? — спросил Мерино.

— Вряд ли, — отозвался да Гора. — Друг с другом никто воевать не будет. Только с императором… Хотя, потом, конечно, друг с другом

В помещении воцарилось тишина. Что такое война провинций на своей шкуре испытали все, кроме баронета, — он закончилась до того, как он родился. Призрак надвигающегося очередного витка дворянской междоусобицы заставил каждого вспомнить кровавые образы прошлого. Для барона это были бесконечные марши, ранения, потеря друзей, безумная карусель сражений, лишенных всякого смысла и полное непонимание цели. Для его более молодых подчиненных это был в большей степени голод и страх. Для Бенедикта — строчки в летописях, перечислявшие сгоревшие деревни и города и указывающие примерную численность погибших за два года людей.

— Кхм! — откашлялся барон, разрывая гнетущую тишину. — Видать я меланхолию с собой из столицы привез. Не вешать носы, гончие! Может и обойдется еще. Все в руках Единого. Лучше гляньте, какой подарок я привез! Димаутрианский наместник прислал. Признаться, сам еще не видел.

Барон подошел к двери комнаты и крикнул вниз:

— Тито! Тащите клетку!

Спустя пару минут в комнату вошел один из сопровождавших шефа Тайной стражи гвардейцев. В руках он держал небольшую коробку — около полутора локтей в длину и столько же в высоту. Коробка была закрыта плотной тканью. Поставив ее на стол, гвардеец сдернул покрывало и собравшимся предстала глухой деревянный ящик, в стенках которого было просверлено большое количество маленьких отверстий для поступления воздуха. Что или кто находилось в ящике понять не представлялось возможным.

— Вот, — сказал барон, когда гвардеец вышел за дверь. — Зверь димаутрианский под названием гикот. Редкий, как слезы палача! Детеныш еще совсем, около месяца, наверное. Наместник особенно упирал, чтобы на зверя никто не смотрел до момента, как придет время дарить. Даже еду ему подавать надо только через специальный лоточек вот тут — барон указал на выдвижную полку в нижней части ящика, и стал откручивать винты крышки. — Какие-то суеверия димаутрианские, я не особо понял. Но зверь редкий, так что я не стал проверять, что суеверия, а что нет.

Барон снял крышку и собравшиеся увидели небольшого зверька. Он спал, свернувшись в крохотный, чуть больше ладони, комочек. Люди могли увидеть только спину зверька, покрытую короткой, пепельно-серого оттенка, шерстью, да торчавшее ухо, с мохнатой кисточкой на конце. Остальное в такой позе рассмотреть было невозможно, было даже непонятно, были у зверька лапы и сколько их.