Лён же соображал, чем им расплатиться за ночлег, есть ли у них хоть что-то ценное в сумках. Отдавать в уплату магические вещи нельзя, да их и едва ли примут. Кто знает, в почёте ли тут маги?
Так они двигались на своих уставших лошадях сквозь толпу, которая отчего-то выглядела весёлой и оживлённой — все куда-то шли. Наконец Лён не выдержал и спросил у одного прохожего с довольно простой физиономией: не праздник ли в городе?
— Конечно, праздник! — ответил тот, нисколько не удивясь. — А вы наверное, приезжие? Наверно, в царские палаты? Опоздали, женишки! Царевна упорхнула!
На лице обоих путников выразилось такое изумление — даже Долбер вышел из своего горестного ступора. Горожанин однако истолковал эти мины несколько неверно. Он явно наслаждался возможностью довести до сведения нерасторопных женишков суть событий.
— Кончилась дармовая кормёжка. — охотно объяснял он. — А то три года продыху не было от женихов. Теперь вот уже неделю гуляем.
Он махнул рукой и поспешил вместе с толпой в сторону шумливой и многолюдной площади.
— А то бы, господа хорошие, оставили бы лошадей да тоже погуляли! — крикнул он напоследок. — Забудьте про царевну, на что вам эта каменная девка!
— Послушай, Лён, — сказал Долбер. — Мы ведь не будем оставаться здесь надолго? Пусть мы заблудились, а, скорее всего, нас закружил волшебный лес, или русалка отомстила, но мы ведь поедем дальше — искать царевну.
В его голосе не было твёрдой убеждённости — второй раз он слышал из чужих уст про каменную девку. А кто ещё из женихов, кроме них и Ромуальда, отправился на поиски пропавшей царской дочери?
— Подожди-ка, Долбер. — нетерпеливо ответил Лён. Он перебросил поводья товарищу, а сам спешился.
— Погоди немного, я быстро. — сказал он спутнику, скинул с себя кафтан, сунул его в седельную сумку, туда же шапку, и затесался в толпу.
Дело в том, что на площади среди прилавков со всякой снедью, среди простых народных забав, вроде столбов с привязанными наверху сапогами, он разглядел яркий фургон с разноцветными флажками. Это явно были балаганные артисты, а Лён уже имел успех в качестве иллюзиониста.
— За фокусы огненной магии и превращение воды в вино сколько даёшь? — спросил он у немолодого цыгана с красным платком на голове. Тот сразу почувствовал опытного человека — окинул Лёна критическим взглядом и потребовал:
— Докажи.
Огоньки, бегающие по пальцам, его вполне устроили.
— Две монеты. — сказал он.
Лён дунул, и платок на голове цыгана вспыхнул.
— Пять. — быстро ответил тот, скидывая в момент сгоревшую повязку.
Артист огляделся — что бы ещё поджечь в хозяйстве циркачей?
— Десять! — испугался держатель балагана. Он сообразил, что этот господин в видавшей виды рубашке является самым настоящим огненным магом и с расценками знаком.
— Реквизиты за твой счёт. — предупредил Лён.
— Что?
— Ну дай какую-нибудь хламиду поярче. — с досадой пояснил фокусник. Он торопился начать представление, его уже захватила лихорадочная атмосфера праздника. Ох, как он выступал у мутузников!
Когда Лён упругой и лёгкой походкой вышел на помост, толпа стихла — видно, что сейчас будет представление. На лицо подлинного мага, когда он в настроении, стоит посмотреть, а Лён чувствовал небывалый душевный подъём. Ему уже знакомо ощущение от множества взглядов, смотрящих в ожидании чуда.
Он не стал играть с маленькими язычками, а сразу резко развёл в обе стороны руки и окутался огненным плащом. Он танцевал по помосту, сам себе создавая музыку — огненный гул послушной ему стихии, — а огонь послушно повторял все его движения. Он снова с упоением запускал в воздух красных журавлей и заставлял плыть огненные каравеллы. Когда Лён наигрался вдоволь со своей волшебной силой, он был счастлив и охотно всем устроил выпивку — превратил в красное вино воду в вёдрах.
Толпа была в восторге — все кинулись хлебать дармовое угощение, хотя держатель балагана и пытался сделать на этом последнем фокусе нового артиста выручку.
Лён раскланялся и собрался уйти, чтобы получить плату.
— Эй, а я ведь его знаю! — крикнул кто-то из толпы. — Он из женихов!
У самого помоста торчали царские стражники — они заняли самые лучшие места и больше всех успели познакомиться с вином. Разгорячённые весельем, выпивкой и собственной властью, солдаты полезли на помост, чтобы схватить артиста. Но, Лён скользнул в фургон за занавески, выскочил с другой стороны и налетел на старого цыгана.
— Плати давай. — сказал он торопливо.
— Как платить?! — заупрямился тот. — Тебя стражники ловят. Мне теперь ответ держать. Испортил ты мне дело!
— Плати давай! — разозлился Лён. Он торопился скрыться от царских слуг, понимая, что был неосторожен. Надо было хотя бы маску надеть!
— Иди ты... — бросил цыган, падая на землю и ловко закатываясь под фургон. А с обеих сторон уже, выставив перед собой топорики, бежали стражники в красных долгополых кафтанах. Его брали в клещи.
Они уже предвкушали потеху. Ничем особенным этот человек виновен не был, но хмель в крови и многодневное веселье побуждали к безрассудству и озорству. Умаявшись целыми днями шататься среди торгующих, навещать весёлые палатки и всяческие народные забавы, устав вымогать деньги у балаганщиков, которые беспрекословно подчинялись при виде красного кафтана, они искали новых впечатлений. Вот это как раз тот случай, когда можно было позабавиться от души. Стражники уже предвкушали удовольствие: посмотрим, как господин артист справится с такой реальной вещью, как стальной топорик — это вам не ловкость пальцев!
Стражники уже не бежали, а просто подходили — шестеро пьяных вооружённых людей с сытыми маслеными рожами. Человек, которого они взяли в круг, оглянулся, но бежать некуда — за спиной фургоны, из-под которых скалились в ожидании потехи продувные смуглые физиономии, а спереди на него смотрели острые наконечники на навершиях топориков.
Внезапно резко дунул ветер — откуда он взялся среди ясного солнечного дня даже непонятно. Потом с неба обрушился на землю воздушный поток такой плотности, что вздул с земли тучу пыли. Эта пыль закружилась в бешеном вихре вокруг стоящего в неподвижности человека. Потом широкая воронка разделилась на несколько отдельных воющих вихрей, и они пошли вразнос, подхватывая стражников, подбрасывая их в воздух, быстро переворачивая их и раскидывая далеко по сторонам.
Фургоны задрожали, когда серый поток грязи и мусора дунул под их днищами. Порывом урагана сорвало парусину и пошло швырять во все стороны жалкие цыганские пожитки. Люди покатились по земле, крича от ужаса, а повозки стали крениться набок и упали одна за другой. Никто уже не видел, как из центра урагана взлетела к небу крупная сова.
Переполох на площади. Все носятся, орут, прилавки падают, люди валятся, товары разлетелись. Всеобщее столпотворение. Поэтому некому было особенно смотреть, как в стороне, у каменной стены дома, села на землю белая сова и тут же превратилась в человека.
Лён изумлённо смотрел на то, что сам и натворил. Он не собирался делать ничего подобного — просто в какой-то момент почувствовал ярость. Эти шестеро мордоворотов ему напомнили банду Мордатого — те же ужимки и прыжки. Лён только смутно помнил, что в тот момент он был зол и на обманщика-цыгана, и на эту наглую свору, которая беззастенчиво пользуется своим, так сказать, служебным положением. И вдруг его пальцы словно ухватили ветер, он машинально, не отдавая себе отчёта, швырнул этот плотный поток в наступающих. А в следующий момент ему казалось, что ураганные вихри есть продолжение его рук, что он сам есть ветер. Его вдруг словно разделило с этой алчной человеческой суетой — они стали ему так противны! Мгновенная ярость и желание снести этот отвратительный муравейник, хотя лишь час назад он думал, что ему здесь нравится. Теперь делать уже нечего: самое лучшее — тихонько испариться.
Он огляделся в поисках товарища и увидел, что Долбера уже утаскивают с площади. Его стащили с лошади другие красные кафтаны, связали ему руки и уводят, а следом двое верхом на Сивке и Каурке сопровождают эту процессию. Лён хотел броситься вслед, но тут его повалила бегущая толпа.
Глава 7. Снова во дворце
— Мне нужен мой друг. — безапелляционно заявил неважно одетый молодец, подходя к узорчатым створкам ворот в царский дворец.
— Что? — оторвался от игры в щелчки один из стражников.
— Моего товарища схватили ваши люди. — пояснил пришелец. — Я думаю, его должны привести куда-то сюда.
— За что взяли? — поинтересовался второй.
— Я не знаю.
— Поди узнай. — ответили ему государевы слуги и снова занялись игрой.
— Где я могу узнать? — продолжал спрашивать нахальный тип.
— А наше что за дело?
Оборванец отошёл в сторону, подумал не более минуты, потом снова подошёл. Стражникам он уже начал надоедать и они, переглянувшись, взяли топорики наизготовку, но на бродягу это не произвело должного эффекта.
— Мне. Нужен. Мой. Друг. — заговорил он снова, резко бросая слова, а к каждому слову — взрывающийся ком огня под ноги стражников.
— Браво! — сказал громко чей-то голос. — Наконец я вижу дивоярца, а не вяленую рыбу!
От этих слов стражники пришли в ещё больший ужас — казалось, звук доносится отовсюду. Они с криками повалились наземь, мелко дрыгая ногами — их подошвы дымились от огня.
— Ну, так что? — холодно спросил неизвестный, в упор глядя на солдат.
Когда ворота отворились, он вошёл в царский двор, держась, как победитель.
— Мне нужен царь. — заявил он таким тоном, словно пришёл собирать долги.
Дальнейшее царским слугам — от поварёнка до дворцовой знати — запомнилось надолго. Гость шёл среди толпы, перед ним взрывались и взлетали в воздух каменные плиты, а позади горел огонь. Синие глаза пришельца смотрели с холодным гневом, в руках его сиял смертельным светом невиданный клинок. Не доходя до двери, человек выбрасывал вперёд левую руку, и от воздушного толчка обе створки срывало с петель и далеко швыряло, разбивая в щепы. Так он шёл среди полного безлюдья — все, кто попадались на пути его, бежали прочь.
В одной из зал он обнаружил стоящего у окна пожилого человека, богато одетого, но без головного убора. Тот повернулся движением уставшего человека и взглянул в лицо незнакомцу.
— Чего ты хочешь? — спросил царь.
В голове у Лёна прояснилось. Какое-то мгновение он вслушивался в себя, пытаясь узнать, что же посетило его, отчего он совершал несвойственные ему поступки. Почему был так дерзко смел и беспощаден? Ты дивоярец или что? — словно спрашивал его кто-то очень знакомый. И даже не спрашивал — требовал решительности. И всё же, зачем он сюда пришёл?
— Твои люди схватили моего друга. — всё ещё под действием воинственного духа сказал Лён. — Я желаю получить его назад живым и невредимым. В противном случае...
Царь ничего не говорил и ждал.
— В противном случае я буду разносить твой город по камешкам и брёвнышкам, пока не получу желаемого. — твёрдо закончил Лён.
— Ты не от них? — неуверенно спросил царь.
— Я дивоярец. — резко сказал Лён, не поинтересовавшись, о чём речь.
Царь колебался — в его лице явственно читалась и непонятная надежда, и плохо скрываемое отчаяние. При виде этой внутренней борьбы Лён окончательно утратил намерение разнести тут всё к чёртовой бабушке.
— Моего товарища зовут Долбер, он был здесь неделю назад на пиру. Царевна налила ему вина, а потом её похитили. Верните мне моего друга и мы уезжаем. Ему угодно найти вашу каменную красавицу, и я сделаю для него всё, что только можно. Во всяком случае, до тех пор, пока это будет иметь смысл. Так что, пресветлый царь, возможно, в ваших застенках сейчас мордуют вашего зятька — ваша дочь налила ему вина из своего кувшина, всего за мгновение до похищения.
Результат этой речи оказался для Лёна полной неожиданностью: царь бросился к дверям, громко созывая стражу. Лён уже думал, что придётся снова прибегать к жестоким мерам, но царь кричал:
— Сюда его! Немедленно! Головы всем поотрываю! Кто посмел?!!
Монарший гнев был столь неистов, что всего минут через десять в палату ввели Долбера. Под глазом у него была ссадина, губа кровоточила, рубашка порвана, но сам он цел.
— Т-тебе налила царевна вина? — спросил царь, заикаясь от непонятной товарищам причины.
— Да. — мрачно отвечал Долбер. — Она мне налила вина.
— Что у тебя было на руке? — продолжал царь свой странный допрос, и дворцовая челядь так же внимательно рассматривала оборванного парня с расквашенной губой.
— Перстень у меня был. — буркнул Долбер, не доверяя тут никому.
— Покажи! — воскликнул царь, едва скрывая волнение.
— Мы потеряли перстень. — сказал Лён. — У нас его украли.
— Кто мог украсть его? — изумился царь.
— Один женишок. — нехотя ответил Долбер. — Он тоже отправился искать царевну.
Царь призадумался, поглядывая на статного молодца, которого не портила даже подбитая губа.
— Ну хорошо, — сказал он спустя немного времени. — Вы можете хотя бы рассказать, что это был за перстень?
— Ну белый такой металл, я думаю, серебро. — признался Долбер. — Камень дешёвый совсем — простой поделочный кошачий глаз. У меня тятька был резчиком по камню, так что я разбираюсь. Только свёл он меня в ведьмин лес, после того как я взял боем свинарник и пожёг свинью.
В толпе придворных засмеялись, но царь был серьёзен.
— А кто твоя мать? — спросил он.
— Крестьянка, кто же ещё. — чуть насмешливо ответил Долбер. — А перстень мне дали воздушные девы, когда мы ночевали у развилки трёх дорог.
Среди людей началось неясное шушуканье, но царь прервал его, обратившись к своим придворным и слугам:
— Кто видел, как царевна налила ему вина?
Оказалось, что никто не видел. Даже Лён не мог сказать что наблюдал это.
Царь жестом велел разойтись своей челяди и остался наедине с гостями.
— Прости, дивоярец. — сказал он устало. — Мне жаль, что мои люди были столь жестоки к твоему товарищу. Но, наше царство обречено на гибель, если не найдётся мой ребёнок. Вот оттого мы не жалели средств на приглашение гостей. Мне никаких богатств не жалко — пропади оно пропадом это проклятое богатство! И люди мои стали черствы и злы, потому что чувствуют, как близок их конец. Я подумал, что вместе с тобой ко мне пришла надежда, но вижу, что ошибся.
Он махнул рукой, сел на дубовую лавку у окна и отвернулся.
— Возможно, всё не так скверно. — осторожно сказал Лён, чувствуя раскаяние оттого, что так резко обошёлся с этим человеком. — Мы с моим другом как раз отправились искать вашу дочь, но заблудились в заколдованном лесу и снова вышли к вашему городу.
— Мою дочь? — горько усмехнувшись, спросил царь. Он повернулся к гостям, посмотрел на них с непонятной иронией и поднялся.
— Идите-ка со мной, — позвал он, направляясь на выход из палаты.
Пройдя несколько дверей, товарищи оказались в небольшой комнате с наглухо закрытыми ставнями и толстыми решётками на окнах. В полумраке, разгоняемом лишь светом факелов, стояло в центре комнаты что-то вроде небольшой колонны с накинутым сплошным покрывалом.