Абсолютное оружие

И вот сейчас одна из таких игрушек, предмет моего страстного вожделения, покоилась на плече капитана. Спору нет, вместе они смотрелись очень органично, были явно созданы друг для друга, но... мне же не для красоты!

Как-то вдруг из головы вылетели все переживания, страхи, волнения, осталась только обида на несправедливость мира в лице одного наглого красноволосого типа. Я же не просила у него дать пострелять! Не дура же я, чтобы начать палить в здании, даже случайно. Просто хотелось прикоснуться. Почувствовать, как рука уверенно ложится на рукоять, предплечье плотно обхватывает крепёжная система. Как левая кисть бережно поддерживает округлое цевьё, а пальцы осторожно поглаживают гладкую керамику. Почувствовать скрытую за стеклом и пластиком разрушительную силу — и свою власть над ней.

Когда мы дошли до летательного аппарата, на капитана я поглядывала с завистливой ненавистью и строила планы изъятия предмета своего вожделения. Причём так, чтобы оружие пострадало как можно меньше, а капитан — как можно больше. Увы, разумных мыслей так и не появилось; вероятности реализации всех моих предложений аналитический аппарат бессердечно признавал бесконечно малыми величинами.

Впрочем, когда мы положили вещи и сели, Райш, покосившись на меня, сжалился.

— Вот тут не нажимай, это выстрел, — коротко сообщил он и положил мне на колени свою ношу. Я тут же вцепилась в добычу, пристроила её на коленях поудобнее и обняла так, будто это была моя последняя надежда на спасение. Капитан косился с насмешкой, но мне было плевать. На всё было плевать; на мир, на дурацкое платье, на эти их расовые заморочки, на инстинкты и Совет Старших. В этом мире существовали Большие Пушки, и возможность держать в руках одну из них примиряла меня с действительностью. Выживу, разберусь как-нибудь со всеми трудностями. Лишь бы не отобрали...

— Это плазменный излучатель, да? — наконец, когда мы, судя по продолжительности полёта, уже подбирались к финишу, предположила я.

— Да, — капитан покосился на меня с одобрением и некоторым уважением. — Ты это по внешнему виду определила?

Я уже оттаяла, простила его за всё и готова была к разговору. Тем более его уважение было приятно, как бывала, на моей памяти, приятна только похвала доктора Ладоги. Она практически единственная из всего персонала относилась к нам почти как к людям, и пыталась отстоять перед коллегами каждого из нас, кого собирались выбраковывать. Слова похвалы можно было услышать от всех, но только у неё это получалось так, что мы чувствовали себя живыми. Она почти персонифицировала нас, и я всё время боялась, что она знает нашу маленькую тайну. Боялась, и одновременно хотела, чтобы это было так.

— Очень характерный ствол. Магнитная ловушка и импульсный разрядник, который должен выталкивать плазму. Здесь просто невозможно придумать что-то ещё. Конечно, это могло быть оружие, основанное на совершенно иных принципах, но я предположила известное, и угадала.

Райш кивнул и вдруг насмешливо улыбнулся, поглядывая на меня.

— Знаешь, из тебя выйдет превосходный сотрудник дипломатического корпуса, — сообщил он. — Все соседи знают, кто у нас по-настоящему опасен в ближнем бою, и от тебя такого ожидать никто не будет. Особенно в таком виде!

Я недовольно поморщилась, а он рассмеялся. Глупо спорить с очевидным, но мог бы и промолчать. Только я расслабилась и забыла про это проклятое платье!

Сейчас оно уже не так раздражало. Не потому, что я привыкла, а потому, что смотреть на него было некому. Но по прибытии я первым делом, не выпуская из рук плазменный излучатель, отправилась переодеваться.

Кажется, мне удалось удивить капитана тем фактом, что надела я не новенькую форму, а его одолженную рубашку. А у меня уже окончательно закрепилась ассоциация с одеждой из медицинского центра, и предмет одежды я начала считать своим.

Некоторое время мы молча жевали пайки, аналогичные вчерашним. Не знаю, о чём думал капитан, а я мысленно ворковала с лежащим на кровати в комнате плазмомётом, обещая, что мы с ним непременно скоро постреляем.

А потом, с тёплой мысли о том, что я больше не одна и у меня есть "друг", я вдруг опять перескочила на осознание своего одиночества.

Люди на работе ведут себя по-разному, но очень мало кто толькоработает. Я наблюдала очень многих сотрудников, научилась понимать из взаимоотношения, даже некоторые мотивы. Нас не стеснялись, как не стеснялись оборудования и мебели, и обсуждали всё подряд. Девочки-лаборантки обсуждали технических специалистов-мужчин, технические специалисты — девочек-лаборанток. При нас целовались, плакали, ругались, смеялись. Нас не замечали.

А мы, пока никто не видел, тоже учились общаться между собой. Нас сплотило это ощущение обособленности от них, от людей, от всего мира, враждебного нам. Мы тоже привязывались; за неимением вариантов, друг к другу. Мы делились мыслями, помогали друг другу в познании мира, даже учились мечтать.

Мечтать нас научил один мальчик, Икоси Окто — двадцать восьмой. Он был странный даже по сравнению со всеми нами. Он был куда более искусственным, чем мы все, со своими непонятными рассуждениями и восприятием учёных, но при этом — куда более настоящим, чем эти учёные. Много позже я поняла, что он не был ни тем, ни другим; наши создатели как-то умудрились воспроизвести иной разум, работающий по каким-то своим, непонятным законам. И даже не заметили этого.

Задумавшись, он давал сбои. Например, я помню, как он вдруг остановился посреди полосы препятствий, вскинув оружие, и замер. Он стоял совершенно неподвижно несколько минут, не стрелял и не двигался дальше — отлитая из серебра статуэтка, в серебристом защитном костюме и с белыми волосами. Потом оказалось, он смотрел на бабочку; он так и не сумел объяснить, что именно было с ней не так. Он говорил, что "мы просто не видели". Он единственный из нас мечтал. Он верил в существование других разумных существ, верил так, как будто знал об этом точно, как будто был лично знаком с несколькими чужими разумными видами. Он хотел полететь в другую галактику, он хотел поговорить с ними; почему-то он думал, что они смогут ответить на его неоригинальный вопрос "кто я?".

Он научил мечтать меня. Научил надеяться, что там, за невероятным прыжком за границу галактики, всё будет по-другому. Как будто предвидел.

А однажды на обыкновенном плановом осмотре, при обыкновенном сканировании излучений мозга он вдруг одним ударом разбил стекло капсулы.

Он успел убить двух человек — техника, оператора камеры, и медсестру, руководившую процессом. Разорвал голыми руками; мы действительно страшное оружие. Он убил бы больше, но вмешались двое наших, остановили.

И больше мы его не видели. Никто так и не узнал, что спровоцировало столь бурную агрессию; ни учёные, ни мы.

— Экси, — окликнул меня капитан, и я вздрогнула от неожиданности. Вскинулась, фокусируя взгляд на Райше; он смотрел на меня задумчиво, с непонятным выражением. — Скажи, почему ты так боишься людей?

— Я не боюсь, — резко огрызнулась я.

— Согласен, — медленно кивнул капитан. — Расскажи мне о своих создателях.

— Не хочу, — тихо буркнула я, отводя взгляд и готовясь отстаивать своё право на секреты. Я не хотела ему ничего рассказывать, и никак не могла мотивировать это желание какими-то разумными причинами. Он задал на первый взгляд совершенно обычный вопрос, я знала на него короткий и простой ответ, и так же точно знала, что этот ответ повлечёт за собой другие вопросы. И эта мысль, это иррациональное, основанное на голых эмоциях нежелание говорить, вдруг показалось мне самым важным, что осталось сейчас в моей жизни. Потому что оно заставило меня почувствовать себя человеком.

Её звали Оля. А его — Джонатан. Уравновешенная милая девушка-биолог и обаятельный улыбчивый инструктор по рукопашному бою. Насколько я понимаю, это была довольно обыкновенная история; она влюбилась, а он просто умел увлечь девушку. Но дело не в том, как он её бросил, и даже не в том, что через год она счастливо вышла замуж за другого. А в том, как она делала вид, что у неё всё хорошо. Особенно первые несколько дней. Смеялась, говорила, как легко они расстались, утверждала, что для неё это тоже было сиюминутным увлечением, и ей верили. Люди этого не замечали, а мы успели очень подробно изучить их мимику и жесты. И, к тому же, мы видели, как она горько и беззвучно плакала после того разговора с ним.

Я вдруг почувствовала близость себя сейчас к той делающей вид, что всё в порядке, Оле. И мне страшно было всё рассказать; это значило — отступить от выбранного стиля поведения, значило — покинуть наконец-то найденный кокон, сумевший спасти меня от принятия самостоятельного решения.

Но капитан не стал меня расспрашивать. Он молча поднялся и ушёл, и через несколько секунд вернулся с прозрачным стаканом, до краёв наполненный прозрачной розоватой жидкостью. В другой руке нёс нечто вроде высокой узкой колбы, в которой тоже что-то плескалось.

— Пей, — приказным тоном сообщил капитан, сунув мне в руки стакан.

— Этиловый спирт?! — я озадаченно уставилась на красноволосого.

— По большей части, — хмыкнул он, присаживаясь рядом со мной. — Давай пей, а то насильно заставлю.

— Но зачем? Это слабый яд, организм быстро его выведет.

— Я в курсе, — капитан ухмыльнулся и со стуком поставил на стол свою банку. — Но у меня ещё есть.

— Но зачем?!

— Потому что это лекарство. Примитивное, ненадёжное, вредное, но другого в данном случае я не знаю. Так что давай залпом.

— Кажется, люди пьют его на праздник, в компании. Он оказывает лёгкий наркотический эффект, стимулирует...

— Я знаю, что он стимулирует, — оборвал меня Райш. — Я бы составил тебе компанию, но не знаю, как поведу себя в данной обстановке, если спустить с поводка инстинкты. Скорее всего, ничего не натворю, но лучше не рисковать. Пей! — рявкнул мужчина. И я от неожиданности послушалась, залпом осушив стакан.

Некоторое время мы сидели в полной тишине, и ничего не происходило. Райш будто к чему-то прислушивался или чего-то ждал. Потом заставил меня выпить ещё.

Анализатор начал подавать сигнал об интоксикации организма. Организм, которому не разрешили вывести токсин тем же маршрутом, каким он попал внутрь, — капитан не позволил мне встать и дойти до туалета, а у меня не было сил с ним бороться, — начал переработку другим способом.

Ощущения были странные. Слабость, но при этом — лёгкость. Медленное головокружение в ответ на каждое движение. Трудности с координацией движений.

Я всё-таки попыталась подняться с места, но Райш не пустил.

Короткая борьба завершилась его полной и безоговорочной победой, я оказалась в болевом захвате лицом в диван. Капитан что-то прорычал мне; сознание расплывалось, отказывалось фокусироваться, и я не поняла. Зато почувствовала исходящее от него раздражение, даже почти злость, и в ответ — странную боль в груди и нестерпимое жжение в глазах.

А потом как будто внутри что-то лопнуло, и я разревелась. Плакала, захлёбываясь обидой и жалостью к себе, и что-то говорила. Жалость и тоска росли, подавляли, выливались в слова и слёзы. А я всё говорила и говорила, и никак не могла остановиться. Сумбурно, кусками; про доктора Ладогу, про тесты на выживание, про первую победу над компьютером, про онемение пробуждения от анабиоза, про профессора Бергмана, про выбраковку и разговоры по ночам. Про Дио, Икоси Окто, Дэкатрио и остальных, про живых и мёртвых, про бабочек, про лабораторных мышей, про полигоны, про тренировки с оружием, про сидящую в углу беззвучно плачущую девочку Олю и двести семьдесят девять градусов Кельвина под ледяным дождём на старом космодроме. Про искусственный разум и биотехнологии, опять про доктора Ладогу и про аналитический аппарат...

Давно уже не было болевого захвата, а я всё говорила. Прижавшись ухом к горячему колену капитана, свернувшись калачиком, бормотала себе под нос, перескакивала с одного на другое, путалась в именах и датах. Этиловый спирт уже не травил организм, но я всё не могла остановиться, и слова вместе со слезами текли из меня как рукотворное озеро через дыру в плотине. А горячая твёрдая ладонь с острыми чёрными когтями медленно, осторожно гладила меня по голове и плечу.

Райш.

Я сидел, молча глядя перед собой, и продолжал машинально поглаживать девушку по встрёпанным волосам и тонкому плечу, хотя её давно перестали сотрясать рыдания, и вообще она, кажется, задремала.

Мысли вяло и бесцельно ворочались, и никакого желания их шевелить принудительно не было. Не знаю, сколько бы мы так просидели, но вскоре из двери подъёмника появился Ханс. Удивлённо вскинул брови и попытался что-то сказать; но я жестом попросил его молчать, коснувшись кончиками пальцев губ.

Аккуратно придерживая голову девушки, вынул из-под неё своё колено. На мгновение задумавшись, как лучше поступить, осторожно поднял свою проблему на руки и отнёс в её комнату. Вряд ли после такого эмоционального всплеска ей будет полезно проснуться посреди гостиной.

— Что это было? — поприветствовал меня Ханс.

— Исполняю наложенные на меня Советом обязательства, — усмехнулся я в ответ. Холодный многозначительно поднял бровь, явно предлагая пояснить подробнее. — Я решил, что для начала следует выяснить весь спектр проблем, которые мне предстоит решить. Она, правда, поначалу сопротивлялась, но я надавил воздействием на психополе. В результате узнал много нового.

— И как? — в голосе отчётливо скользнула насмешка. Я пару нормосекунд помолчал, пытаясь придумать краткий и полный ответ, и в итоге грязно выругался. — Чудесно, — мягко улыбнулся холодный. Жуткое зрелище. — Я могу поучаствовать?

— Понятия не имею, — буркнул я, присаживаясь на диван. — Понимаешь, я, конечно, ожидал, что всё не так просто, но не до такой же степени! Я со всякими людьми общался, знаю разные жизненные ситуации, но это! — высказался я и вновь, не сдержавшись, выругался.

— Хм? — светлая бровь взлетела на этот раз с явно заинтересованной интонацией. Обожаю его мимику! — Что же с ней там делали?

— Да ничего столь уж страшного с ней не делали, — я недовольно оскалился. — Просто воспринимали их всех не как личности, а как механизмы, и не замечали, что личности есть. Но это ерунда. Проблема в её отношении ко всему этому и психологическом состоянии. Эмоционально это незрелый, запуганный, обиженный на весь мир ребёнок, который сам не знает, чего хочет, и не понимает, чего хотят от него окружающие. Неуверенный в себе комок нервов, не желающий принимать самостоятельные решения, мечтающий спрятаться от всего мира под кровать, и всё это с возможностями взрослого носителя горячей крови. И я ни ларга не понимаю, с какой стороны можно подойти к этому клубку. Ладно хоть ей действительно нравится драться и очень нравится оружие, а то я бы вообще не знал, где в этом кошмаре можно найти что-нибудь положительное и к нему подцепиться. Но всё равно, с отправкой от одного только боя даже нашу расу нельзя воспитывать, а она... Ханс, психологически она то, чем кажется со стороны! Слабая, пугливая, хрупкая представительница мирнойветви! У меня чуть мозги через уши не вытекли, пока я её эмоции просматривал; как она с таким отношением к жизни ещё себе голову из первого попавшегося ствола не разнесла?! — я тихо рыкнул, запуская обе пятерни в волосы. Разозлившись ещё больше, рванул ворот кителя и рубашки; они вдруг стали неимоверно раздражать. И вообще хотелось уйти в боевую форму. И побиться головой об стену. Чьей-нибудь...