Тропой мужества. Рубежи бессмертия

— И исключили по той-же причине? — Тихо спросил Павлов.

Маевский кивнул.

— И никто не вступился? И всем плевать, что ты шел на красный диплом?

— Спасокукоцкий* был против, — вздохнул Михаил, — он даже Бакулеву* звонил, но их из парткома одернули.

— Корельский постарался?

— Он.

— Да-а-а, дела... — протянул задумчиво военврач, затем встрепенулся, — а потом?

— Сергей Иванович посоветовал мне уехать и поработать в Белоруссию. Даже письмо написал своему другу. Тот помог мне ветеринаром устроиться в колхоз, а про отца советовал молчать, да и я сам понимал. Потом война...

Михаил замолчал и закрыл глаза. И что теперь сделает Павлов? Прогонит? Тоже отвернется? А если Перепелкину скажет, то точно за немецкого шпиона примут, тут и к гадалке не ходи... стоп! Последняя мысль была не его.

'Думаешь если капитан об этом узнает, то все сведения примут за фальшивку?'.

'Не знаю, — ответил гость, — не исключено. Но считаю, что врач даже не думает об этом'.

'Не уверен'.

'Так спроси'.

— Что мне теперь делать, Валерий Семенович?

Врач вздрогнул, словно очнулся, и посмотрел на Михаила.

— Что делать, говоришь? — и лицо его стало жестким. — Людей спасать, Миша, вот что делать. Ты хирург, пусть практики никакой, но...

Договорить не дал появившийся санитар.

— Товарищ военврач, раненых привезли. Много.

— Пошли работать, Миша. — Павлов бросил папиросу, придавил её ботинком и направился следом за санитаром.

Когда Михаил обошел палатку и увидел количество раненых, то невольно застонал. На поляне уже лежало свыше трех десятков бойцов, и еще телеги подходили. Появилось желание куда-нибудь убежать. Подальше. От стонов. От боли. Крови.

'Не сметь! — зло подумал Маевский. — Тряпка!'

'Гость' хотел возразить, но Михаил подавил этот порыв, задвинув альтер-эго вглубь сознания. 'Вот так и сиди'.

Павлов быстро вышел из палатки и, увидев Михаила, протянул карандаш и лист бумаги.

— Вот, держи, будем очередность распределять. Принцип прост — осматриваешь бойца, определяешь степень тяжести ранений и пишешь номер на клочке бумаги, который закрепляешь на видном месте, там санитары разберутся кого на стол нести. Самых тяжелых в первую очередь.* И не волнуйся, Миша, у хирурга должно быть холодное сердце, как ни тяжело это признавать.

— Я все понял, Валерий Семенович.

— Тогда давай, ты с этого края, я с этого, а Валентина Сергеевна с Вилмой пока операционную подготовят.

Павлов подошел к крайнему раненому и склонился над ним, а Михаил оглядел поляну. Вот и практика — подумал он. Вздохнул и решительно шагнул к лежащему бойцу.

— Как дела? — спросил Майский.

— Как сажа бела, товарищ военврач, — ответил красноармеец натужно. — Вот, в ногу ранило.

— Больно?

— Терпимо, покась. — И боец покосился на скрипящего зубами соседа.

Михаил осмотрел ногу — три сквозных ранения, задета кость в двух местах, отсутствует мышечная ткань с внутренней стороны бедра, сильная опухоль в районе стопы. Оторвав клочок бумаги, Михаил замер. Какой номер ставить? Если этого бойца не прооперировать в течении часа, то начнется гангрена. Ранение у него тяжелое. А как быть с остальными? Рядом лежит боец, у которого вообще на теле живого места нет. Вдруг у него состояние хуже? Как быть? Это пока бойцу терпимо, а потом? Надо принимать решение. Нужен холодный расчет. Не об этом ли говорил Валерий Семенович?

Химическим карандашом Майский решительно поставил цифру три, и сунул бумажку под узел повязки.

Соседний ранбольной не стонал. Он от боли зубами скрипел. Да так, что даже замутило, но Михаил подавил этот порыв. Нельзя показывать слабость, когда на тебя смотрят с надеждой столько людей.

— Терпи, казак, атаманом будешь, — подбодрил Майский парня.

Боец зубов не разомкнул, смог лишь прошипеть что-то неразборчивое. Его правый глаз смотрел на врача. Левый был скрыт повязкой. Осторожно пробежав пальцами по окровавленным бинтам, парень понял, этого бойца надо срочно на стол. В первую очередь однозначно — множественные осколочные ранения головы, туловища, ног и рук. Большая кровопотеря. Ожег правой руки, на первый взгляд, второй степени. Боль у бойца наверно дикая. Как он еще терпит? Как держится? А обезболивающих нет. Да тут большинство бойцов от шока поумирают.

— Санитар! — позвал Маевский, приняв решение.

— Я... — вскинулся один из бойцов.

— Этого на стол несите.

— Нечайка! — Михаил услышал голос Павлова.

— Я, товарищ военврач! — откликнулся один из возниц, помогавших сгружать раненых.

— Что там с лекарствами?

— Должны подвезти, товарищ военврач. Еще помощь обещали.

— Хорошо бы... — буркнул Павлов.

И Маевский был полностью согласен. Без лекарств спасти всех невозможно.

С сортировкой раненых справились быстро. В основном большую часть успел осмотреть Павлов, но у него опыт. Майский же справился только с одиннадцатью бойцами. Всего одиннадцать, но каждого он отправил бы в первую очередь.

— Миша. — Это подошел Павлов. — С тяжелыми будем работать парами. Я с Кошкиной, ты с Меримаа. Не беспокойся, Вилма опытная операционная сестра. Вдвоем вы справитесь, и помни про холодное сердце.

* * *

Не так Михаил представлял свою первую самостоятельную операцию. Не так скоро и не при таких условиях. Было страшно ошибиться, что-то сделать не так, сделать больно, не спасти...

Руки подрагивали от волнения, и Маевский усилием воли подавлял свой страх, загоняя его вглубь, заодно пытаясь заставить 'гостя' не мешать. А мешало многое — обстановка, знание, что враг уже близко, приближающаяся канонада, стоны и крики оперируемого Павловым.

В отличии от соседа, ранбольной на их столе не стонал. Лишь когда Михаил направлял пулевку в ранканал и пытался захватить им осколок, парень стискивал зубы и напряженно дышал. Здоровый глаз его слезился, и слезы скатывались по щеке, сразу розовея. Когда осколок наконец вынимался, то сразу следовал облегченный выдох, и звон металла об лоток.

— Девятнадцатый... — удивленно считал осколки Михаил.

И это только из конечностей, а еще из туловища осколки доставать. Как же он терпит?

— Очень больно?

— Больно... — еле слышно прошептал боец и вновь стиснул зубы.

— Терпи.

Парень нервно улыбнулся, и напрягся, когда Михаил начал вводить инструмент в следующую рану. Вилма тут же положила руку на лоб парня.

— Расслабьтэсь, — сказала она мягко, — не надо напрягаться. Не волнуйтэсь, все будет хорошо.

Уверенный голос Меримаа подействовал не только на бойца. Михаил неожиданно успокоился. Движения рук стали четче и увереннее. И Вилма помогала прекрасно, без подсказок подавая нужный инструмент. Пока Маевский доставал осколки, медсестра успевала обработать и наложить повязку уже на очищенную рану...

— Ну как первая операция? — спросил Павлов, подойдя к умывальнику.

— Сложно сказать... — пожал плечами Михаил, тщательно промывая перчатки от крови.

— Понимаю, — кивнул хирург, — неожиданно все. Привыкай, теперь каждый медик будет на вес золота. И особо не волнуйся, от ошибок никто не застрахован, тебе просто практики не хватает.

— Я уже допустил ошибку.

— Какую?

— Неправильно определил тяжесть ранений. Думал — сложное ранение брюшной полости, а на деле оказалось, что кишечник не поврежден, несмотря на десятки осколков. И очередность...

— Это не ошибка, — перебил врач, — бывает и хуже. Сколько, говоришь, осколков достал?

— Пятьдесят семь.

— Бойцу повезло, — вздохнул Павлов, — такое случается. Ладно, пошли дальше работать.

Столы уже от крови отмыты, и санитары заносили на носилках двух тяжелораненых.

Началась новая операция, и Михаил понял — с первым ранбольным ему в некотором смысле повезло — тот лежал спокойно и терпел, этот же не только кричал от боли, еще и метался, несмотря на удерживающие ремни, и Михаил, и Вилма невольно проклинали отсутствие обезболивающих. В конце концов, чтобы вынуть пулю и пару осколков, пришлось звать на помощь санитаров...

Постепенно события слились в сплошной кошмар — стоны, крики, кровь из ран и стенание чужого сознания в голове, что особенно раздражало, но бороться с этим было некогда. Максимальная концентрация внимания и напряженность превратилась в ноющую боль в спине и руках. От пота и крови маска намокла — стало тяжело дышать. От усталости начало покачивать и закружилась голова.

Неожиданно Михаил обнаружил себя бездумно смотрящим на пустой стол, а вокруг суетился персонал, которого было что-то слишком много.

— Отдохни, Миша. — Это мимо прошел Павлов. — Времени немного есть. Отдохни.

— Помощь прислали? — спросил Михаил, удивленно оглядываясь.

— Прислали... — недовольно буркнул хирург, устало усаживаясь на стул около тумбы. — Санитарок прислали в помощь. Комсомолок-доброволок... — Майскому показалось, что врач хотел выругаться, да сдержался. — В обморок всей бригадой падают, бестолковки!

Михаил присел рядом с врачом. В голове немного шумело. 'Гость' присмирел еще когда он ампутировал ногу тому бойцу, что осматривал первым. Ногу спасти было невозможно, отсутствовала часть кости. Бойцу налили стакан спирта и держали два дюжих санитара. Мат стоял жуткий. Именно в момент, когда Михаил начал резать кость, его 'альтер-это' рухнуло вглубь сознания и пока не проявлялось. И хорошо, мешаться не будет.

— Нечайка! — крикнул Павлов. — Чаю нам покрепче сделай!

После чего сказал Михаилу:

— Ладно хоть кроме девок бестолковых, перевязочного и обезболивающего прислали.

Помолчав немного, сказал еще тише:

— Проведешь еще операцию, и отдохнешь, а то свалишься.

— А вы? А Вилма с Валентиной Сергеевной? Все устали.

— Вилма тоже отдохнет, — ответил Павлов, — Потом поменяемся. Будем по очереди отдыхать.

Появился санитар с двумя стаканами чая. Именно стаканами в подстаканниках. Поставил их на тумбочку, рядом положил плитку шоколада.

— Спасибо, Степаныч. Где фельдшер и медсестра?

— Ранбольных осматривают.

— Позови их и им тоже чаю неси.

И вновь операция. На столе боец с обширным ожогом и тяжелым ранением груди. Непривычно тихо в операционной палатке, если канонаду не считать. Второй стол пока пустует, Павлов с Кошкиной организовывают эвакуацию санбата в тыл. Даже тяжелораненых. В санбат тащат теперь по понятным причинам только срочных.

Капитан Перепелкин пропал, связи ни с кем нет, что вообще твориться в дивизии можно только догадываться. Ясно, что дела хуже некуда. По сведениям полученным через раненых и санитаров, что привозят тяжелых стало известно — оборону не удержать. Слишком мало осталось бойцов в строю и боеприпасов кот наплакал.

Ранбольной на столе в полузабытье, накаченный обезболивающим, лежит без движения, но все равно, нет-нет, а Нечайка заглянет в палату, не нужна мол помощь? Вот только взгляд иногда странноватый у санитара. Непонятный взгляд. И неприятный.

'Чего тут непонятного? Надзирает он за тобой'.

Михаил поморщился. Все где-то в глубине этот альтер эго сидел тихой мышкой, а тут вдруг объявился, и крови с видом вскрытой груди ранбольного не боится уже.

'Привык уже, — пояснил гость, — хватит, отбоялся'.

'Думаешь надзирает?'.

'Уверен! Считаю Перепелкин поручил ему присматривать'.

'Плевать, не мешай'.

Мысль была резкая и злая, потому, что предстояло самое сложное — удаление пули и осколка. И сложность была в том, что оба куска металла находились рядом с сердцем. Однако, что самое сложное — был поврежден осколком эпикард *, и рядом, буквально вплотную, острый осколок подпирала пуля. Видать и пуля, и осколок попали в одно и тоже место, и судя по положению обоих инородных предметов, вторым прилетел осколок. Уже приготовлена пулевка, но Михаил никак не мог решить, что вынимать первым — пулю, которая была чуть ниже рваного куска металла, или осколок, что почти упирался в мышечную ткань сердца. Рана медленно наполнялась кровью и Вилма уже пару раз удаляла её тапмонами, а Майский никак не решался.

'Осколок, — зло подумал гость, — доставай осколок. Он острый'.

'Заткнись! — так же резко ответил Майский'.

Он ввел пулевку в рану, аккуратно захватил щечками металл, чуть сдвинул от сердца и осторожно потянул. Брызнуло тонкой струйкой кровь прямо в лицо, Михаил невольно зажмурился, замерев и почувствовав, что ранбольной вздрогнул. Майский похолодел — только не это!

— Пульс падает, — сказала Вилма, одной рукой держа ранбольного за запястье, а второй удалая кровь из ранканала.

Михаил сбросил осколок в лоток и быстро извлек пулю.

— Пульс? — голос невольно дрогнул.

— Слабый, — ответила Вилма, взглянув на Михаила. Лицо под маской немного изменило форму, и он понял, что девушка ему улыбается.

— Чистим и шьём, — уже уверенно сказал Майский.

Рана прочищена и сведена. Игла с нитью уже готова, но только Михаил приготовился сшивать, как Вилма вскрикнула:

— Пульс! Пропал пульс!

— Черт! — рука скользнула к шее. Действительно, пульса нет, и в ране пульсации исчезли...

Майский растерялся — что делать?

'Прямой массаж сердца делай, — вспыхнула мысль'.

— Как? — вслух спросил Михаил.

— Что как? — не поняла Вилма.

— Я не...

'Расширь разрез, — перебил мыслью Павел, — сердце в руки, сжимать к большим пальцам в районе левого желудочка, пара секунд перерыва меж сжатием и вдуть воздух в рот. Ну, не тупи!'.

Михаил встрепенулся.

— Расширитель готовь! — крикнул он Вилме и сам схватил скальпель.

Сделав разрез шире, он перехватил расширитель, установил и развел рану, после чего осторожно взял сердце в руки.

'Так?'. 'Да, примерно, левый желудочек вверх. Это он?'. 'Да'. 'Тогда сжимай как бы захлопывая раковину ракушки, потом отпускай и жди две секунды, в это время медсестра пусть вдует воздух в легкие, затем повторяй цикл'.

— Вилма, — обратился к медсестре Майский, — я сейчас сожму сердце, а как отпущу, сделай бойцу искусственный вдох. Потом опять сожму, и вновь вдох, поняла? Марлю возьми, сложи вчетверо и на рот, быстро!

— Да-да...

Медсестра суетливо приготовила марлю. В этот момент в палатку зашли Павлов и Кошкина. Хирург сразу все понял и кинулся к столу.

— Миша...

— Валерий Семенович не мешайте! — Сказано было так, что Павлов будто на стену налетел.

— Начали! — и Майский осторожно сжал сердце.

Они повторили цикл три раза.

— Пульс?!

— Нет пульса.

— Еще...

Павлов стоит рядом, его рука ложится на плечо Михаила, готовая отстранить. У изголовья ранбольного фельдшер с наполненным чем-то шприцем, но хирург останавливает Кошкину рукой. Еще три сжатия и вдоха. Сердце в руках вздрагивает. Еще и еще...

— Ест пулс! — радостно восклицает Меримаа, от волнения выпирая свой акцент.

Рука на плече Михаила поощрительно сжимается.

— Ты молодец, Миша! — говорит Павлов. — Я в тебе не ошибся.

У Майского самого сердце чуть не выпрыгнуло на операционный стол. Спокойствия как не бывало. От волнения начали подрагивать руки, и Павлов это замечает.