Как и положено отроку, Шурик тихонечко сидел за столом да пожевывал хлебушек с селедочкой, ощущая приятную отрешенность от внешнего мира. И лишь страшные слова ведуньи не давали ему покою, эхом возвращаясь в его смятенный разум. "Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва, спаленная пожаром, французу отдана?!" Да, тут было от чего прийти в ужас! Шурик вспоминал рассказы Старого Маркиза о многочисленных войнах, которые мифическая (а может, не такая уж и мифическая?!) Франция затевала по самым бывало забавным поводам, и думал: неужели мы следующие?!

— И что, все время одно и то же? — Голос Данилы Петровича доносился словно издалека, как журчание ручейка в лесной чаще, по которому трудно определить, на каком этот ручеек расстоянии.

— То есть?

— Ну, я хочу сказать, — разъяснил воевода, — предсказания все время повторяют друг друга? Они одинаковые?

— Нет, — ответил Афанасий Максимыч, и Шурик, стряхнув легкую хмельную задумчивость, начал прислушиваться внимательнее. — Предсказания почти всегда разнятся. Разнятся во всем, за исключением французов. Подай-ка книгу, Игнатий! — велел он.

Купец подошел к высокому шкафу темного дерева, стоявшему в углу палаты, отворил дверцу и вернулся к столу с толстой книгой в кожаном переплете.

Приняв том, боярин отставил подальше полупустой штоф, смахнул рукавом крошки со стола, намекая тем самым на значимость, важность, ценность фолианта, и лишь затем возложил его на столешницу.

— Вот здесь божьи сестры стенографируют все, что изрекает... одержимая Фекла, — сказал он, открывая книгу. — Вот запись недельной давности, — молвил он, переворачивая несколько страниц: — "...И привлекли французы бочек пороховых великое множество под башню Водовзводную, и подожгли они склад сей пороховой, и рванули бочки словно тысяча громов небесных, подъяв башню сию с частью стены в воздух..." — Данила Петрович ахнул, а боярин, печально кивнув, перевернул еще несколько страниц. — А вот что она сказала два месяца назад: "...Три оперативно-тактические группировки российских войск никак не могли соединиться в единую ударную армию, способную остановить форсированное продвижение французов в глубь России...".

— Ну словно язык какой иной! — вздохнул Игнатий Корнеич, снова распределяя водку по стопкам.

— Да уж! — с чувством сказал боярин, убирая книгу со стола. — Ничего не понятно! Ну то есть, как эти ироды поганые Водовзводную башню Кремля подорвать надумали, вполне понятно, но что такое "оперативно-тактические группировки российских войск"?! Господи! Ну что это такое?! — воскликнул Афанасий Максимыч, возводя очи к небу, то бишь к потолку.

Но небо безмолвствовало, и только водка, покидавшая штоф, таинственно побулькивала в узком его горлышке...

— Ладно, други! — Боярин вздохнул, поднимая свою стопку. — Видимо, Господу угодно, чтобы мы сами пришли к пониманию этого!

— Ну, — сказал Данила Петрович, следуя его примеру, — за понимание!

Стопки воссоединились на секунду, игриво цокнув гранеными бочками, а потом разлетелись в стороны.

Отдышавшись и закусив, воевода вновь обратился к Афанасию Максимычу:

— Там еще вроде про поле что-то было?

— Точно подметил, — кивнул боярин. — Это она тоже очень часто повторяет: "на поле он", "на поле он". Но вот кто "он" и на каком "поле"? — Он недоуменно пожал плечами, капитулируя перед загадкой.

— Мы предполагаем, — вмешался Игнатий Корнеич, — что речь идет о некой грандиозной битве, которая разыграется на каком-то поле, а "он" — это некий французский полководец, который нанесет сокрушительное поражение русской армии. Но это все... предположения и не более...

— Вот именно! — подтвердил Афанасий Максимыч. — Предположения. Нам неизвестно, ни что это за полководец, ни где находится это поле — может, близ моих подмосковных можайских имений, а может, и в самой Франции!

— Афанасий Максимыч! Батюшка! — воскликнул Шурик, вскакивая на ноги и не обращая внимания на воеводу, жестом велевшего ему опуститься обратно на табурет. — Да я жизни не пожалею, чтобы узнать, кто этот злодей, что на Россию покуситься вознамерился, где это поле и, главное — что такое "оперативно-тактические группировки российских войск"!

Боярин махнул рукой, приказав угомониться Даниле Петровичу, а потом посмотрел на Шурика и спросил:

— Значит, говоришь, жизни не пожалеешь?

Сквозь узкие оконца в келью начали проникать первые серые, едва приметные сумерки, и лишь острый юношеский взгляд Шурика позволил ему рассмотреть, как изменился боярин за эту ночь. Он словно постарел лет на...

— Это хорошо, хлопчик, что ты жизни не пожалеешь, — усмехнулся Афанасий Максимыч, — потому как именно о жизни-то твоей речь сейчас и пойдет...

Глава III

Курс молодого ратоборца

Подойдя к монастырской ограде, д'Артаньян остановился и сверился с часами. Большая стрелка вплотную приблизилась к цифре двенадцать.

Псевдогасконец вздохнул и огляделся по сторонам...

...Готовясь к встрече с господином Атосом, он погулял по набережной Сены, поплевал с мостов в ее грязноватые волны, пытаясь тем самым хоть как-то насолить французам и, соответственно, хоть как-то поднять настроение себе. Удалось ли ему первое, так и осталось для юноши загадкой, а вот со вторым точно вышел промах — настроение не хотело подниматься ни в какую. Час спустя он справился у проезжего торговца (связываться с дворянами ему больше не хотелось) о монастыре Дешо и двинул в указанном направлении.

Д'Артаньян шел по улицам французской столицы, щедро залитым полуденным солнцем, и размышлял о том, что даже оно не в силах придать этому мрачному и угрюмому городу хоть каплю теплоты.

Действительно, лица прохожих были серыми и неприветливыми. Ущелья улиц, стиснутые отвесными кручами домов, были узкими, тесными, извилистыми и очень грязными, а сами дома — унылыми, тяжеловесными и однообразными. Их стены заслоняли почти все небо, отчего на мостовых и тротуарах царил тяжелый сумрак, а там, где оно все же было видно, в него колкими шипами вонзались острые шпили многочисленных соборов и церквей, как будто прокалывавших, терзавших небосвод, вместо того чтобы украшать его подобно шатровым куполам русских храмов.

Нет, Старый Маркиз был не прав, снова обратился мыслями к своему наставнику д'Артаньян. Он описывал столицу Франции как удивительный, сказочный город, где каждая площадь, каждый переулок дышат любовью и нежностью, каждый дом полон света и тепла, в каждой подворотне прячется бард или менестрель, распевающий красивые баллады или изысканные серенады.

Реальность оказалась совсем иной, подумал разведчик, подходя к монастырю Дешо...

Он стоял подле монастырской ограды и думал о предстоящем поединке, непроизвольно поглаживая при этом Прасковью. Времени, минувшего с момента столкновения с господином Арамисом, вполне хватило, чтобы мысли, прежде хаотично метавшиеся в его голове, угомонились, обрели единый вектор движения, пришли к единому знаменателю, как говаривал Игнатий Корнеич.

Положение, казавшееся отчаянным и безвыходным, неожиданно начало обретать положительные стороны. Во-первых, если он убьет и Атоса, и Портоса, и Арамиса, то в роте господина де Тревиля образуется серьезная брешь, которую тот вполне ожидаемо захочет заполнить. А зачем, спрашивается, заполнять кем-нибудь, когда есть подобный герой, помимо всего прочего сам стремящийся надеть лазоревый мушкетерский плащ? Во-вторых, если даже господин де Тревиль обидится на него, слух о доблести и героизме молодого гасконского дворянина неизбежно прокатится по столице, и это может закончиться приглашением в какую-нибудь другую роту, похуже чем мушкетерская, но все равно — гвардейскую. Правда, с таким же успехом это может закончиться и приглашением в какой-нибудь столичный острог сроком лет этак на... Ну и в-третьих, если дуэль завершится... ничьей, то у него будет шанс поближе сойтись с королевскими мушкетерами, которые показались ему вполне приличными, немного замученными жизнью и невыплатами жалованья, но все равно — достойными людьми. Старый Маркиз говорил, что случаи, когда вчерашние соперники после поединка становятся друзьями — отнюдь не редкость во Франции. Правда, как выясняется теперь, Старый Маркиз, он вообще много всякой галиматьи наговорил...

Д'Артаньян вздохнул и, решительно обогнув угол монастырской ограды, очутился перед небольшой церквушкой с папертью, построенной вровень с оградой и делившей ее пополам. Справа от паперти виднелась калитка, ведущая в маленький скверик, слева — ворота, открывающие доступ на монастырское кладбище. Возле них сидели пятеро пожилых женщин в окружении ведер с розами, гвоздиками и прочим цветочным ассортиментом.

Отличное место, подумал псевдогасконец за секунду до того, как калитка, ведущая в скверик, распахнулась, и из нее вышел мушкетер его величества короля Людовика XIII господин Атос.

— Добрый день, сударь, — поздоровался он. — А ваш секундант, верно, опаздывает?

— День добрый, мсье. — Д'Артаньян поклонился в ответ. — К сожалению, я не смог найти секунданта ввиду того, что лишь сегодня утром прибыл в Париж и не имею здесь совершенно никаких связей. Приношу свои извинения за столь грубое нарушение этикета.

— Не стоит извинений, — качнул головой Атос. — Я вас прекрасно понимаю. Уверен, мы выйдем из положения, тем более что у меня двое секундантов.

Сказав это, он сделал приглашающий жест, и дуэлянты прошли через калитку в скверик. Там действительно стояли двое мушкетеров, развернувшихся в этот момент спиной к пришедшим.

— Позвольте представить вам, господин д'Артаньян, — начал было Атос, и его секунданты дружно обернулись...

— Господин Портос?! Господин Арамис?! — воскликнул юноша, изумленно глядя на чернокожего гиганта и коренного парижанина, в свою очередь удивленно воззрившихся на него.

— Как? Вы знакомы? — решил не выбиваться из общего настроения Атос.

— Ну разумеется знакомы! — хмыкнул Портос, свысока глядя на д'Артаньяна. — Хотя я бы и не сказал бы, что это было приятное знакомство! Сегодня я, подобно вам, Атос, буду иметь честь скрестить шпаги с этим господином...

— Но только в час дня, сударь, — перебил его псевдогасконец.

— Вы деретесь с господином д'Артаньяном, Портос? — удивился Арамис. — Но я тоже дерусь с ним...

— Но лишь в два часа, мсье, — снова внес уточнение разведчик.

— Вот так штука! — воскликнул Атос. — По какой же причине деретесь вы, Портос?

— По какой причине? — переспросил негр, явно желая увильнуть от ответа. — Ну если уж я дерусь, Атос, значит, причина есть!

— Мы с господином Портосом разошлись во мнении по одному вопросу Священного Писания, — пришел ему на помощь д'Артаньян.

— Точно, — сказал арап. — В том его месте, где говорится о том, что все люди — братья.

— Удивительно. — Атос пожал плечами. — Насколько я помню, в прошлый раз вы, друг мой, дрались из-за расхождения во мнениях относительно Шекспира! Прогресс налицо! А вы, Арамис...

— А у меня то же, что и всегда! — ответил тот, не дав ему возможности договорить.

— А! — В глазах Атоса промелькнула искорка иронии. — Понаехала всякая лимита, коренным парижанам просто уже дышать нечем?

— Вот именно! — подтвердил Арамис. — Мы — коренные парижане! — повторил он свои тезисы. — Мы свои права знаем твердо!

— Понятно, — серьезно кивнул Атос.

— Ну а вы-то сами что не поделили с этим юношей? — поинтересовался у него Портос.

— Я счел, что господин д'Артаньян слишком много позволяет себе в отношении королевских мушкетеров, — с достоинством ответил Атос, на основании чего псевдогасконец сделал бесспорный вывод, кто из всей троицы наделен самым тонким умом.

— Прекрасно! — хмыкнул Портос, изучая молодого человека взглядом, полным высокомерного презрения. — А вы, господин д'Артаньян, тот еще фрукт! Нанести оскорбление трем королевским мушкетерам... нет! Трем лучшим королевским мушкетерам, черт меня возьми! Три оскорбления за один день! Да вы настоящий скандалист, господин гасконец!

— Четыре, сударь, — сказал разведчик, улыбнувшись при этом так сладко, что его оппоненты не могли не обратить внимания на это замечание.

— Что — четыре? — не обманул его ожиданий Атос.

— Четыре оскорбления, сударь, — уточнил д'Артаньян.

Все время, пока мушкетеры выясняли мотивы, подтолкнувшие каждого из них вызвать его на поединок, он лихорадочно искал выход из сложившейся ситуации...

Направляясь на встречу с Атосом, он думал, что, возможно, его секундантом будет или Портос или Арамис. Думал и пытался угадать: можно ли развернуть эту ситуацию в свою пользу, и если можно, то как? Правда, он никак не предполагал, что Атос явится на дуэль сразу с обоими своими друзьями! Но человек предполагает, а Бог располагает. И теперь нужно было предполагать по новой. С одной стороны, присутствие обоих друзей господина Атоса затрудняло положение его оппонента, но с другой...

Словом, молодой человек думал-думал и кое-что надумал...

— Четыре оскорбления, господин д'Артаньян? — удивился Арамис. — Ну и когда же вы успели нанести четвертое? И кому именно, если не секрет?

— Кому именно? — Псевдогасконец тонко усмехнулся. — Да всем вам троим вместе взятым! Оскорбление это невольное, но, несмотря на это, — самое тяжелое из всех четырех! Как вы уже успели заметить, я прибыл на дуэль без секунданта, чем поставил вас, господа, в гораздо более проигрышное положение по сравнению с собой! То есть унизил вас, господа! То есть... оскорбил...

— Что вы имеете в виду, милейший, утверждая, что мы находимся в гораздо более проигрышном положении, нежели вы? — поинтересовался Атос, обменявшись удивленными взглядами с Портосом и Арамисом, также пребывавшими в недоумении.

— Ну как же, господин Атос! — начал разматывать свою мысль д'Артаньян. — Вы же находитесь в подавляющем большинстве, а это преимущество на поле боя, но никак не на месте дуэли. Ну подумайте сами, что скажут, если мне удастся взять над вами верх: юный талант из провинции завалил троих столичных авторитетов клинка! Честь и хвала ему! Слава юности! Дорогу талантам! А что скажут, если, напротив, вы одолеете меня, что видится более реальным исходом? Нет, господа, вы только представьте себе завтрашние газеты: "Вчера, после совместного распития спиртных напитков, трое королевских солдафонов изрубили в фарш бедного гасконского юношу, едва ступившего на порог взрослой жизни, гордо называя это дуэлью! И это — мушкетеры! И это — королевская гвардия! И это — придворный спецназ! Позор подлым убийцам!"