Возможно, уже через минуту Кир Калансис искренне пожалел о сказанном, но было уже поздно. На приеме присутствовали и коллеги-журналисты, сенсационное сообщение прозвучало на следующий день по телевидению и появилось во всех газетах, так что делать было нечего — оставалось только идти до конца.
У Кира Калансиса, как и у всех кандидатов, началась горячая пора. Верный своему принципу браться за любое начатое дело всерьез и доводить его до конца, он совершил несколько поездок по стране, выступил в теледебатах, где благодаря своей искренности, чувству юмора и быстрой реакции смотрелся намного лучше других кандидатов, и на все сто процентов использовал положенное ему по закону время на предвыборные телевизионные ролики.
За это время Киру Калансису довелось встретиться со многими людьми, узнать много нового, услышать о себе немало как хороших вещей, так и брани. Многие люди, которых он совсем не знал или с которыми у него были до этого вполне нормальные отношения, вслух и печатно называли его дилетантом, бессовестным демагогом, а в неофициальной обстановке и зарвавшимся писакой. Ему приходилось слышать, что он скрывает свои доходы от налогообложения, что знаменитые редакторские колонки на самом деле пишут за него другие, и даже что зеллиец никогда не будет избран президентом в стране, где большинство населения составляют чинеты.
У Кира Калансиса не было ни желания, ни времени не только отвечать, а даже и читать эти вздорные обвинения. Часто недосыпая (но не теряя аппетита) он продолжал изматывающую гонку, про себя и вслух проклиная и президента Ладаниса с его обидой, и свое собственное мальчишество.
— Это какой-то кошмар, — говорил друзьям Калансис. — В жизни никогда не буду больше баллотироваться ни в какие президенты!
Наконец, "дни большого кошмара", как окрестил предвыборную кампанию сам Калансис, подошли к концу, и настал день выборов. Свои шансы Калансис оценивал не слишком высоко — за ним не стоял мощный пропагандистский аппарат политических партий, организовывать предвыборную кампанию ему помогали друзья, а не профессионалы, многое приходилось делать экспромтом и при том считать каждый ларк. В общем, он с сильным недоверием относился к опросам, неизменно предрекавшим ему, как минимум, выход во второй тур голосования.
Но оказалось, что Кир Калансис сильно недооценивал свою популярность. Уже в первом туре он набрал пятьдесят четыре процента голосов и был провозглашен седьмым президентом Чинерты. Теперь отступать было уж точно некуда, и Кир Калансис набрал правительство, которое, кажется, сам он и назвал в шутку редколлегией, и приступил к выполнению многотрудных президентских обязанностей.
С этого времени прошло почти полгода. Кое-что было сделано, многое делалось, еще больше было запланировано, и даже проводя вечер выходного дня со старыми друзьями, президент Калансис не смог удержаться от разговора о своих планах и заботах.
Держался он, правда, довольно долго. Обед был съеден, по чашкам был разлит лакин — настоянный на особой смеси трав горячий ароматный напиток, лично заваренный супругой президента Нейри Калансис по бабушкиному рецепту. За столом давно установилась та атмосфера непринужденного веселья, которая обычна при встрече старых друзей, которым всегда есть что сказать и рассказать друг другу, с которыми можно оставаться самим собой и с которыми всегда можно поделиться всем, что лежит на душе, и быть выслушанным и понятым.
Но пока в гостиной слышались шутки и смех. Университетский товарищ Кира Калансиса а ныне судья Торви Арнинг в комически-драматическом стиле рассказывал о приключениях во время последнего отпуска, который они с женой провели в сравнительно редко посещаемом туристами районе в предгорьях Великой Южной Стены. Нейри Калансис — высокая, стройная, в свои пятьдесят с лишним такая же красивая, как и десять, и пятнадцать, и двадцать пять лет назад, весело и беззаботно смеялась. Линн Арнинг — чуть ниже среднего роста, плотная, с тяжелой копной черных, чуть тронутой сединой волос — слушала мужа с иронической улыбкой и время от времени вставляла в его рассказ меткие комментарии. Сын Арнингов Гредер, женатый на младшей дочери президента Рэл — двадцатисемилетний здоровяк, в недалеком прошлом дважды чемпион Галанского университета по специальной борьбе, но тем не менее, четыре года назад успешно закончивший экономический факультет этого университета — участия в этих приключениях не принимал и поэтому пока отмалчивался.
За окном шумел дождь, в углу мерно тикали часы, а первый президент Корк Мантерис, задумчиво улыбаясь чему-то своему, смотрел с портрета куда-то на дальний конец стола, где сидели самый старший из присутствующих 66-летний профессор социологии Костас Феланис и его жена Эри — такая седая добрая бабушка, выглядевшая старше своего по-спортивному подтянутого мужа.
Костас Феланис не проявлял особого интереса к приключениям Арнингов. Сам он проводил все отпуска дома за письменным столом, с предубеждением относился к лазаниям по горам и ночевкам в третьеразрядных отелях, а всем видам активного отдыха предпочитал бег на длинные дистанции. Сейчас он, слегка наклонив голову, вполголоса обменивался репликами со своим соседом — бывшим заместителем Калансиса, а теперь главным редактором "Рейлана" Барком Негелисом.
Так же в пол-уха, но уже по другой причине, слушала рассказ Арнинга жена Барка Тэй Негелис по прозвищу мама Тэй, сильно располневшая за последние годы, но не потерявшая ни капли живости и жизнерадостности. Дождавшись, пока Торви Арнинг дойдет до благополучного возвращения к благам цивилизации и в разговоре наступит пауза, она немедленно повернулась к Киру Калансису.
— Слушай, Кир, ты можешь обдурить кого угодно, но только не меня. Ты смеешься, шутишь, но глаза у тебя тревожные. У тебя снова какие-то проблемы? Что случилось, в конце концов? Не зря же Нейри нас всех сюда позвала.
Кир Калансис вздохнул. Мама Тэй по-прежнему считала всех мужчин независимо от возраста и положения малыми детьми, нуждающимися в заботе и опеке, и отвязаться от нее было невозможно. Да и не нужно.
— Проблемы, — медленно повторил Кир Калансис, устало помассировав левый висок. — Да, проблемы... Знаете, я никогда не боялся принимать решения, не боюсь и сейчас, но я чувствую, на мне лежит ответственность за всю страну. Это тяжело — всегда помнить, какова цена ошибки.
Он обвел взглядом сразу посерьезневших и замолчавших друзей.
— Да, стране нужны перемены. Я все вспоминаю, как прямо перед выборами ездил в Дондоэль. Никто туда не решился поехать, а я все же отважился. Это было просто страшно. Полумертвый город. Три четверти шахт закрыты, пятая часть жителей не имеет работы. Центр они еще умудряются поддерживать в хорошем состоянии, а окраины... Как после бомбежки. А рабочие поселки вокруг города? Все пусто, вымерло. А ведь это же земля Арлатон — наш первый промышленный район — первые заводы, железные дороги, шахты... Все мертво, все в запустении. Старые пласты выработаны, уголь выгоднее добывать на востоке — открытым способом...
Помнишь, Барк, мы тогда воевали против закрытия шахт? Безнадежно, конечно; шахты надо было закрыть. Но нас тогда не послушали — люди ведь не все разъехались, очень многие остались там — на мертвой земле...
И мы всегда гордились тем, что у нас самая низкая в Приморье преступность. А сейчас она растет, год за годом, все быстрее и быстрее. Не только в Арлатоне — везде, где люди теряют работу, а молодежь — возможность ее найти. И я помню, я разговаривал тогда с Керкисом, мэром Дондоэля. Получается заколдованный круг. Фирмы уходят, потому что боятся плохой конъюнктуры, запустения, преступности. Они уходят, и в бюджет города поступает меньше налогов, не хватает средств, чтобы противостоять запустению. Безработица вызывает рост преступности. А преступность и разруха заставляют прекращать бизнес следующие фирмы. И так без конца. Точнее, до полного конца.
Я тогда сказал людям: я не обещаю вам сразу, немедленно, никаких чудесных превращений. Но я хочу дать вам надежду. Надежду, что все изменится к лучшему. Всего лишь надежду... И они мне поверили. За меня в Дондоэле проголосовало шестьдесят пять процентов, больше только во Фраувенге. И я должен, я обязан что-то сделать.
Барк Негелис зашевелился, стремясь что-то сказать, но Кир Калансис опередил его.
— Подожди, Барк, не сейчас. Я читал твою статью. Я всегда прочитываю нашу газету, и я знаю, что ты сейчас хочешь сказать. "Бесчеловечность как государственная политика", так? Возможно, ты прав. Да, я тут много и хорошо говорил о помощи бедным и безработным, а вместо этого урезал пособия. Да, я решился на это! И не один ты проклинаешь меня, но я говорю всем, как сейчас тебе: пойми, людям нужна честная, достойная работа, а не подачки от государства! Я говорил про Арлатон, но ведь трущобы растут у нас во всех крупных городах. Даже в таких благополучных, как Самодонес или Фраувенг. Из-за этих пособий мы рискуем вырастить целое поколение, которое не умеет и не хочет работать! Да, наше государство достаточно богато, мы можем гарантировать любому прожиточный минимум. Но мы почему-то забываем, что все эти пособия мы забираем из кармана тех, кто работает и платит налоги. А налоги растут, теперь мы дошли даже до того, что сидеть на пособии уже иногда выгодней, чем работать! И люди сидят — годами. И превращаются в бездельников и люмпенов. А я хочу заставить их самих зарабатывать деньги, заставить уважать себя, в конце концов!
Кир Калансис закашлялся, и Барк Негелис сумел вклиниться в паузу.
— Стой, Кир! Ты уже не на трибуне. Я хотел только спросить — правда ли, что ты уговорил Трента из корпорации "Элано" построить новый завод электротехники в Торнединге под Дондоэлем?
— Правда, — усмехнулся Калансис. — Если будешь писать об этом, можешь сослаться на хорошо осведомленный источник в правительстве. По расчетам — около двенадцати тысяч новых рабочих мест, не считая занятых на стройке. По сути дела, это даже не строительство, а настоящая реконструкция всего района. Помнишь, мы как-то опубликовали проект о промышленных зонах будущего — технополисах? Что-то вроде этого. Дня через три я собираюсь туда поехать — мне, в общем, будет, что сказать по поводу начала этой стройки.
Да, ты меня перебил. Я говорил, что хочу заставить работать бездельников, но я еще хочу и дать работу тем, кто ее ищет. Хотя бы некоторым. Мы разработали большую программу. Определили кризисные районы, много разговаривали с мэрами городов, премьер-министрами земель, провели расчеты. Там, в Торнединге, я объявлю об этой программе. Сто восемьдесят восемь миллиардов на шесть лет. Реконструкция городов, строительство дорог, рекультивация земель, всяческие льготы тем, кто будет создавать рабочие места в кризисных районах. Мы объявляем войну трущобам! Порочный круг будет разорван!
— Ты очень веришь в эту программу? — спросила мама Тэй. Она всегда умела задавать точные вопросы.
— Да, пожалуй. Мне надо верить в нее. И надо убеждать всех, что все идет прекрасно, а жизнь меняется к лучшему. Но в том-то и дело, что я не знаю, правильно ли мы идем. И дело не только в этой программе... Стране нужны перемены, в этом у меня нет сомнений. У меня сомнения — дадут ли перемены желаемый эффект. Будет ли толк от такого искусственного повышения занятости, от поощрения мелкого бизнеса, от снижения налогов? Очень верит во все Морринсон. Он верит. Он двадцать лет твердил об этом, писал статьи и книги. А сейчас он счастлив. Он министр экономики, причем, очень неплохой министр, и может применить все свои теории на практике. А между тем, в бюджете на следующий год предусмотрен дефицит в шестьдесят миллиардов — впервые за десять лет и причем так много. А министр финансов Суарис, хотя и очень верит во все наши программы, тем не менее, предсказывает на будущий год инфляцию в восемь процентов — такого у нас тоже не было десять лет.
— Я понимаю, в чем дело, — размеренно вставил Костас Феланис. — Вы решились прямо вмешаться в экономику, и вмешаться так, как это не делал до вас никто в мире.
— Верно! — поддержал Калансис. — Никто! Во всем мире считается, что производители сами быстрее и лучше справятся с делом, чем неповоротливая государственная бюрократия. Во всех странах нашей цивилизации принято не отводить государству большую роль, чем роль судьи на поле, который строго следит за соблюдением правил, но не принимает участия в игре. У нас государство строило и строит электростанции, железные дороги, каналы и порты, контролирует стратегические отрасли наподобие финансов или военной промышленности, но никогда ранее ни у кого не возникало идеи сделать его одним из игроков. И ведь это у нас были и Гарт, и Баркенис, которые хотели полностью подчинить экономику государству. Мы-то не понаслышке знаем, что это такое!
— Очевидно, они скомпрометировали своим излишним рвением в целом здравую идею, — добавил Феланис. — Мы же сейчас видим и другой полюс: Гордану. Я был там в прошлом году и видел, в какой жуткий тупик они уперлись. Это государство, где капиталу не было поставлено вообще никаких заслонов. И что они имеют сейчас? Чудовищные контрасты: огромное богатство и нищету, коррупцию, преступность. Всем правят гигантские корпорации. Все там дороже, чем у нас, заработная плата ниже, качество хуже. Все эти гипертрофированные уроды держатся только за счет экспорта.
— Вот-вот, — невесело согласился Калансис. — В том-то и вопрос — найти путь между двумя крайностями. А путей много и попробуй, найди, какой из них верный.
— Но программу, наверно, трудно будет утвердить в парламенте, — посочувствовала Линн Арнинг.
— И не говори. Придется отстаивать каждый пункт. Кто-то будет беспокоиться из-за бюджетного дефицита, кому-то не понравится сама идея, а кто-то, — голос президента ожесточился, — постарается привлечь побольше внимания к своей персоне. Но все же, думаю, пройдет. Сильно надеюсь на общественную поддержку, ну а с лидерами всех фракций в парламенте я уже успел переговорить. Со скрипом, но большинство наша программа должна набрать. Главное — начать. А заканчивать, наверно, придется уже не мне.
— Так наверно не тебе или точно не тебе? — невинным голосом спросила Тэй Негелис.
Президент улыбнулся.
— Ну, кто его знает? Не знаю, раньше я говорил вам, что не хочу баллотироваться на второй срок, а сейчас... Наверно, правильно говорят, что власть затягивает. Точнее, я понимаю это как выход на более высокий уровень. И мне нравится быть на этом уровне. И просто по-человечески, не хочется с него уходить. Теперь я понимаю, почему все президенты после ухода с поста прекращают активную деятельность. После того, как ты побыл достаточно долго на самой вершине, просто неинтересно снова оказаться на подступах. Ведь назад, снова наверх, уже нет хода. И больше нет цели. Так что не знаю. Впрочем, у меня еще есть время решить.
Атмосфера за столом несколько разрядилась. Нейри Калансис разлила по чашкам новую порцию лакина. Некоторое время все молча прихлебывали ароматный горячий напиток. Первой нарушила молчание Эри Феланис.
