Рыцари Белой мечты -4. Вихри враждебные

Контрасты прямо-таки бросались в глаза. На каждой улице, то здесь, то там, еще висели гербы и (кое-где, мало, совсем мало) флаги двуединой монархии и Венгрии. По улицам ходили жандармы и солдаты в потрепанной, еще габсбургской (другой для них просто не было) форме. И если жандармы храбрились, демонстрируя служебное рвение, то солдаты затравленно глядели по сторонам. Проигравшие, они оказались не нужны собственной Родине, — да и где она сейчас была? В Венгрии? В Румынии? В Австрии? В непонятной Чехословакии? Или, может, в непонятном Королевстве сербов, хорватов и словенцев, буквально случайно родившемся? Многие из этих людей мечтали осесть в тихом месте, иные же разучились за годы войны всему, кроме винтовочных выстрелов и десятков других способов человекоубийства. Третьи же вовсе потеряли все в годину войны, и теперь мечтали отнять это у бывших господ. Вот что такое была солдатская масса, устремившаяся в Ужгород через узкие карпатские перевалы. За ними стояли, как когда-то, в первые годы Великой войны, русские дивизии, готовые обрушиться на врагов... Им стоило дать только приказ...

Иногда Бобрев жалел, что в современном мире нельзя просто двинуть тысяч триста "серых шинелей" на Вену или Будапешт. Даже Николаю Первому это не удалось, в куда более спокойной обстановке... Дмитрий Петрович понимал, что после одной войны сразу же начать другую, пусть даже небольшую, — слишком дорогое удовольствие для ослабевшей казны. А потому вся надежда оставалась на самих русинов. И на Бобрева, конечно же. А Кирилл обещал кое-чем помочь...

"Рено" подбросило на очередном ухабе, и мотор заглох, кажется, на вершине "прыжка". Водитель что-то там покрутил, но потом лишь виноват развел руками.

— Чинить надо. За деталями в Ужгород возвращаться... — он вздохнул. — Ну или покопаться в нутре...Долго.

Водитель был из местных, русинов, знавший русский язык, но проглатывавший слова или целые фразы.

— А, ничего. Сам дойду. Часто здесь местные ездят?

Дмитрий все свое внимание обратил на грунтовую дорогу, изрытую ямками, пробуравленную лужами...

— Да, земля тут разве что другая, — пробубнил себе под нос Бобрев, вылезая из "рено" и направляясь дальше по дороге. Идти к лагерю, по его подсчетам, оставалось минут двадцать.

Солнце припекало, летала туча мошкары. Из недалекого леса раздавался стук топоров и визг пил: местные добывали древесину для городской пилорамы, тем и кормились. Как рассказал Гецко — Бобрев успел с ним поговорить час-другой, — сам работавший приказчиком на одной из лесозаготовок, Ужгород кормился здешними лесами да кирпичным заводиком, почти остановившимся в конце войны. Мукачево жило побогаче — там хотя бы были табачная фабрика и железнодорожное депо. В общем, бедный, очень бедный русский край...

Дмитрий очень удивился, когда на вопрос, владеют ли местные русским языком, Гецко рассмеялся и с полной уверенностью заявил: все. Просто у русинов язык тоже русским звался. Иван Петрович пытался объяснить (как мог), что он сохранился еще со стародавних времен, и, говорили местные газетчики и писатели, сохранил очень много от старославянского. При любом же упоминании соседних галичан Гецко плевался. Его родственников замучили по их доносам в Талергофе. Видно было, что "соседушкам" лучше не попадать в руки этому низкорослому щуплому человеку с огромной силой в плечах, привычных к лесному промыслу.

— Настоящая Орловская губерния, — едва удержался от смеха Бобрев, когда его сапоги увязли в буроземе. — Земля другая...

Дмитрий не уставал повторять этого, пока не поднялся на очередной пригорок. Перед ним открылся вид на несколько десятков бараков, обнесенных сгорбившимся забором. Последний ничуть не мешал жителя этого городка гулять по окружным лужайкам и леску. Иные, сидя на срубленных скамейках, курили самокрутки. Играл баян...Да это же маньчжурский вальс!

Бобрев ускорил шаг, напевая все громче и громче. Тут же обитатели бараков подхватили песню, и уже над лагерем разносилось "Судьбу кляня..."

Бобрев помахал издалека. В иное время взвиться бы постовому! Да того и видно не было. Пленные (уже давно бывшие) высыпали, присматриваясь гостю.

— Здорово, братцы! — кликнул Дмитрий.

Будь на нем мундир, разговор начинать было бы куда легче. Но и одно то, что он был русским человеком, должно было расположить обитателей этого лагеря.

— Привет из матушки России! — рассмеялся Бобрев.

Тут же поднялись трое человек, в унтер-офицерской форме. Видно было, что она уже давнишняя, ношенная-переношенная, но служилые пытались держать ее в порядке. Они ждали, что вот-вот за ними придут. И как тогда смотреть начальству в лицо? Еще отчитают на виду у строя!

Потерявшие было свой дух в начале семнадцатого года, жившие обрывками газетных статей, с болью в сердце читавшие о продвижении на Будапешт — "когда же к нам, когда же к нам!", готовые вот-вот рвануть на Родину...

Дмитрий приметил одного человека, стоявшего поодаль. На его лице не читалось радости, только какая-то хитрая ухмылка. Филер здешних властей? Бобрев запомнил это лицо, с характерным шрамом над правой бровью. Осколок снаряда сорвал лоскуток кожи, оставив после себя рубец в недобрую сотку.

Бобрев достал из-за отворота приготовленный заранее блок сигарет. Дешевые, конечно, черные, турецкого табаку, — они исчезли в миг. Нижние чины и офицеры вмиг их разобрали, тут же набросившись на Бобрева с расспросами, кто он и как сюда его судьба занесла, в эту глухомань. Дмитрий рассказал официальную "легенду" (Кирилл отчего-то именно так называл выдуманную биографию, и слово прижилось).

— Инженер...Наши хотят развернуть здесь фабрики...Работу дать...

— Скоро ли наши сюда придут?

— Так я уже здесь!

— Нет, наши! — не унимался какой-то молодой солдат, кажется, из последних военных призывов. Практически все остальные явно были намного старше и попали сюда, скорее всего, куда раньше этого "студента".

— Студент, не торопись! — и точно, кличку ему дали соответствующие.

— Да я! Да как же вы!.. — он потряс кулаками.

Вышло это, признаться, забавно.

— Как время будет — так и придут. Скоро лагерь заакроют, а вас переправят по домам.

— По домам...Скорее бы! А то войны нет, а мы здесь по сию пору торчим! — высказался унтер и затянулся сигареткой.

— Того глядишь, и скоро... А вас здесь...

— Да мы тут гуляем, как хотим! В городе просто жилья для нас нет, а тут хоть, какие-никакие, а хоромы, — рассмеялся все тот же унтер.

Наконец, вперед вышел старший офицер, капитан. Его мундир выглядел самым ухоженным, а на груди висел "георгий". Стоило ему откашляться, как все сразу же замолкли. Значит, старший по званию и самый уважаемый здесь.

— Дмитрий Петрович, Вы вот что... Я так понимаю, в Ужгород Вы не своим ходом добрались?

Бобреву только и оставалось, что кивнуть.

— Самолетом, на "Муромце", приспособили для полетов.

— Знаем, каких полетов, — не удержался от улыбки капитан. — Позвольте представиться, Русской императорской армии капитан Рогов Валерий Павлович.

При этих словах капитан приосанился и выпятил грудь с "георгием". В этом, право, необходимости не было: Бобрев и так понимал всю важность стоящего перед ним человека. Это же настоящее связующее звено с местными военнопленными! Человек двести-триста опытных бойцов...Верно, столько же в городском гарнизоне. Значит, это силы, равные местной обороне. При необходимости...

Дмитрий Петрович надеялся, что необходимости такой не возникнет, но все-таки.

— Значит, сможете весточку домой передать? — Валерий Павлович жестом предложил "пройтись".

Они отошли к ближайшей опушке, так, чтобы их разговор не было слышно. Краем глаза Бобрев уловил движение. Бросил, как бы невзначай, быстрый взгляд в ту сторону. Так и есть, тот самый, со шрамом. Значит, точно шпик, может даже на жалованье у здешних...Интересно, тут есть разведка? Или на жандармов здешних работает?

— Вы вот что, Дмитрий Петрович, — капитан принялся бегло докладывать обстановку. — По походке и взгляду видно, что служили. Не отпирайтесь.

Рогов покачал головой, едва Бобрев открыл рот.

— Я долгое время служил при штабе Юзфронта. Не будь той неудачной атаки Лавра Георгиевича...А впрочем, не мне судить о действиях вышестоящего начальства, — видно было, что капитан с трудом одергивает себя.

Был он выше Дмитрия Петровича, и при разговоре склонял голову, словно бы нависая над разведчиком (или контрразведчиком? — черт его знает уже!). Его карие глаза прямо-таки сверлили собеседника, привинчивая его к месту. Каково же было его подчиненным на службе! Бобрев заочно пожалел этих людей.

— Передайте начальству, что здесь несколько лагерей раскидано. Один из них...скажем так...Вы про мазепинцев слышали что-нибудь? — прищурился капитан.

— Доводилось слышать обрывки, — пожал плечами Бобрев.

— Значит, слышали, но не хотите выкладывать информацию.

Дмитрий Петрович едва не прикусил себе язык: его раскрыли буквально с первого взгляда. Годы службы, опыт, — все псу под хвост. Что же его выдало?

— А взгляд Вас выдает, дорогой мой Дмитрий Петрович. Вы словно бы срисовываете план фортификаций, а не выбираете лес под вырубку, — ухмыльнулся капитан. У него не хватало зуба, у левого резца. — Я с такими полгода работал, довелось всякого навидаться. Взгляд выдает, взгляд. Вы это запомните на будущее. Так вот. Есть целый лагерь мазепинцев. Но помимо того, бродят провокаторы и у нас...Такой, со...

— Шрамом, — кивнул Бобрев.

— Вот и выдали себя. Согласившись, что приметили, — капитан покачал головой. — Нехорошо. А вдруг я тоже провокатор? Ладно, — вздохнул Рогов и навис еще грознее.

Кажется, самое солнце померкло от тени, порожденной аршинными плечами Рогова.

— Даже после конца войны ходили тут всякие, агитацию проводили за вильну самостийну Украину, тьфу, — Рогов самым что ни на есть босяцким образом сплюнул на траву. — Сам я с Житомира, и по их словам, знаете ли, должен лизать сапоги польским панам да ксендзам. Меня — малороса! — обозвали украинцем. Это же кровью оскорбление смывать надо, — глаза Рогова кровью налились. — Так вот. Эти мазепинцы при случае много чего сотворить могут...А здешние края...Не хотелось бы им отдавать, понимаете?

— Понимаю, — Бобреву только и оставалось, что кивнуть. — А можете...

— Список их? Легко. Составлю сегодня — завтра. И, да, — еще тише произнес Рогов. — Слухи ходят, что затевают что-то в Ужгороде. Мы же люди свободные, — ухмылка, многозначительная и многознающая, — Хоть и военнопленные. Было бы провизии достаточно, ушли бы через перевалы. А так...Разве что до Мукачево пешком дойдем. А вот если наши придут...А они придут, — он смотрел прямо в глаза Бобреву. — Это давно ясно. Мы их тут и дождемся. Так и передайте. И, да, остерегайтесь...

— Мазепинциев, — закончил фразу за Рогова Дмитрий Петрович. — Все ясно. Только зря Вы это рассказываете простому русскому инженеру.

— Видел я таких инженеров. Из училища сразу на фронт. Как же, хорошо били врага, — кивнул все с той же ухмылочкой Рогов. — Я Вам многое могу рассказать.

— Это хорошо, — поддакнул Бобрев.

Дмитрий Петрович побыл в лагере еще с час или два. Сперва пытался говорить, как требовала "легенда" — о лесозаготовках, захотят ли люди остаться здесь на работах, кто какой профессией владеет...

А потом тихонько заиграл баян, и начались тихие солдатские песни. Кто-то вспоминал Стоход, — с тех самых пор здесь оставался, кто-то Луцкий прорыв...Хорошо, что никто не видел последних боев Великой войны, — значит, наших пленных тогда не было, во всяком случае, сюда не попадали. Видно было, что люди ждут, очень-очень ждут возвращения на Родину, и едва ли двадцатая часть захотела бы здесь остаться подольше. Иным хотелось закончить прерванную войной учебу, кто-то не видел жен, родных, дочерей, а остальные просто скучали по дому и полю. Говорили, что здесь таких нет, чтобы до самого окоема — зерно колосилось...Тесновато было здесь людям с Кубани, Волги или Дона...

Солнце здесь очень быстро скрывалось за Карпатами, а потому вечер пришел на удивление (для Бобрева) скоро. Наконец-то загудел мотор, и люди высыпались встречать "рено". Водитель извиняющимся тоном сообщил, что пришлось на попутной телеге добираться в город, да еще там бегать сломя голову в поисках нужных запчастей и топлива. Наконец, Бобрев подался обратно в Ужгород.

Света в окнах почти не было: берегли керосин. Только ратуша кое-как освещалась фонарями, но скудно. И оттого еще страшнее выглядела толпа людей (вообще редкое для Ужгорода явление!), высыпавшее на улицы, и все ширившаяся, ширившаяся, ширившаяся...

Навстречу потянулся людской ручеек. Бобрев на ходу выскочил из автомобиля. Памятуя тот самый февраль, он готовился к худшему...Рука потянулась к браунингу, и тут...

Из толпы выскочил Гецко, казалось, лучившийся энергией. Он, видимо, издалека приметил мотор, и понял, кто на нем может ехать.

— Дмитрий Петрович! Дмитрий Петрович! Началось! — он захлебывался словами, отчего в шуме людской толпы Бобрев не сразу мог разобрать, что же тот говорил. — В Буде революция! В Буде революция! Теперь мы свободны! Свободу Закарпатью! Русины свободны!

Если бы существовал прибор, измеряющий скорость мыслей, то Бобрев готов был поклясться: быстрее в мире никто сейчас не соображал. Революция в Будапеште? Свободу русинов? Значит, восстание в Ужгороде за независимость! Но зачем? Рано! Боже, зачем же так рано! Он же ни черта не успевает! Оружие должно было начать поступать только через неделю, перевалами, под видом грузов для завода... Советники...А советники военные как раз в лагере томятся! Значит...

— Гони! Гони обратно! — Бобрев молнией метнулся к "рено". — Гони, родимый! Проси что хочешь, но поезжай в лагерь. Найди там капитана Рогова и скажи: все они здесь нужны, все до единого! И как можно скорее! Лети, родимый!

Порыв от рванувшего (ну, в пределах возможности этой рухляди) "рено" сорвал кепку с головы Дмитрия, но тот этого совершенно не заметил. Не до кепок, когда судьба целого края решается. Такие же восстания должны были пройти во всех крупных городах Закарпатья, это уж точно!

— Пойдемте, пойдемте скорее! — Гецко, наплевав на все приличия, потянул Бобрева за рукав. — Пойдем! Сейчас начнут говорить! Пойдемте! Вы должны...Вы Россия!.. Вы здесь Россия!.. Россия должна хоть что-то сказать!..

Бобрев решил, что если не можешь противиться порыву, то надо его возглавить, и последовал за Иваном Петровичем в самую глубь людской толпы. Не было приготовлено никаких флагов, никаких транспарантов, — телеграфное сообщение о революции в Будапеште буквально взорвало жителей Ужгорода.

На площади около городской ратуши уже собралось несколько тысяч человек. Жандармов нигде не было видно. Бобрев увидел, как трое человек вовсю срывали австро-венгерскую символику, до которой только могли дотянуться. Словно бы из воздуха возникла лестница, которую потащили к ратуше, — снимать флаг Транслейтании.

Тут же — опять же, буквально из ничего, изо всякого хлама, — на площади возвели трибуну. На ней сменялись один оратор за другим. На каждое второе-третье слово толпа взрывалась одобрительным гулом.