| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
Переведён в пехоту.
Летом 1943 года ранен — получил пулевое ранение в ногу.
Две неудачные операции в госпитале Тулы.
Переведен в специализированный госпиталь в город Боржоми, в Грузии. Третья операция прошла удачно.
После выписки попал в запасной полк в Тбилиси, но уже через 10 дней, в составе маршевой роты, был отправлен на фронт — в N-й стрелковый корпус, в 3-ю Армию генерала Горбатова.
После прибытия первых 'покупателей' дал согласие служить в разведке. Уже через час оказался в расположении О.ой отдельной разведроты О.ой Стрелковой Дивизии.
В ней же и закончил войну.
*Орден Славы — преимущественно солдатская награда. Кавалер трех степеней — приравнивался к Герою Советского Союза. Только чтобы получить его — нужно было отличиться как минимум больше трех раз. Тогда как для героя только один. И 'Слава' для всех людей того времени, была почетнее 'Героя'. Которую давали по большей части офицерам.
** Фамилия изменена.
Глава 14.
Чертовски прекрасно, будучи мягким душою, бороться с жестокостями жизни.
И мы, "мягкие", боремся прекраснее всех.
Роберт Вальзер.
Что есть современный человек? Это — дитя своей эпохи, времени... то чему научили и к чему приучили папа-мама. Вот привезли дрова. Их надо попилить — поколоть. Кажется чего тут сложного? Наверно несложно... — если этому научился в детстве. А если у вас была квартира с центральным отоплением и дрова были только где-то там?? В каком-то сериале главная героиня просчитала мужика, выдающего себя за американца, тем как привычно он пилит двуручной пилой. Ну не амеровский это инструмент!
А детский анекдот про то, как советский разведчик прокололся на прищуре глаза во время чаепития: 'Русским лениво ложечку из стакана вынимать — легче глаз прижмурить'.
Многие ли современные мужчины сумеют без перфоратора забить гвоздь в бетонную стену? У моего отца была большущая куча гнутых и ржавых гвоздей. Он их выпрямлял и вбивал. Меня это всегда поражало — у него же была куча новых? Но нет! Они шли в ход ТОЛЬКО ПОСЛЕ старых. Так его воспитали. Видимо жила и в нем — эта война, нищенство и голод.
Много ли толку в сорок шестом году от вашего умения подключить ДВД к телевизору? А вот неумение прибить подметку — сразу делает человека подозрительным.
А многие ли современные девушки могут заштопать носок? Его же предварительно нужно надеть на лампочку, чтобы стежок был ровным. А ведь этому учили не только мамы, но и на уроках труда.
А как погладить без утюга? У бабушек был специальный валик и бельё 'катали'. И это не 'седая древность' — я здесь видел такие.
Ох и много бытовых мелочей на которых можно выдать себя — как человека не из этого общества и этого уровня.
Вы пробовали крутить самокрутки? А это целая 'наука', не владеть которой курящий не мог. Хорошо хоть Сергей был некурящим, и этого можно было без труда не делать.
А как 'поправить' забор с одним топором? А наточить топор без наждачного круга? Не может этого не уметь молодой парень! Тем более 'фронтовик'! Самый простой пример. Все помнят из фильмов крики на улице: 'Точу ножи — ножницы!'. Я отчего-то всегда думал, что это способ заработка. Ну мастер это — по заточке. Я, например не смогу грамотно заточить ножницы. Как оказалось — ничего подобного. Точильного камня — нету. Тупо — нет! У многих он просто отсутствует, ибо — дефицит! Не просто неумение, а его физическое отсутствие. Вот он — парадокс обыденной жизни. Я по-другому теперь воспринимаю героев из разных книг, тут не то, что на речи — на обычном вопросе спалиться можно. — Ну что Адамович? Я смотру ты таки до сих пор не нашел у себя еврейских корней? — с нарочито гипертрофированным местечковым прононсом начал Шац, поставив на мой стол банку с краской и положив рядом кисть. — Генрих, вы ломаете мене мозг. С вашим именем — вам лучше жить в Германии, а вы таки еврей! — поддержал я его шутку.
В коридоре скалила зубы, слушая нас, парочка постовых — Сёма Нечипорук и казах Азамат Азаматович Турсынбаев. Сёма — хохол из под Полтавы, был бывшим артиллеристом. Мужчина он был 'габаритный'. Короче — 'шкаф с антресолью', где-то за метр девяносто. В отличие от своего спутника Азамата — невысокого казаха с темными раскосыми глазами. Вся троица была из недавнего пополнения. — Ви имеете мне что-то сказать Генрих?
— Таки да. Серожа — вы дождались праздника.
— Позвольте полюбопытствовать какого?
— Как?! — Шац встал в позу трибуна и важно простер руку. — Разве инвентаризация казенного имущества уже не праздник для честного человека? Услышав последнюю фразу, я с некоторым недоумением обвел глазами скудную обстановку моего четырехметрового 'люкса'.
Четверть кабинета занимал царский сейф. Огроменный такой, как в кино про 'Неуловимых'... Голая сорокасвечовая лампочка в карболитово-керамическом патроне 'Голиаф' — свисающая на матерчатом лакированном проводе с потолка. Стены покрытые ободранной шаровой краской. Письменный буковый стол с бумагами и стул. Чего тут инвентаризировать?!
Ах да! У меня есть ещё чернильница!!! На моем столе имелся огромный антикварный письменный набор. Состоящий из чернильницы и промокательницы. Этого как его — пресс-папье. Похоже тонкой французской работы. Тяжеленный — мрамор с латунью. Немереной цены в мое время. Только тут он представляет только производственную ценность.
О! Есть ещё два плаката на стене. Календарь Госстраха с призывом: 'Обеспечьте страхованием свою ЖИЗНЬ, ИМУЩЕСТВО'. И 'постер' в три краски с буровыми вышками и цистернами призывающий: 'Увеличить добычу и переработку нефти!'. И если быть совсем точным, ещё имелась очень 'ценная' полка из заборной доски, криво прибитая на три гвоздя.
— Генрих, вы решили произвести внеочередную покраску стен? — саркастически поинтересовался я. — Я приветствую столь ценное начинание! — Такой умный юноша — с почти правильной еврейской фамилией должен знать, что у нашего государства нет краски на разные глупости. Есть только на полезные дела. Надо сверить и обновить инвентарные номера согласно описи, — он достал из кармана и потряс какой-то бумагой.
— А сопровождающие вас лица будут смотреть, чтобы вы не ошиблись в написании цифр?
— Нет. Это грубая физическая сила. Чтобы-таки подвинуть сейф, — он усмехнулся и пояснил: — Вы Сергей не первый. Какой-то кретин — до меня, написал инвентарные номера на задней стенке.
Я встал, поправил с кобуру со штатным наганом, выданным мне в качестве табельного оружия, и явно глумясь, вежливо поклонился:
— Вы позволите уважаемый, товарищ начальник достать бутылочку с чернилами из сейфа, — я слегка потряс связкой ключей.
— Ну разумеется...
— Черта ли с ней сделается — с твоей чернилой, — подал голос здоровяк Семен, готовый 'копать'. Он отличался редкостным спокойствием — 'он мог — копать, а мог — не копать'.
— Сёма, не травмируйте мне душу и не рвите сердце — неумными предложениями.
— Это почему? — басовито прогудел он.
— Сёма! Если чернила прольются... — мягким и умиротворяющим тоном начал я
предложение, — ТЫ ЧТО ЛИ БУДЕШЬ ЗА МЕНЯ БУМАГИ ПЕРЕПИСЫВАТЬ?!!! — и закончил
истерическим голосом начальника-психопата.
Простодушный гигант в ответ только озадаченно почесал в затылке. Я достал из сейфа здоровенную 'четверть' — заполненную на треть чернилами и переместился в коридор. Чернила, блин, тут тоже ценность и подлежат строгому учету. Вот так.
А зрелище сверки — обещало быть увлекательным. Сейф по моим прикидкам весил никак не менее тонны. Интересно, какому дураку пришло в голову проводить инвентаризацию в нашей нищей конторе. Особенно сейфов? Мой, к счастью или нет, был — не единственным. Шац получив столь дурацкий приказ, обсуждать его не стал, а со всем пылом своей извращенной натуры приступил к выполнению — стремясь довести его до абсурда. Своего рода протест.
А бюрократы — да. Пожалуй, они неистребимы со своим дебилизмом, примерно — как перхоть в рекламе...
Товарищ Шац умудрился парализовать работу первого этажа практически на полдня — каждому. Народ с удовольствием кучковался в жидкой ажурной тени от деревьев и с удовольствием дымил. Травили байки, делись скудными новостями и перевранными новостями из газет, пересказывали слухи... в общем народ был доволен. Единственное в чем сходились все — 'на ремонт краски, как всегда — нету, а на инвентаризацию моментально дефицитной краски нашли!'. Я стоял коридоре и смотрел как ребята, надрываясь — отодвигали сейф от стены. Черт его знает, что в нем хранил бывший хозяин и на фига он ему, но ребята упирались по-полной. Кто-то уже это делал, до меня. Об этом свидетельствовали глубокие царапины на полу. Причем — ЗАЧЕМ это было сделано, я убей меня, не понимал. Что стоило написать номер сбоку?! В любой момент — можно зайти и посмотреть. Кому придет в голову перерисовывать или исправлять...?! Не говоря о том, чтобы втихую подменить и унести эту неподъемную бандуру. Её спереть только можно с помощью подъемного крана и тяжелой строительной техники. Но нет!!! Изгибы логики советского бюрократа и изыска его — военной области в частности... непостижимы!
Все проходящие мимо считали своим долгом непременно остановиться, чтобы насладиться бесплатным зрелищем и обязательно что-то 'умное' посоветовать. Отчего-то вызывая неподдельное негодование у всех 'участников концессии'. Работа моментально останавливалась и начиналась перепалка. Отодвигали эту 'дуру' от стены — 'весело и с огоньком'. Причем дрын, которым они пользовались как рычагом — сломался. На третьей минуте. Турсынбаев, которому едва не прищемило при этом пальцы — моментально высказался... Что характерно абсолютно без акцента и на безукоризненно чистом русском языке — проинформировав всех присутствующих, в какой позе, где и в каких отношениях он состоит в с сейфом, палкой, родителями этого сооружения, предками тех кто придумывает такую работу. Особенно отметив роль некоторых безруких товарищей — так и норовящих оставить Родину без преданного бойца!
Его спич был благосклонно выслушан присутствующими — ибо на удивление был разнообразен. Он нес не только массу положительных честных солдатских эмоций, но и кучу витиеватых восточных сравнений органично вплетенных в канву 'повествования'. Потом ребята естественно — сразу устали, и пошли перекурить. Пока они плодотворно трудились на ниве уничтожения табака, я на автомате достал нож и сидя на столе, стал крутить его в руках — побрасывая и перехватывая, попутно раздумывая — 'как можно умудриться развести бардак в кабинете, в котором присутствуют всего три предмета...'. Вернувшийся первым с перекура Шац поглядев на разгром, учиненный им, резко выхватил мой нож из воздуха, куда он подлетел при очередном броске. И ещё более ловко, чем я, закрутил его в руках, то перекидывая из руки в руку, то мгновенно меняя направление удара:
— Писарем при штабе говоришь, был? — застыв на секунду в зафиксированном ударе, спросил меня он.
— Ага... — честно сознался я, кивая головой.
— Сдается мне писать нас... учили одной и той же ручкой... А здесь-то ты как оказался?
— Должок у меня тут. Непременно вернуть надо, — я непроизвольно зло оскалился, дернув уголком рта.
— Долги... — это святое. А вдвоем не проще его заплатить?
Я хмыкнул:
— Лучше, но... вмешивать в свои дела никого не охота. Боюсь, искать всех 'отдавальщиков' сильно будут.
— 'Господь не выдаст, свинья не съест!', — философски высказался Шац и, услышав топанье сапог в коридоре, внезапно посерьезнев, многозначительно спросил: — Пивка вечером выпьем?
— С удовольствием...
— А что у нас сегодня на обед?
— Сегодня у нас великолепнейший суп с кониной. Вчера мне выдали на складе шесть кило роскошных костей. Сережа... — ты не поверишь, но на некоторых — я даже видел кусочки мяса, — он мечтательно закатил глаза. — Это конечно, не 'гефилте фиш', — он вкусно почмокал губами. — О-о... я помню, как готовила его тетя Сара, но уверяю тебя Серёжа — это тоже будет нечто. Богатая еда... и даже с перловкой...
Кормежка в нашей маленькой столовой была так себе — паршивенькой. Но чаще старались сварить хоть какой-нибудь супчик. Пусть — пустой, дрянь, но горячее. Есть в столовой было более прагматично, что ли. Не надо заморачиваться — на 'что поесть, когда приготовить'. Не надо возвращаться домой, а потом обратно или думать — 'что и как' взять с собой. Опять же, платить хозяйке не надо — за готовку. А тут кормили. День у нас совсем ненормированный. И еда — это праздник.
Как там было в какой-то дурацкой рекламе: 'Это праздник каждый день!'.
Глава 15.
Настоящий мужчина должен излучать силу и уверенность в себе, а не материальную нужду и сексуальную озабоченность.
Кстати о бабах... Пардон о женщинах. Поначалу у меня был — культурологический шок... Эм-м... скажем так — от запахов. Но природа брала своё. Никуда от неё паскуды — не денешься. Были у меня 'связи на стороне'. Но горжусь, 'что в связях порочащих его — замечен не был'.
Я же проверяющий. Тут есть и магазин 'ОсобТорга', и закрытые распределители. Это те — всем знакомые по книжкам. Я видел их вживую. Закрытые распределители снабжали начальство "микояновским пайком" в объёме 1933 года — набор из шестнадцати наименований, включая папиросы, мыло, три бутылки спиртного в месяц. Я-то в силу своей незначительности, мог это — только 'охранять'. Пост у меня там был. Вернее постовой, ибо опасалось начальство эксцессов. Мои постовые проверяли сторожей, а я в основном, постовых. А сторожа — это не дедушки-пенсионеры, как мне представлялось всегда, а — бабы. Пардон... — женщины, фемины и прочие девушки.
Так вот, сторожат — женщины, и как не странно, зачастую молодухи. Как говорится — 'в самом соку'... Озверевшие от недостатка мужского внимания и ласки — они, мало того что были готовы на все. Многие старались любыми способами затащить мужчину в койку. Время такое...
И многим это удавалось — мое сердце не камень!
Ночью город вымирал... вроде как — темно и голодно... Но только вот и это — не совсем так или совсем — не так... Это — как посмотреть. Местами — так! Никаких клубов конечно нет. Но мужики-то — есть мужики!
Кто-то возвращался с фронта — праздник! У кого-то — день рождения, крестины, именины или получка... От скудости и неустроенности, от нищеты и бытовухи, от радости или по поводу. НО... мужчины, и женщины — заменившие многих из них, гуляют! Радуются от души — ЖИЗНИ. Она тут...— плохая и неустроенная, голодная и тяжелая... но — ЖИВАЯ. Бьет она ключом. Живет народ в преддверии счастья — война кончилась. И какая война! И вот-вот — наступит счастливое будущее. Вера их согревает. И я потихоньку становлюсь частью их, частью этого мира. Он — мой, а я — его. Проникаюсь настроением и мыслями, становлюсь — 'как все'. А как всегда — 'отпраздновав', мужики лихо прутся к женским баракам и общагам, размещающимся там же. Времена и здания меняются, но 'он' как стоял — так и стоять будет! И все мысли сводятся к этому. Жизнь... — она всегда берет своё. И даже любовь, в общей комнате на четверых или шестерых женщин, за тряпочной занавеской — норма. Остальные деликатно молчат или занимаются своими делами — делая вид, что ничего слышат. Все так живут...
| Предыдущая глава |
↓ Содержание ↓
↑ Свернуть ↑
| Следующая глава |
