Утро началось с того, что у нас в домике появился тот самый младший унтер офицер, с которым мы были на стрельбище. Он привёз с собой, на телеге, два больших деревянных ящика и один объёмный мешок. Выгрузили мы всё это прямо к себе в казарму, так теперь называется дом, где мы проживаем.

— После завтрака жду вас всех здесь, будем учиться снаряжать патроны — предупредил он нас.

Но прежде чем вернуться из столовой, на новые занятия, нам пришлось познакомиться ещё с двумя добровольцами, которых перевели к нам из другого дома. Сделали это для того, чтобы и у нас было полноценное подразделение, как и у остальных. Теперь жить, ходить на стрельбы и занятия мы будем вдесятером, так же, как потом, собственно говоря, и воевать.

Разместив нас за длинным столом, который до этого стоял в нашей казарме без дела, унтер стал раздавать пустые гильзы, по двадцать штук на каждого, патронташи для них, мерные напёрстки для пороха, литейки для пуль, запасные капсюли, свинец, порох, набор пыжей и пули, с картечью, которых в нашем распоряжении, будет ограниченное количество. Потом он, уже на улице, провёл показательное литьё, заправил полученной пулей гильзу и заставил тоже самое сделать нас, причём двадцать раз подряд.

Таким образом на следующие стрельбы, состоявшиеся после обеда, отправились мы, каждый со своими патронами, от правильности изготовления которых будет многое зависеть во время стрельбы. Так ли это на самом деле или унтер попросту приврал, чтобы нас по стращать, мы скоро узнаем.

Вечером всех заставили, в первый раз, полностью разбирать своё личное оружие, проводить его смазку и чистку. Оказалось, что делать это совсем не просто и не потому, что мне чего то было непонятно в нём, а из-за того, что конструкция винтовки была не очень простой, на мой взгляд конечно.

Глава 6

Время в школе добровольцев летело с бешеной скоростью. Основной упор в наших занятиях делался на практику. Каждый день мы стреляли, лили пули, чистили оружие, снова стреляли и лишь три раза в неделю занимались в классе, а маршировали так и вовсе только по выходным дням. Месяц пролетел, как один день, хотя за это время я многому научился и много про что узнал.

Выпуск нашей сотни назначен был на очередное воскресенье, так же собственно, как и ещё двух сотен, правда совершенно другого добровольческого полка. Так получилось, что четыре сотни седьмого добровольческого полка, куда я попал, уже почти, как полтора месяца выехали отсюда. А пятую, то есть нашу, к тому времени скомплектовать не смогли, вот поэтому мы сейчас и будем добираться на фронт самостоятельно.

Командиром нашей сотни является тот самый прапорщик, учивший нас тактике, по фамилии Стрелков, у него в помощниках три младших унтер офицера, один из которых учил нас стрелять, его фамилия Кротов, а небезызвестный капрал Свистунов помогает ему командовать тридцатью солдатами, куда входит и наш десяток.

Три сотни добровольцев, построившиеся на площади учебного центра, в новеньких чёрных бушлатах, выданных накануне, с личным оружием в руках, смотрелись очень достойно. Поэтому, когда мы сначала клялись в верности царю, а потом некотором из нас присваивали очередные звания, выглядело это очень торжественно и ни у кого не вызывало даже малейшего сомнения в искусственности всего происходящего. Клятву царю давали хором и от этого она становилась непростой формальностью, а действительно клятвой, во время принятия которой мурашки бегают по спине. Присвоение званий хотя и происходило в каждой сотне отдельно, но от этого такое, ранее невиданное для нас событие, не стало менее значимым. Хотя может это только мне так показалось, потому что следующее звание, рекрут, я тоже получил. Теперь меня, от остальных солдат, с которыми нас связывает почти что дружба, будет отличать одинокая нашивка, на правом рукаве, которая даёт мне право командовать десятком и требует нести ответственность, за него же.

Отъезд из школы был назначен на сегодняшнее раннее утро, но ближе к ночи нас предупредили, что произошли изменения в расписании и заставили половину её, топать строевым шагом, по кругу. Вот же тоже удовольствие. Сейчас мы грузимся на повозки и едем в город абсолютно не выспавшимися, с надеждой на то, что удастся немного покемарить по дороге.

Тридцать телег одновременно, под предводительством трёх экипажей, зрелище которое каждый день не увидишь, так что поспать нам во время передвижения тоже не довелось. Жители многочисленных населённых пунктов, пока мы добирались до столицы, не позволили нам вести себя неподобающим образом, они то и дело кричали нам ура или просто хлопали в ладоши, когда мы проезжали мимо. Поспишь под такие аккомпанементы, как же. А когда въехали в город, то внимания к нам было ещё больше и стало совсем не до сна.

О том, что мы едем к царскому дворцу и будем там маршировать, перед братом царя, нас предупредили только за час. Сделали это, наверное, потому, что не хотели перенапрягать, лишний раз, нервную систему добровольцев. Увидеть пускай и брата царя, не каждому в жизни удаётся, так что многие из тех, кто ехал по соседству, действительно стали очень волноваться по этому поводу. Мне же было безразлично, сам царь там на площади будет стоять или его брат, маршировать ни перед тем, ни перед другим не хотелось совсем. Конечно, если требуется сделаю всё, как надо и других делать это заставлю хорошо, но вот радости от этого испытывать не буду, даже толком не знаю, почему.

Площадь, к которой мы шли пешком, была заполнена до отказа. Жители города, пришедшие на представление, не жалели осенних цветов, своих улыбок, а некоторые девушки, то и дело подбегающие к нашей колонне, и своих жарких поцелуев. Неожиданный праздник заставил и меня немного занервничать, от такого количества внимания обычных людей. Представляю, что творится сейчас с моими товарищами, бывшими ворами и мелкими хулиганами, которые от такого количества народа, кричащего и махающего нам с обочины, могут просто запсиховать.

Когда вошли на саму площадь, прозвучала громкая команда прапорщика, идущего в голове нашей сотни:

— Держать строй! Чётче шаг!

Я тут же выбросил из головы все мысли, прижал винтовку к груди и зашагал по брусчатке так, как учили это делать. Кто стоял на деревянной трибуне, установленной неподалёку от стен дворца, сколько их там было всего, на это я не обращал внимания, оно было направлено на то, чтобы не сбиться с ритма и не выскочить, не дай бог, из шеренги. Поэтому, когда перешли на более спокойный шаг и идущие рядом люди стали в пол голоса обсуждать увиденное, мне и сказать то им было нечего. Зато, когда вышли на проспект, по которому мне так хотелось прогуляться в новенькой форме, уж тут то я не оплошал и глядел во все глаза, не боясь споткнуться или выскочить вперёд. Конечно, идти в строю, это не совсем то, о чём я мечтал, даже несмотря на то, что шёл в первой шеренге, как один из самых рослых, в нашей сотне. Но всё равно, удовольствие от того, что увидел на уличных тротуарах, в этот момент, получил несказанное. Девицы, смотревшие на меня в прошлый раз, как на приблудную собаку, по какому то недоразумению болтающуюся под ногами, сейчас так неистово стреляли по мне глазами и приветливо махали изящными ручками, что даже показалось, будто бы их взоры только на меня и направлены.

Вокзал был ещё в стадии строительства и, пожалуй, даже не в завершающей её фазе. Поэтому пришлось нам перестроиться и идти по узкой тропинке, по двое, вдоль какого то деревянного забора туда, где нас ожидают вагоны, прицепленные к самоходной паровой машине, в которых нам предстоит ехать аж до самой Москвы.

Команда прапорщика остановиться, прозвучала вполне ожидаемо, мы уже довольно долго идём вдоль ровных железяк, лежащих на толстых, струганных брёвнах, на которых стоят деревянные сарайчики, установленные на две пары железных колёс. О том, что нам именно сюда мы уже догадались, хотя раньше кататься по железной дороге никому не приходилось. Дождавшись, когда растянувшаяся сотня окончательно остановилась, командир громко крикнул:

— Младшие унтер офицеры, ко мне!

Тут же мы услышали топот бегущих ног, а затем перед теми, кто стоял в первых рядах, среди которых сейчас находился и я, появились три наших унтера и им, жестикулируя руками, чего то стал объяснять наш прапорщик.

Через пять минут прозвучала следующая команда, требующая от капралов разобрать своих людей, и вскоре наша тридцатка стояла на против одного из сараев, и ждала следующего приказа.

— Приступить к погрузке! — снова услышали мы голос прапорщика.

Его тут же продублировал наш унтер и мы, дёрнув на себя широкую, во всю высоту сараюшки дверь, стали по очереди залазить туда. Запрыгнув одним из первых тут же занял место своему десятку, рядом с печкой. Поездка нам предстоит долгая, а на улице уже давно не лето, поэтому это место, по моему, самое лучшее.

Деревянные нары в сараюшке двух ярусные, установлены они вдоль трёх стен. Справа от входа, где разместился мой десяток, стоит небольшая железная печка, от нее на крышу тянется широкая труба, тут же сложены дрова для обогрева. С противоположной стороны, тоже нары, возле них стоит длинный стол с лавками, туда уже пристроился чей то десяток. Места на против входа, стали занимать только сейчас, там, по мимо солдат, устраиваются капрал и унтер. Младшего офицера я конечно же знаю, но общались мы с ним только по служебным делам, а вот со Свистуновым приходилось говорить на разные темы не по разу и как мне показалось, мужик он не плохой. Думаю, не будет лишним пригласить его к нам, место для одного найдётся, тем более скоро все поймут, что у нас они самые тёплые.

— Господин капрал, разрешите с вами обсудить один вопрос — обратился я, к раскладывающему личные вещи Свистунову.

— Ну чего тебе, Тихомиров? — недовольно спросил он меня.

— Извините конечно, но мы на вас место тут заняли. Нам его как, держать или отдавать кому то другому?

Капрал посмотрел удивлённо на меня, потом на не обращающего на нас никакого внимания унтера, затем заинтересованно взглянул на печку и не хотя сказал:

— Ладно, раз заняли, тогда чего же, перейду к вам.

Тронулись мы только часа через полтора, к этому времени парни, из моего десятка, в наглую разобрали метра три деревянного забора и перетащили его к нам в теплушку. Дров, лежащих у стены, надолго не хватит, а топить придётся круглосуточно, сможем ли по дороге разжиться топливом, а если сможем то, когда, об этом, наверное, даже наш прапорщик не знает, так что подстрахуемся лучше, чем мерзнуть ночью.

Правильность моего выбора подтвердилась уже в первый же день. Тепла от маленькой печки едва хватало чтобы обогреть совсем небольшой участок, нам оно ещё перепадало, а вот тем, кто устроился далеко от источника тепла, поспать совсем не удалось, они то и дело бегали к нам в гости, грелись и снова уходили к себе. Своими походами будили и нас конечно, но мы не ругались, понимали, что на их месте мог оказаться каждый из нас.

Ехали медленно, с частыми остановками, даже несмотря на то, что нас старались везде пропускать в не графика. На маленьких станциях запасались дровами и дополнительным питанием. Покупать его было на что, в день выпуска каждый из добровольцев получил по пять рублей, а на эти деньги можно было много чего купить. Кухня у нас конечно тоже имелась, но накормить триста человек одновременно ей было не под силу. Поэтому завтрак в нашей теплушке, находившейся в конце состава, начинался часов в десять и ужин соответственно во столько же, а привыкший, за время службы, есть по расписанию желудок, требовал пищи совсем в другие часы, вот и приходилось отовариваться на базарчиках, которых на многочисленных станциях стоит несчётное количество.

Заняться, во время дороги, особо было нечем, кто то отсыпался днём или ночью, кто то травил байки, так же почти что круглосуточно, кому то посчастливилось и он ждал, когда будем проезжать его родные места, рассматривая через маленькие, застеклённые окошки всё, что происходило за ними. Я занимался всем понемногу. Ночью спал, днём, на стоянках, бегал за продуктами, дровами или просто прогуливался. Когда темнело и в наш сарайчик проникал свет лишь от огня в печке, болтал с мужиками на разные темы. Больше всего мне, да и не только мне, нравилось слушать капрала, как оказалось уже побывавшего на войне. Тем более он не пытался нас чему то научить, во время этих разговоров или давать какие то наставления, как вести себя в том или ином случае, а просто рассказывал свои впечатления от увиденного. Не надо быть сильно умным, чтобы понять, там, куда нас везут, очень страшно и кому то оттуда вернуться назад не доведётся. Скорее всего оттого, что всё это мы понимали и слушали опытного солдата не перебивая. В его словах не было ни бахвальства, ни удали, ни попыток запугать нас или наоборот приукрасить действительность. Он, в основном, говорил о том, чего пережил несколько месяцев назад, вспоминал о времени, проведённом на фронте, как о событии, изменившем всю его жизнь и повлиявшем на его отношение к ней, и к людям, окружавшим его. Догадываясь, что и нас это неизбежно коснётся, каждый из слушателей, наверняка, пытался на себя примерить рассказ капрала, представить, каким он станет после войны, как будет жить после её окончания, надеясь на то, что уж он то обязательно доживёт до её конца. Во всяком случае я именно этим и занимался перед сном, а иногда и во время него.

Я надеялся, что мне удастся посмотреть ещё на один большой город, который мы должны были достигнуть в конце нашего пути, но сбыться моей мечте было не суждено. Поездка наша закончилась на какой то не большой станции перед Москвой, где нас всех дружно вывели из вагонов и пересадили на давно ожидавшие нашего прибытия телеги. Покидать не очень тёплые квартиры на колёсах не хотелось и совсем не потому, что мы к ним привыкли. Желания такого ни у кого не было по другой причине, на улице шёл настоящий, осенний дождь, который в состоянии был добраться до самых костей в считанные минуты. Но по словам нашего уважаемого капрала, природные явления не могут быть помехой для настоящего солдата, каковыми нас уже считают наши командиры. Пришлось выполнять их приказ, раз он поступил, не зависимо от того нравится тебе садиться на мокрые телеги или нет.

Настроения рассматривать, что творится вокруг, когда не хочется смотреть на то, что рядом делается, у меня не было. Всю дорогу я ехал, разговаривая сам с собой и совсем не много с капралом. С собой говорил про дурацкую погоду, про грязь под ногами, забрызгавшую все сапоги, про медленно плетущуюся лошадь и ещё чёрт знает о чём. А с капралом, да о чём с ним можно было говорить кроме, как не о службе. Вот её мы и обсудили, в нескольких фразах.

Время в пути то замедлялось, в те моменты, когда я смотрел на спины товарищей, сидевших впереди и по которым уже лились не ручьи, а целые реки из дождевой воды, то вдруг ускорялось, после какой нибудь весёлой истории, рассказанной кем то из попутчиков. Поэтому определить, за сколько именно мы добрались до нормальной дороги, я не смог, но, когда мы выехали на неё мои внутренние часы, которые никакой дождь обмануть не в состоянии, подсказали, пора обедать. Сняв со спины мешок, где находились все мои вещи и небольшой тормозок, в виде двух сушёных лещей, купленных вчера, на одной из очередных станций, достал оттуда одну из рыбин и ловким движением оторвал ей голову. Затем очистил её от чешуи, стараясь при этом хоть как то защитить ароматный продукт от попадания на него влаги и отрывая небольшие куски стал утолять голод. Приближение обеда почувствовал не я один, а запах, от сушёной рыбы, привлёк внимание, точно, не только меня.