Часть 2

— Фуры могут уйти, — предупреждает Олег.

— Плевать, мое дело важнее.

Земеля внимательно осматривает меня и веско произносит:

— Я с тобой тогда.

— Вряд ли тебя туда пустят, но, если останешься, буду благодарен. Мне спокойнее будет.

— Плохие предчувствия? — всерьез интересуется пилот.

— Нет, ничего такого. Хочу просто поговорить кое с кем.

Мне уже надоело, что многие вокруг знают обо мне больше, чем я сам.

Не пора ли узнать причину?

Интерлюдия.

Жарко. Стены монастыря давали прохладу, но при любом выходе наружу ряса липла и путалась в ногах, напоминая о принятом сане. Нет, старик не тяготился своим монашеством. Лет ему было немало, жена давно скончалась, упокой Господь ее душу. Да и молодым стоило дать дорогу...

— Господин, к вам посетитель, — постучавшийся послушник доложил как-то неуверенно, что сразу привлекло внимание.

— Ко мне? — мало ли кто мог приехать, но именно сегодня никаких визитеров не ожидалось.

— Он сказал — к монаху лет семидесяти восьми, принявшему сан в июле 1996 года, и, обладающему влиянием.

— Любопытно...

— Из всей братии только вы подходите под определение. И еще, он передал это, — послушник развернул грубоватую ткань, являя на свет старинную золотую чашу с вложенным документом, — Мы все проверили, чаша чиста, бумага тоже.

Лист бумаги гласил, что чаша датируется концом шестнадцатого века и с большой долей вероятности принадлежала первому в династии Романовых — Михаилу Фёдоровичу. Экспертное заключение было подписано директором Петербургского государственного музея и имело все необходимые печати и отметки об экспертизах. Приложенная к официальной бумаге записка гласила: "Я подумал, вам будет приятно вернуть имущество вашего предка. С всемерным уважением, Егор Васин (бывш.Васильев)"

— Наш пострел везде успел, — скрипуче пробормотал себе под нос монах.

— Еще что-нибудь было?

— Нет, господин, только это.

— Ну, что ж, уважим дарителя. Он еще здесь?

— Да, господин. Прикажете просить?

— Проси. Но не сразу. Пусть ко мне сначала Урский подойдет.

Глава 4.

До сих пор не знаю, совершаю я ошибку или нет?

Вручив после долгих препирательств заготовленную посылку привратнику, удостоился короткой реплики:

— Ждите.

Ждал. Три часа на самом солнцепеке перед воротами кротости и смирения мне не прибавили, но деваться было некуда. Если визит к Задунайским превышал мой уровень на голову, то здесь я вообще был букашкой под микроскопом. Единственное, из-за чего сунулся сюда — страстное желание хоть как-то определиться с дальнейшими планами на будущее. Раз вселенная подкинула мне такой жирный бонус в виде второй жизни, да еще в не самых худших стартовых условиях, то глупо было бы не реализовать все давно похороненные в прошлом мире мечты и амбиции. Там мне во многом помешало ранение, слишком сложно привыкал к отсутствию ведущей руки, потом еще долго не мог адаптироваться к внезапно грянувшему капитализму и рыночным отношениям, а дальше — просто плыл по течению, решив, что мое время уже ушло. Так себе оправдания, если быть честным хотя бы с самим собой, но других нет.

— Надеюсь, ты не в монахи постригаться собрался? — надо отдать ему должное, Земеля молчал долго: и пока мы добирались сюда на электричке вместе с толпами вырвавшихся из плена душного города на природу отдыхающих, и пока мы шли по единственной дороге к монастырю, и во время моего разговора на повышенных тонах у ворот, но теперь даже его хваленое самообладание дало трещину под напором любопытства.

— Не дождетесь! Вы, значит, с Лехой гаремами меряться будете, а мне целибат блюсти? Не-е-ет, я еще посоревнуюсь с вами в этом деле...

Небывалая для этих мест жара не располагала к дальнейшему диалогу, так что ленивый переброс фривольными шуточками увял сам собой на некоторое время.

— А если не пригласят тебя? — еще раз попытался реанимировать серьезный разговор Земеля.

— Значит, я — действительно параноик, и навыдумывал всякой ерунды на ровном месте. Пошли, в тенечек хоть отойдем, — машу рукой в сторону трех тоненьких березок неподалеку от ворот, дающих подобие тени в этом пекле.

Расслабив узел шейного платка, какие здесь до сих пор носили вместо галстуков, расстилаю на траве купленную в электричке газету — пятна на костюме от травы не входили в мой список необходимых вещей, и устраиваюсь поудобнее. Земеля, не заморачиваясь, плюхается рядом.

— Думаешь, удастся что-то узнать?

— Не знаю. Надеюсь, конечно, но вряд ли... Разве что подсказок дадут, — откровений не ожидаю, но хоть что-то же мне скажут!

На жаре нас разморило. Не знаю, был ли расчет на это по другую сторону монастырских стен, но, поняв, что еще чуть-чуть, и к моменту встречи моя голова превратится в печеную тыкву, начал принимать меры. Вода, получаемая от использования дара, всегда была одного и того же состава и температуры: чистейшая, как из высокогорного родника, и холодная до ломоты зубов. Наполнив ближайшую яму, попытался настроить ветерок в нашу сторону. Ничего не вышло, но возясь у прохладной лужи, потихоньку пришел в себя. А, развлекаясь магией, никак не мог отделаться от мысли, что не тем я занимаюсь.

Мне бы сейчас учиться, развивать и изучать свой дар, доставшийся по воле случая, а я вместо этого лезу в змеиное гнездо, ни хрена не разбираясь в раскладах. Жаль только, что если не полезу сам — меня туда притащат и явно не на моих условиях. Точнее не так, ставить условия мне и так никто не даст, но хоть что-то выторговать за добровольное сотрудничество хотелось бы. Ну, и быть хоть немного в курсе, на что подписываюсь.

Невеселые раздумья прерывает совсем молоденький монашек, вышедший из калитки и направившийся в нашу сторону.

— Пройдемте, вас примут.

Киваю Олегу, порядок его действий уже обговорен, привожу себя в порядок и следую внутрь обители.

И все-таки я — гений!

Склоняясь в глубоком поклоне перед старым одноруким монахом, я ликовал, что хоть тут догадался правильно. Возраст, залеченные раны, пластическая хирургия, а самое главное — потеря источника, конечно, сделали свое дело, но этот тяжелый властный взгляд я не перепутал бы ни с каким другим. Именно так он всегда смотрел на нас с Митькой со своего ростового портрета в дедовом кабинете, недаром художник, написавший его, считался гением современности. Правда, встала дилемма — как обращаться к хозяину комнат? Ваше бывшее императорское величество? По-моему, оскорбительно получится. Государь? Так он уже давно не правит. И по имени-отчеству не прокатит. Как к монаху? Тоже лажа, из него монах, как из меня балерина, тем более, что правильного обращения и не знаю. Остановился на нейтральном "господин".

— Позвольте представиться, господин, Егор Николаевич Васин, к вашим услугам.

Почти физически ощущаемый холодный взгляд проходится по мне, просвечивая, как рентгеном. Стоять со склоненной головой неудобно — не видно лица собеседника, но и моё таким образом не разглядеть.

— Чего ты хотел добиться таким подношением? — спустя очень долгую паузу спрашивает старик.

Замеченный за ширмой, работающий источник намекает, что врать ни в коем случае нельзя. Если я умею отделять правду от лжи, то не стоит считать других дурнее.

— Добиться личной встречи. Заинтересовать. Понять, — отвечаю короткими фразами, даже не пытаясь лукавить.

— Откуда узнал про это место?

— Выследил Григория Осмолкина, — правда, одна только правда.

— Сколько человек сейчас в комнате? — гадство, вот что сейчас сказать? Придется, как есть:

— Четыре: вы, я, человек за ширмой, и вон за той панелью, — аккуратно, без резких движений, указываю на фальшивую стенную панель позади хозяина кабинета, сквозь которую слабо просвечивает еще один источник.

— Значит, прав был Елизар... — практически выдыхает себе под нос монах. Лишь усовершенствованный на время встречи слух позволяет разобрать бормотание старика, жаль только, есть обратная сторона — любой резкий громкий звук доставит нехилый дискомфорт.

— Считай, что заинтересовал, — бывший император жестко усмехается. Куда там Гришке с его уродствами, у этого лицо чистое, без шрамов, зато искусственный глаз в левой глазнице и общая неестественность мимики из-за восстановленных мышц создают гораздо более жуткое впечатление.

— Как догадался? — жест в сторону чаши или скорее в сторону экспертного заключения.

— С трудом, господин.

— Обращайся ко мне — отец Никандр, — перебивает монах.

— Слушаюсь, отец Никандр, — и продолжаю отвечать на вопрос, — Какие-то намеки были от Елизара Андреевича, пока он жив был. Тогда по малолетству не понимал, но в память запало. А совсем недавно узнал про удочерение матери...

— И?

— Елизар Андреевич, вопреки всеобщему мнению был нормальным человеком, младенцев на завтрак не ел, — рискую слегка пошутить, слабая усмешка собеседника говорит о том, что некоторые вольности в рассказе допустимы, — Он вполне мог пожалеть девушку в трудных обстоятельствах. Мог помочь, предоставить кров, дать денег на обучение. Мог принять в род, чтоб окончательно привязать перспективную одаренную. Но вот удочерить с его старомодными понятиями о семье, роде и его чести, не мог никак.

— Но ведь удочерил? Или ты недоволен этим фактом?

— Ни в коем разе, отец Никандр.

— И как же ты связал это со мной?

Тщательно подбирая слова, пытаюсь объяснить свои выводы:

— Только две страсти было у Елизара Андреевича: Империя и император. С чувствами и желаниями других людей, даже собственными, если они шли вразрез с интересами двух озвученных, он не считался. Только Ваша воля могла заставить его породниться с безродной девицей и ее ребенком, — слово "Ваша" даже голосом выделяю с большой буквы.

Монах какое-то время обдумывает мой ответ.

— Забавно... Редко кто мог дать такую точную характеристику этому человеку. Сколько слышал рассуждений о нём... А тут какой-то юнец смог в нескольких словах выразить его сущность, да еще целиком совпасть с моим мнением, — уцелевший глаз пристально изучает меня.

— Ничего удивительного. Вы были его первым воспитанником, а я и Дмитрий — последними.

— Да ты, никак, имеешь наглость сравнивать меня с собой? — вроде бы сказано с насмешкой, но есть какая-то тень угрозы, поэтому спешу сгладить допущенную грубость:

— Ни в коем случае, отец Никандр. Просто мне одному из немногих довелось узнать его как человека, а не как должностное лицо, — на всякий случай еще раз склоняюсь в поклоне.

Монах опять долго молчит, заставляя меня нервничать. Как ни готовился я к этому разговору, но действительность вышла гораздо сложнее. Тяжелая давящая атмосфера в помещении, созданная этим искалеченным мужчиной, буквально вжимает голову в плечи. Каждое слово — как шаг по минному полю, еще и врать нельзя.

— Насколько было бы проще, если б ты, вслед за Дмитрием, пошел в безопасность... Почему, кстати? Все задатки для этой службы у тебя есть?

— Не моё. Я уважаю людей, служащих там, но это — не то дело, которым я хотел бы заниматься всю жизнь.

— И с каких это пор служение Родине стало противно дворянину?

— С вашего позволения, служить Родине можно разными способами. Я не бегаю от службы, но именно в этом ведомстве служить не хочу, — твердо отстаиваю свою позицию, благо, опыт отбиваться уже есть.

— Свободу любишь?

— И это тоже, отец Никандр.

— Что ж, иногда воля Господа проявляется странным образом, недоступным нам, смертным. Готов ли ты, дворянин Васин Егор Николаевич, послужить своему Отечеству?

Угу, сама постановка вопроса уже мне нравится, как будто есть возможность отказаться.

— Всегда готов! — неуместный смешок от использования девиза пионерской организации в такой обстановке гашу в зародыше. И, отвлекшись, пропускаю удар по мозгам.

Дальше пошла такая пафосная муть, словно дедок выступал на митинге перед дворянским собранием. И "родина в опасности", и "кругом враги", и "все в едином порыве"... Я, конечно, иронизирую и перевираю, но если вся судьба государства зависит от действий шестнадцатилетнего парня, то что-то тут не так. Хотя и так в речь почти не вслушивался, целиком и полностью сосредоточившись на защите, потому что дятел за ширмой со скоростью радиста молотил ментальными воздействиями, забыв или не поняв, что все его манипуляции для меня как на ладони. Сеанс накачки шел минут десять-пятнадцать, пока старик не выдохся и не начал повторяться. Очень удачно, что начало монолога застало меня со склоненной головой, а до сих пор не состриженные волосы рассыпались по плечам, почти закрывая лицо, иначе бы чем-то, да выдал свое отношение к происходящему.

— Суть твоей службы тебе объяснит Григорий Осмолкин, — заканчивает монах, — Слушай его, как меня, — еще один ментальный удар из-за ширмы, — Больше сюда не приходи никогда, — и окончательный добивающий.

Краем глаза отмечаю, что источник неизвестного мага потускнел до неприличия, явно исчерпав себя. Это очень хорошая новость, потому что моя защита с непривычки уже на пределе. Этот гад силен и похоже очень опытен, мое счастье, что расстояние, разделяющее нас, заставило его тратить силы нерационально.

Если б не озаботился перед визитом сюда навестить маму, мог бы словить все эти закладки, даже, несмотря на то, что знал бы об их наличии: одно дело видеть, а совсем другое — противодействовать. Как оказалось, на редкость вовремя вспомнил о своем желании узнать про механизм блокировки и других подобных техник, а главное — про защиту от них.

Всю свою ненависть вкладываю в одно единственное действие.

Зря ты, дяденька, выбрал четки из заряженных жизнью бусин, были бы обычные, деревянные, пришлось бы мне искать другой путь.

— Благословите на службу, отец Никандр! — опускаюсь на колени перед монахом, одновременно сокращая расстояние между нами — ошибку неизвестного повторять не собираюсь.

— Благословляю, дитя. Ступай.

Навстречу крестящей руке с зажатыми бусинами летит тончайший жгут моей силы. Хрена-два кто повторит, для этого надо быть именно видящим.

На негнущихся ногах проделываю весь обратный путь в сопровождении молодого молчаливого монаха, приведшего меня сюда. И держу — на зубах и морально-волевых — держу канал подпитки между своим источником и проклятыми теперь четками, накачивая их не-жизнью. Где-то на середине пути нить между нами обрывается, и так выдержав на десяток метров больше, чем я ожидал. Раскочегаренный до предела дар тормозит не сразу, продолжая вырабатывать энергию.

И только выйдя за стены, позволяю себе чуть-чуть расслабиться и отпустить то немыслимое напряжение, что выдерживал все эти минуты.

Не пережить тебе этой зимы, старик.

Сила сходит с ума, запертая в теле, но возможности дать ей выход — пока нет. Не то, чтобы боюсь продемонстрировать выброс, но лучше подальше отсюда. Так и иду до станции в сопровождении дождавшегося Земели, опасаясь расплескать клокочущую энергию, напоминая самому себе мужика из анекдота, не рискующего кашлянуть после ударной дозы пургена.