Чертополох. Том 2

Наконец, врачеватель вышел из комнаты, тыльной стороной руки вытер потный лоб и устало посмотрел на Гирмара.

— Слава Малике, жилы не задеты, так что твой сын не станет сухоруким... Но насчёт остального — не уверен.

— Что ты хочешь этим сказать? — Гирмар, нахмурившись, шагнул к маленькому лекарю, но на того грозный вид хозяина имения не возымел особого действия и он произнес прежним ровным и усталым тоном.

— У Олдера сломана ключица и плечевая кость, раздроблена лопатка. Я ему сустав буквально по кускам собирал. Кости без сомнений срастутся — в его возрасте даже такие переломы заживают довольно быстро. Я взял кости в лубки, но вот насколько правильно все срастётся, и насколько подвижным будет сустав, сказать заранее невозможно...

Услышав такое заключение, Гирмар потемнел лицом, а лекарь, хорошо знающий, каким бальзамом является для родителей похвала их отпрысков, произнёс.

— Впрочем, будем надеяться на лучшее. Олдер, несмотря на боль, очень хорошо держался — уже сейчас в нём чувствуется будущий воин, да и Дариен не хуже. Он ни на шаг не отходил от Олдера и всё время держал брата за руку. Такая дружба многое пересилит.

По губам Гирмара скользнула слабая улыбка.

— Что верно, то верно... Мои сыновья действительно неразлучны...

Олдер косо взглянул на принесённый ему завтрак. Кухарка расстаралась вовсю, но покоящиеся на подносе возле кровати разносолы лишь вызвали у мальчишки глухое раздражение — есть решительно не хотелось, а еще ему были противны и солнечный свет, и сам окружающий мир, никак не желающий оставить его в покое!..

Придя в себя после визита лекаря и отойдя от сонного зелья, которым тот щедро опоил мальчишку по окончании лечения, Олдер еще раз припомнил все, предшествующие его падению события, и в этот раз правильно истолковал испуг матери. Она знала о шипе под потником Белолобого. Знала и молчала, предав тем самым и Дариена, и его — Олдера... Если бы она тогда сказала хоть одно слово...

Тогда бы всё понял отец, а как он вершит расправу, мальчишка уже увидел!

Вспомнив о том, как отца окутала алая яростная дымка, уже через миг оборотившаяся убившей Калиста молнией, Олдер, невольно застонав, откинулся на подушки. По всему получалось, что родитель, наказав слугу, не покарал главного зачинщика, но как выдать ему собственную мать, пусть она и трижды неправа!.. И как жить с тем, что он теперь знает?..

Мальчишка осторожно коснулся здоровой рукою лубков, в которые была забрана половина его тела, скользнул пальцами по плотно примотанной льняными бинтами к торсу руке... Он разбился, и его мир тоже разлетелся на тысячи осколков, которые теперь уже никак не собрать... Что ему делать?..

Из горьких размышлений Олдера вывел неожиданный визит матери. Окликнув сына, она, было, хотела подойти к его кровати, но так и замерла посреди комнаты, столкнувшись с усталым, безнадёжным взглядом Олдера. На какой-то миг Олинии показалось, что на неё смотрит не собственный ребёнок, а познавший всю горечь жизни старик, но потом она совладала с собой и привычно улыбнулась.

— Как ты себя чувствуешь, сынок? Лекарь сказал, что всё обошлось...

Олдер вздохнул.

— Не надо, мама... Я ничего не скажу отцу, а теперь — уйди. — Тихий, словно бы неживой голос сына вновь пригвоздил Олинию к месту, но она всё же, попыталась возразить.

— Я не понимаю, о чём ты говоришь, сынок...Ты вообразил себе что-то, но я...

— Уйди! — в этот раз голос не желающего разговаривать с матерью Олдера прозвучал уже громче и злее, а когда Олиния не вняла и этому предупреждению, в неё полетела одна из покоящихся на кровати сына подушек.

— Не хочу тебя видеть! — крик мальчишки подхлестнул Олинию, точно плеть — она покинула комнаты отпрыска с почти неприличной поспешностью, а Олдер, взглянув на захлопнувшуюся за матерью дверь, без сил повалился на кровать и закрыл глаза. Резкое движение немедля отозвалось обжигающей, острой болью в искалеченной половине тела, и Олдер почувствовал, что его ресницы намокли от внезапно вскипевших слёз.

Впрочем, долго пребывать в одиночестве ему не пришлось — ресницы мальчишки все еще были тяжёлыми из-за солёной влаги, когда дверь в его комнату вновь тихонько скрипнула. Олдер, думая, что это служанка пришла забрать так и не тронутый им завтрак, отвернулся было к стене, но вместо ожидаемого чуть слышного шарканья подошв по полу застучали звериные когти, а ещё через миг на Олдера навалилась тяжеленная, остро пахнущая псиной, туша. Открыв глаза, мальчишка оказался нос к носу с взобравшимся на его кровать Туманом, а пёс, жарко дыша, тут же принялся вылизывать ему лицо.

— Туман!.. Прекрати!.. Фу, я сказал! — отбиться одной рукой от желающего выразить свою радость пса было непросто. Тот же, в свою очередь, так воодушевлённо сопел, умывая хозяина языком, что Олдер невольно рассмеялся. Когда же пёс немного успокоился, и, в последний раз лизнув мальчишку, с довольным ворчанием улегся подле него на кровати, тот, повернув голову, увидел устроившегося на табурете Дариена, который с лёгкой улыбкой наблюдал за радостной встречей. Олдер огладил широкий лоб прикорнувшего возле него пса.

— Как тебе удалось притащить сюда Тумана, Дари?

Улыбка брата после этого вопроса стала чуть явственнее:

— Легко. Тем более что и Ридо особо не возражал. Туман, чувствуя, что с тобою неладно, выл всю прошедшую ночь, а сегодня с утра отказался от пищи.

Олдер, услышав такую новость, сразу же нахмурился.

— Из твоих рук он бы поел, Дари, а теперь влетит и тебе, и Ридо — ты же знаешь, что Тумана запрещено приводить в дом...

Это была правда — хотя в собаке не было ни капли полагающейся ему по породе злобности, служанки и, в особенности, хозяйка боялись выросшего размером с доброго телка грандомского чудовища. Именно поэтому Туман обретался исключительно на псарне — братьям было разрешено брать его на прогулки по окрестностям, но приводить в дом строжайше запрещалось. Гирмару женские истерики были совершенно ни к чему.

Но Дари на вполне резонное возражение Олдера лишь слегка качнул головой и сказал.

— Для Ридо в жизни нет ничего важнее, чем благополучие его собак, а для меня главное — что ты больше не киснешь. Так что, влетит мне, или нет, Тумана я буду приводить к тебе столько, сколько понадобится.

Услышавший ответ брата Олдер, вновь откинулся на подушки, ведь после слов Дариена недавние горькие переживания навались на него с новой силой. Помолчав немного, Олдер глухо заметил.

— Не стоит, Дари... Я ведь не смогу сказать отцу, что в истории с седлом замешана моя мать, а, значит, предам тебя.

Ответом Олдеру было молчание, но потом Дари, встав со своего места, подошёл к брату и, положив ему руку на здоровое плечо, сказал.

— Вовсе нет, Олдер... Если бы моя мать так поступила, я бы тоже ничего не смог рассказать отцу...

Так с этого дня и повелось — Дариен был подле брата неотлучно, всеми правдами и неправдами стараясь его развлечь. Он даже смог выпросить у Гирмара разрешение приводить к Олдеру Тумана. Отец вначале посчтитал эту просьбу обычной блажью, но Дариен, получив отказ, не промолчал, как обычно, а с несвойственным ему прежде жаром пустился в объяснения, зачем это нужно, и Гирмар, пораженный неожиданной настойчивостью своего побочного отпрыска, уступил. Теперь служанки могли лишь опасливо коситься на Дариена, который, идя по коридору, с трудом удерживал рвущегося вперед пса за широкий, покрытый медными бляхами ошейник.

Что же до Олинии, то она с того рокового дня почти не покидала своих комнат. Тот же доктор, что занимался переломами Олдера, позже осмотрел и его мать. Лекарь назвал её срыв типичным для женщин такого возраста, и рекомендовал успокаивающие травы вкупе с покоем. Олиния ему не перечила — в своих комнатах она спасалась и от обвиняющего взгляда сына, и от лицезрения теперь еще более люто ненавидимого ею Дариена. Ей было невыносимого смотреть на здорового и полного сил мальчишку — ублюдок вывернулся из подстроенной ловушки, словно змея, и теперь разгуливает по дому, как ни в чём не бывало, в то время, как её сын лежит искалеченный... Это было просто чудовищно несправедливо!.. И Олиния, спрятавшись в привычном уюте — среди милых сердцу безделушек, тихо лелеяла растущую в душе ненависть и мечтала о возмездии, тем более, что ставший её послушным орудием учитель мальчиков не попал под подозрение и по-прежнему находился в имении.

Так что воцарившийся в имении Остенов покой был обманчивым, а чёрные мысли теперь беспокоили не только Олинию. Гирмар, через пару дней вновь осмотрев пресловутый шип, отметил, что на железе остался еще один след, который, скорее всего, принадлежал либо тому, кто передал Калисту железо, либо тому, кто изготовил шип. Ничего более точно сказать уже было нельзя — второй отпечаток оказался почти полностью смазан следом Калиста и его страхом...

И теперь Гирмара снедала мысль, что еще один соучастник преступления остался неузнанным. Слуги, ловя на себе тяжёлый взгляд наблюдающего за ними хозяина, робели и отводили глаза, но их по-мышиному суетливое мельтешение ничем не помогло помочь Гирмару. Жену же в качестве соучастника Остен даже не рассматривал, искренне считая женщин слишком слабыми и неспособными на такой поступок существами.

Но больше всего от бессонницы изводились, не Гирмар или Олиния, а Олдер. Если днём Дари вполне справлялся с гнетущими брата мыслями, то ночью он оставался один на один с одолевающими его страхами и болью, а помочь ему уже не мог никто. Лёжа в кровати, мальчишка, глядя в обступившую его темноту, пытался шевелить пальцами повреждённой руки и подолгу ощупывал забранный в лубки торс, тщетно пытаясь понять, что происходит под тугою повязкой — срастаются ли раздробленные кости?И насколько правильно ?

То и дело навещающий Олдера лекарь, на все его вопросы во время осмотров лишь улыбался и уверял, что всё идет весьма неплохо, но у мальчишки не было веры этим сладким посулам, а высказать свои страхи отцу Олдер не решался — он опасался, что родитель сочтет их нытьем, не достойным истинного Остена, и, соответственно, будущего воина. Поэтому, когда Гирмар проведывая отпрыска, расспрашивал его о самочувствии, Олдер изо всех сил улыбался и говорил, что всё хорошо... А потом снова не спал большую часть ночи, снедаемый неусыпной тревогой. Сон — тяжёлый и вязкий, посещал его лишь ближе к утру. Олдер проваливался в него, точно в омут, но, пробудившись, чувствовал себя после него еще более разбитым и усталым...

Так миновали полтора месяца, но когда приехавший лекарь снял опостылевшие Олдеру повязки, мальчишка пришёл в ужас. Вызволенная из лубков рука оказалась слабой и непослушной — словно бы чужой, но ощупывающий его плечо врачеватель, поймав испуганный взгляд мальчишки, лишь покачал головой.

— Всё, что тебе понадобится теперь, это терпение. Массаж, упражнения, примочки — и со временем силу и подвижность твоей руки удастся восстановить.

И тут неожиданно вмешался на этот раз присутствующий при процедуре Гирмар.

— Даже если это и так, осанка моего сына теперь вряд ли станет нормальной...

Услышав это замечание, Олдер почувствовал, что леденеет, а уязвленный такими словами лекарь немедля вскинулся.

— Перекос плеч — наименьшее из зол, которое вообще могло бы случиться при такой травме! Или отсохшая рука, по-вашему, лучше?

Гирмар вскинул голову, его ноздри гневно раздулись.

— Я знаю про худший исход, но и лучше, чем теперь, тоже вполне могло бы быть... Ты не справился со своей работой, и теперь я поищу сыну другого, более сведущего в своём ремесле врача!

У лекаря от таких слов побагровели не только щёки, но и лысина — он уже собирался возразить, но, ещё раз взглянув на потемневшее лицо Гирмара, лишь досадливо махнул рукой:

— Поступайте, как знаете!.. — и вышел из комнаты, не попрощавшись...

Пока искали нового врача, Олдер был предоставлен сам себе — убедившись в своем увечьи, он теперь стремился избежать общества — как отца, так и Дариена. Он бы и от себя убежал, если бы это было возможно!.. Вот только в доме одиночество было хоть и желанным, но почти недостижимым, и мальчишка вновь коротал дни в рощах или у моря, выбирая такие места, где даже Дариен не мог его найти... Несмотря на то, что на улице по-прежнему было холодно, Олдер то подолгу смотрел на бьющиеся о скалы тёмные волны, то, устроившись на стволе упавшего дерева, неподвижно сидел, обхватив голову руками.

Им завладело чёрное, иссушающее душу и лишающее воли отчаяние, которому мальчишка даже не противился: лекарям он больше не верил — ему уже говорили, что все закончится благополучно, а что получилось? Он сломан, слаб и совершенно бесполезен, а отец смотрит на него так, что лучше бы и вовсе не замечал! До этого события будущее казалось мальчишке простым и ясным — он станет воином и так же, как и родитель, будет носить куртку "Доблестных", продолжая непрерывную традицию Остенов. Олдер не желал иной будущности и не представлял, что теперь, искалеченный и негодный к воинской службе, станет делать. К тому же, ему, сызмальства привыкшему лазить по скалам и деревьям, было невыносимо ощущать себя слабым и неуклюжим...

Но слишком долго предаваться отчаянию мальчишке не довелось: река жизни уже подводила его к очередному — бурлящему на перекатах и полному водоворотов, порогу.

В тот день Олдер, пользуясь тем, что отец с самого утра был занят, а потом куда-то уехал, тоже улизнул из дома пораньше. День был ясный, но ветреный, и прикорнувший между поваленных стволов мальчишка продрог, несмотря на теплую куртку с высоким воротником, который он, защищаясь от ветра, поднял как можно выше, пряча нос и щёки. Но холод не заставил Олдера сдвинуться с места — он лишь ещё глубже забился в свое укрытие, думая лишь о том, что хорошо было бы здесь остаться, уснуть и уже никогда не просыпаться... Над ним будут чуть покачивать ветками деревья и шелестеть дожди, а он будет просто спать — без мучительных сновидений, без боли...

Эти мысли настолько завладели мальчишкой, что он даже не услышал рядом с собою лёгких шагов, вскинув голову лишь тогда, когда неожиданный пришелец произнес:

— Да ты, я вижу, совсем замерз! — и опустился рядом с мальчишкой на корточки. Олдер же, рассмотрев нарушителя своего одиночества, удивлённо мигнул, ведь это был ни кто иной, как Антар. Мальчишка видел его в доме и знал со слов отца, что этот человек не только служит под началом родителя, но и помогает ему в колдовстве. Вот только в чём заключается эта помощь, и какой именно силой обладают Чующие, Олдер имел весьма расплывчатые представления, черпая свои знания из редких обмолвок отца и рассказываемых по вечерам баек. Сам же Антар искренне придерживался мнения, что молчание является золотом, и, появляясь в доме, всегда держал язык за зубами, превращаясь в подобие безмолвной, незаметной тени...

Пока Олдер хмуро смотрел на Чующего, тот времени зря не терял — расстегнув застёжки своего плаща, он укутал им мальчишку и улыбнулся.