— К какому алта.., — до Рогозина вдруг дошло, что каким-то чудным образом они с приятелем оказались на одном из склонов древнего якутского жертвенника.

Того самого, похожего на перевернутую пирамиду, с плоским круглым камнем, с чудовищным деревом. И сейчас по заросшей каменной лестнице, служившей давно забытым шаманам для спуска жертвенного скота к камню, шли трое: Перепелкин, — его длинную неуклюжую, нескладную фигуру можно было узнать издалека, а за ним еще трое, помельче, отягощенные огромными рюкзаками. Они целеустремленно направлялись к алтарю и, кажется, Доцент даже что-то говорил своим спутникам, но слов было не разобрать.

— Пошли к ним! — Рогозин попытался подняться на ноги, но Юрик дернул его вниз и зашипел от того, что использовал беспалую руку.

— Лежи, дурень! Направо посмотри! Наверх.

Рогозин повернул голову в указанном направлении, но ничего не заметил.

— Не вижу.

— Камень большой из земли торчит — видишь?

— Да.

— Чуть правее и ниже.

Виктор ожидал узреть под указанным камнем все, что угодно — от местных леших до самого Улу Тойона, но действительность оказалась куда прозаичнее: под деревом кучковались "рыбаки". Четверо или пятеро — с сотни метров не разобрать. В маскировочных куртках и штанах, они были почти не видны с такого расстояния. И Рогозин подивился наблюдательности своего напарника.

— Как твоя нога? — спросил внезапно якут. — Бежать быстро сможешь?

— Думаю, да.

— Они сейчас Моню убивать будут. И остальных тоже. После того, что соседи в нашем лагере натворили, у них другого решения нет. Только всех убить. Эти люди, по всему видать, еще и не такое проделывали. Трупы закопают и все. На тайгу и медведей спишут. И нас будут искать. Хорошо, что собак у них нет. Плохо, что отсюда дорога только одна — по реке. По ней и пойдут. Нужно где-то спрятаться на неделю.

Пока Юрик прикидывал вслух план действий, Доцент с помощниками спустился к самому алтарю. Они втроем стали ощупывать камень, нашли металлические скобы по торцу камня, попытались их выломать. Гоча стоял сбоку — у рюкзаков, сваленных в кучу.

— Предупредить нужно, — тоскливо проныл Рогозин, наблюдая, как незамеченными спускаются по склону "рыбаки".

В их руках отчетливо уже виднелись дробовики и Виктор совсем поверил в предсказание Юрика. Эти люди и в самом деле шли убивать.

А геологи ничего не замечали. Они прыгали по камню, о чем-то громко переговаривались, перебивая друг друга, пытались отколоть от него куски, соскрести с твердого бока мох, измерить диаметр, отколоть щепку от растущего в середине камня дерева.

"Рыбаки" разошлись в три стороны. Действовали они умело и уже было понятно, что у команды Доцента нет ни единого шанса.

Один из врагов оказался как раз под спрятавшимися приятелями. До него едва бы набралось шагов двадцать. Была хорошо видна его широкая спина, уверенные движения в обращении с оружием. Самоуверенный и слегка пьяный, он ни разу не оглянулся. Зато дробовик недвусмысленно уставился на троицу ничего не подозревающих "геологов".

Рогозин даже, кажется, перестал дышать. Замер неподвижно и Юрик.

— Мочи сук! — кто-то громко заорал с противоположной стороны ямы и тотчас грохнул выстрел, затем еще и еще один.

Рогозин закрыл глаза и в бессилии опустил голову на землю. Совсем рядом убивали знакомых ему людей, а он ничего не мог сделать. Не то, чтобы Доцент, Моня и Арни с Гочей были ему особенно дороги, но лежать бездеятельно было совершенной мукой. Почему-то хотелось вскочить на ноги, обрушиться со всей силой и ненавистью на маячивший неподалеку бритый затылок и бить его — камнем или поленом, — бить, бить до смерти.

Но если ему всего лишь хотелось, то Юрик использовал грохот выстрелов для броска. В солнечных лучах мелькнуло длинное лезвие тесака, захрипел что-то непонятное "рыбак", а якут уже вычищал его карманы и рвал из рук дробовик. Юрика заметили, но стрелять не стали. Спустя секунду Виктор догадался, что они боятся попасть в своего, зажимавшего страшную рубленую рану на шее. Его руки были красными от крови, текущей сквозь пальцы, он пытался что-то сказать, но до Рогозина доносилось лишь бульканье.

Рогозин посмотрел на алтарь и успел отметить на нем два распластанных тела. Доцент был буквально перерублен выстрелами пополам — его тело изогнулось под невозможным углом и половина грудной клетки свисала с камня вбок, а половина головы оказалась снесена чьим-то метким выстрелом. Лежавший рядом Арни выглядел целее, но и в нем уже не осталось жизни. Чуть дальше, на склоне лежал лицом в землю истекающий кровью Гоча. Мони видно не было, но Виктор не сомневался, что и он валяется где-то за камнем. Мелькнула мысль, что подлец Моня даже выиграв дурацкий спор, остался без приза, мелькнула и пропала.

Скопившийся в низине пороховой дым рваными рукавами вытянулся вдоль жертвенника, придавая зрелищу вид какой-то невозможно киношный, неправдоподобный, слишком натуралистичный. Рогозин все ждал, что оба мертвеца поднимутся, стряхнут с себя наложенные гримерами-художниками кровавые лохмотья и рассмеются, но ничего подобного не происходило.

— Валим, Витя, валим, — над самым ухом прокричал якут, и, проносясь мимо, успел пнуть напарника в ляжку.

Это нехитрое воздействие вернуло Виктора в реальный мир, наполнившийся вонью сгоревшего пороха, криками "рыбаков" и громом вновь начавшейся стрельбы. По счастью, до стрелявших было далековато, они были нетрезвы, боялись попасть в своего, все еще сучащего ногами на склоне чуть ниже, а множество деревьев буквально закрыли собою цели: от дроби во все стороны летели деревянные щепки, трещали израненные стволы, и выглядело все страшно, но было практически безвредно.

Рогозин подхватился, вскочил на ноги, и, цепляясь руками за попадающиеся на пути ветки, поспешил за Юриком.

Они бежали минут десять: взобрались на вершину, сопя как носороги, спустились чуть вниз, свернули направо, по ломанной диагонали пересекли весь склон и выскочили на высокий утес над рекой. Быстрым шагом, уже не бегом, они потопали вверх по течению, прочь от лагеря.

За спиной уже давно не стреляли и окружающий мир казался безмятежным — будто ничего и не произошло.

Рогозин шел буквально на одной злости, он тяжело дышал, переводя дух, и смотрел на маячившую перед глазами спину Юрика, на которой покоился трофейный дробовик. Виктор шел и думал, что очень плохо знает своего спутника. Никак он не ожидал от забавного недоэтнографа такой прыти и кровожадности. Вот так запросто, будто делает это ежедневно по десятку раз, набросился на человека, рубанул по шее тесаком, под выстрелами дружков раненого хладнокровно обыскал его карманы, прихватил ружье и был таков, не получив даже ссадины. Если бы еще час назад Виктору рассказали о подобном, он бы посмеялся над тупостью голливудских сценаристов. Но жизнь гораздо изощреннее любых выдумок.

— Ты зачем его убил? — спросил Рогозин, едва только смог отдышаться.

— Кого? — спросил Юрик, даже не замедляясь.

— Того лысого с ружьем?

— Нам с тобой по тайге еще долго идти, — ответил Юрик после недолгого молчания. — А без оружия этого делать нельзя. Не дошли бы.

— Зато теперь дойдем — прямо в лапы к ментам! Соседи теперь все на нас с тобой повесят, — Виктор так не думал на самом деле, но очень опасался, что случится нечто похожее.

Ему не хотелось в тюрьму. На питерские "Кресты" он насмотрелся вдосталь. Одна из его подружек жила как раз напротив изолятора — через Неву, и выходя на ее балкон, Рогозин каждый раз натыкался глазами на грязно-коричневые с рыжиной стены мрачных тюремных корпусов. Долгая и страшная история этого места, его бесчеловечная романтика создали в сознании Рогозина образ абсолютной дикости и вседозволенности, оно казалось ему патентованным филиалом ада на земле, местом, где царят бездумная жестокость и тотальная несправедливость. И даже довольно крупная церковь во дворе не добавляла этому месту цивилизованности. Меньше всего Рогозину хотелось побывать в чем-то подобном.

— Не повесят, — легкомысленно сказал якут и похлопал "трофей" по прикладу. — Зато теперь у нас есть шанс выбраться отсюда. Не ментов тебе нужно бояться, паря..., — многозначительно добавил Юрик, тоном, подразумевавшим встречный вопрос.

— Ну да, бандиты ближе, — согласился Рогозин. — Как думаешь, погонятся за нами? Или будут остальных ждать?

— У них раненый на руках, какая погоня? Пока до лагеря донесут, пока проорутся друг на друга, да пока опохмелятся... Часа четыре у нас с тобой есть. А за четыре часа мы далеко уйдем.

— А Савельев? Его же предупредить нужно!

— Не ментов и бандитов тебе нужно бояться, — еще раз ни к месту повторил Юрик, проигнорировав фамилию начальника.

— Кого? Кого мне нужно бояться? Медведя? Росомаху? Тайгу? Или тебя? Стой!

Якут остановился и повернулся.

— Куда мы идем?

— Туда, — Юрик показал рукой направление, в котором они двигались.

— Зачем нам туда идти? Там, — Рогозин оглянулся в сторону брошенного лагеря, — наши, их нужно предупредить.

— Там уже никому не поможешь, паря, — невесело усмехнулся якут.

— Почему это?

— Я же тебе в который раз говорю: не ментов тебе нужно бояться.

— А ты не мог бы говорить менее загадочно? Или мы в "Что? Где? Когда?" теперь играем? Кого мне бояться?

— Ты не поверишь, — криво усмехнулся якут.

— А ты попробуй.

— Пошли, рассиживаться нам некогда. Расскажу.

Они пошли рядом, плечом к плечу.

— Сегодня ночью, когда ты еще спал, а Моня пока еще не натворил своих дел, я ходил к камню, — начал свой рассказ Юрик. — Хотел еще мха немного собрать. Спускаюсь, гляжу: кто-то там есть. Я притаился и стал слушать. Савельев, однако, это был. Сначала ничего не происходило. Он просто стоял на коленях и кланялся камню. А потом стал камлать.

— Савельев?

Сказать, что Рогозин был удивлен, было бы неправдой. Он был потрясен и не мог поверить в историю Юрика.

— Да, Савельев. Но не по-нашему говорил. Наши шаманы не так разговаривают с духами. Я даже не видел никогда такого камлания. Но это точно было оно. Говорил я тебе, что Савельев не геолог? Говорил. Савельев, паря, шаман. Очень большой силы. Правда, не знаю, какого народа. С запада он. Может быть, чудь, меря, а может быть и лопарь какой-нибудь.

— Но ведь это алтарь Улу Тойона?

— Да, очень старый и очень сильный.

— Ты же говорил, что он не властен над чужими? Или Савельев — не чужой ему? И что это значит?

— Не ментов тебе бояться нужно. Утром я думал, что Савельев просто поговорил с духами и все, сейчас, однако, думаю, что это он все подстроил.

До Рогозина все еще не доходила мысль Юрика.

— Что подстроил?

— Да все! Бабу эту к Моне подвел, в Моне похоть разбудил, Доцента к алтарю вывел и бандитам злость внушил. Сильный шаман такое может.

— Да ладно! Зачем ему это? — поверить в подобный бред Рогозину и впрямь показалось нереальным.

— Не знаю, — сказал якут. — Не знаю, зачем ему это нужно, но добился он того, что в наш мир придет зло Улу Тойона. Сегодня.

Для якута это пришествие, кажется, выглядело вполне очевидным.

— Почему ты так думаешь? — Рогозину же все это казалось невозможным бредом.

— Заклинание над камнем он сказал утром. Нужна была жертва. И мы с тобой ее видели. Жертва принесена, человеческая кровь на алтарь пролита и Уду Тойон почувствовал ее вкус. Теперь ему осталось собрать своих демонов — абаасов, юэров, других, и вывести их сюда. Этот алтарь для них сейчас как маяк. Только наоборот. Маяк предупреждает, куда идти не нужно, а алтарь зовет к себе, указывает дорогу ко вкусному мясу и глупым душам. В их темном мире он светит красным огнем, приманивая всю нечисть. Они собираются перед ним, и как только позволит Улу Тойон, они тотчас бросятся сюда! Понимаешь?

Рогозин задумался, но даже через десять минут не решил для себя — понимает или нет то, что пытается донести до него якут. Впрочем, понимать это одно, а поверить — совершенно другое. Вот веры, несмотря на всю подготовительную работу Юрика: мох, страшные истории, деревья с костями, наскальные рисунки, несмотря на вполне реальных мертвецов на алтаре, — веры как раз и не было. Мозг, воспитанный в атмосфере воинствующего атеизма, не отказывался принять нечто не поддающееся объяснению как забавный факт, но совершенно игнорировал возможность признать за таким явлением глобальность и силу. Хотя, конечно, было жутковато просто даже думать о чем-то таком.

— Не понимаю. Чем это нам грозит?

— Те бандиты, которые застрелили Доцента, уже, скорее всего, мертвы и считают в аду свои грехи. Даже не так, для тех, кто попался Улу Тойону и ада-то нет. Для них нет ничего. Теперь их пустые выпотрошенные оболочки станут прислуживать демонам Улу и пакостить людям. Савельев знает, что Улу теперь здесь. А Улу знает, что здесь есть люди. Мы с тобой, бандиты, Борисов. Есть только один способ избежать встречи с Улу. Нам нужно спрятаться под землей. Земля от зла защитит. Наверное..., — напоследок добавил якут очень неуверенно. — И у нас с тобой есть еще иччи. Только против Улу он... Лучше спрятаться под землей.

Оба замолчали, продолжая пробираться в намеченном направлении.

Рогозин несколько раз оглянулся, и ему даже показалось, что над жертвенником он заметил беззвучные молнии, всплески какого-то синего огня, но поручаться за достоверность увиденного он бы не стал, — тонкая поэтическая натура Виктора была очень внушаема, чем иногда пользовались окружающие.

Ему уже мнились полчища потусторонних монстров, многоголовых, тысячезубых, голодных и злых, — как в детстве, в летнем лагере, где он впервые наслушался страшных баек у ночного костра, а потом шарахался от каждой тени. Ни те детские, ни нынешние чудовища не имели в представлении Рогозина никакой определенной формы, но гарантированно были прожорливы, неутомимы, злонамеренны и вездесущи. И это отнюдь не добавляло храбрости. К взбесившимся бандитам, убивавшим в общем-то ни в чем не виновных людей, недоставало только бесовщины, но теперь, если хотя бы на минуту допустить, что Юрик прав, а не обкурился своего мха, имелся полный комплект всех возможных опасностей.

Глава 8. Новая реальность.

Все время, пока впереди маячила спина Юрика, уверенно прущего в каком-то неведомом направлении, Рогозин пытался сообразить, что же теперь делать? Как выбираться из этой глуши, как получить расчет у Савельева, как вернуться в Питер? Ему почему-то казалось, что стоит ему оказаться на пороге родного дома и все напасти исчезнут, развеявшись, как обычный пьяный кошмар. Вопросы роились в сознании, возникали, возбуждали, забывались под наплывом новых. Но ни на один ответить толком не получалось. Впервые в жизни Рогозин оказался в положении, где от него ничего не зависело. Вообще ничего. Ни от желаний, ни от решений, ни от настроения.

А замолчавший якут пер и пер, не обращая внимания на замотанную тряпьем руку, на палящее солнце над головой, на мошкару, вьющуюся над головами обоих беглецов как взбесившееся облако. Репеллентов по неопытности Рогозин не захватил и теперь расплачивался опухшим и зудящим лицом с искусанной и кровоточащей кожей. Ветка, которой он размахивал над собой со скоростью вентилятора, помогала не очень. Юрик спасался непрерывным курением сигарет — он палил их одну за другой, но эффект от этого был скорее психологический, чем реальный.