Охота на колдунов. Книга 1

— Но ведь дети, они еще не успели пожить! — дрожащим голосом, чуть ли не со слезами в глазах возразила девушка. Похоже, она и себя еще во многом отождествляла с ребенком. Вызим бы не удивился, если бы оказалось, что дома жрица спит с огромной мягкой игрушкой, набитой гусиным пухом.

— Но Вышнему и не за что их наказывать. А вот старикам бывает тяжелей умирать, — это говорил человек, старавшийся не пропустить ни одного боя с участием холминских воинов. — Много чего за жизнь сотворить довелось, уж лучше молодыми, — Вызим вспомнил собственноручно им запытанного насмерть жреца, так и не открывшего своих тайн. Да, окаянного жреца, да, северянин носил теперь покаянное клеймо, но пытка остается пыткой. — Бывает, сомневаются, загладят ли за один раз — простой смертью в бою — вину. Или по более испытаний следует претерпеть.

— А если у родителей один ребенок?

— В смысле? — не понял Вызим.

— За всю жизнь один ребенок и больше заводить они не собираются, — то был случай родителей Изабеллы, а также многих других из числа 'высших жрецов.

— Вот это да... — протянул Клевоц.

— Ну тогда конечно согласен, — нашелся Вызим. — Кому такие ущербные взрослые нужны? А вот из ребенка вдруг выйдет нормальный человек.

Они могли бы еще поспорить, но раздались тяжелые, не совсем уверенные шаги. И, тем же способом, что и Вызим, в закутке оказался Дан. Еще более бледный, чем обычно. Изабелле, по книгам знакомой со всеми видами волшбы, он показался восставшим из мертвых.

Северяне, не знавшие еще, что Дан очнулся, хотели было — в особенности Клевоц — обрушить на него град вопросов, но...

— Потом, все потом, — отмел их Дан. — Что до меня — я уже все знаю.

Он пристально посмотрел на Клевоца, потом на Изабеллу (причем та не выдержала и отвела глаза), снова на Клевоца. Взял руки Холмина в свои, подержал, что-то шепча, и резко дернул на последнем слове. Клевоц чуть не упал от неожиданности.

— Все, — выдохнул Дан. — В тебе была волшба и принял колдунью в ренкинэ ты под влиянием волшбы. Теперь следует...

— Ее сжечь! — с готовностью продолжил за Дана Вызим.

У Изабеллы перед глазами все поплыло, она покачнулась и, не удержавшись на ногах, обрушилась на пол. Дан присел рядом и положил руку на лоб:

— А у девочки и без костра уже горячка.

* * *

Гриффида больше не радовало вино, его теперь раздражали собратья и не возбуждала любовница — крайне симпатичная послушница-сиротка из мещанок. А привычная рутина, обычно позволявшая собраться и приободриться, ныне лишь повергала в уныние необходимостью вникать в бессчетное число вопросов. Можно было, конечно, попросить жену-жрицу воздействовать на его разум волшбой — никому другому ʼвысший жрец не доверился бы в столь деликатном вопросе. Но супруга Мюриель сама повергнута в отчаяние да еще и винит Гриффида в произошедшем, ведь его идеей было отправить Изабеллу с тетей. Она безусловно только пуще разгневается: 'как можешь желать отвлечься от мыслей о нашей ненаглядной девочке'.

Прошло несколько дней с тех пор как пропала дочь и старый жрец совсем отчаялся: 'она мертва! Почему? За что?'

Эфемерная надежда, будто тетушка загуляла и потянула с собой племянницу, истаяла как дым. Анна никогда бы не позволила себе исчезнуть на столь продолжительный срок в подобной ситуации.

Шаманы коневодов не могли напасть на жриц. Здесь существовала отдельная тайная договоренность.

Если Анна и Изабель зачем-то на время покинули город и их стоптала орда, многочисленные соглядатаи уже уведомили бы о чрезвычайном происшествии.

Ежели бы кто собрал достаточно напоенных Силой вещей для успешного нападения на двух ʼвысших жриц... Но Анна опытная волхвовательница, нужное количество вещей Силы почувствовала бы издалека. Да и в любом случае столкновение такой мощи оставляет по себе страшные разрушения.

Остается одно — происки Севера.

Жрец верил Всеблагому, а значит, северяне ныне не способны управиться с двумя волшебницами, не положив в бою десятки воев и не перевернув весь город вверх дном. Но одна возможность всё же существовала. Похититель мог приготовить жречеству испытание.

Такого не бывало вот уже несколько сот лет, но в молодости жрец читывал старинные, многократно переписанные свитки. В древности Всемилостивый несколько раз испытывал жречество, даруя врагам неожиданное могущество, всякий раз состоящее в возрождении части их былых возможностей, утраченных ранее. Потому вполне вероятно появление лишнего ʼпостигающего, позволяющего (в паре с уже имеющимся, по сведениям жрецов, адептом Зла) переправить за грань сразу двух жриц — об обереге вместо ʼпостигающего жрец и не вспомнил. Теперь следовало разгадать загадку, узнать, за что северяне обрели попущение, и лишь затем убивать. По завершении Похититель всегда даровал достойную награду.

Пожалуй, рассуждал жрец, именно его девочку так не вовремя забрал Похититель исключительно случайно. Или наоборот, пока еще невинная и чистая сердцем она зачем-то понадобилась на небесах именно в таком состоянии души. Жрец постепенно смирялся с утратой. Мысль, будто одна из жриц могла остаться в живых в плену, он не допускал как заведомо абсурдную, опровергающую весь исторический опыт войн с северянами.

Но не иметь даже возможности немедленно предаться изощренной мести! Уничтожить виновных, не разгадав предварительно божественную головоломку, не позволит сам Всеблагой, даже если для этого ему придется вмешиваться напрямую. ʼВысший жрец Гриффид знал условия испытания и впервые в жизни роптал...

* * *

Первыми весть принесли вечером местные, но ночью прискакал и северянин, отправленный ранее к кочевникам. 'Воды', — прохрипел он и обессилено сполз с коня в дорожную пыль. На второй из запасных лошадей, приведенных воином, через попону был перекинут и туго привязан тканевый сверток, в котором угадывались очертания человеческого тела. Дан, оказавшийся в то время у ворот, приотвернул ткань и тотчас укрыл увиденное от любопытных глаз. Соглядатая отправлял Вызим, но знахарь знал о задумке сотника. Разведчик-северянин мог и не спешить так с известием о выдвижении ханов к Фойерфлаху. Но он убил одного из 'коневодов', как и просил Вызим, а для нужного воздействия на горожан труп следовало доставить более-менее свежим.

А к рассвету с высоты донжона разбираемого дворца на город уже взирала мертвыми глазами голова, посаженная на кол. Рядом болтались на крючьях по отдельности руки, ноги и туловище. По остаткам одеяний находящимся внизу горожанам было видно, что тело принадлежит одному из ханских всадников, но что тот был расчленен только после смерти, никому даже не пришло в голову.

На торговой площади, переодевшись местным бродячим бардом и замотав лицо в тряпки, чтобы спрятать узнаваемые шрамы, Вызим вещал местным:

— Нельзя было так поступать! В Бутнеме владетель сначала тоже четвертовал одного 'коневода', а потом передумал, решил сдаться. Они ему обещали милость, и жен не трогать, и дочерей, и много чего еще.

Четвертованием называли расчленение тела как на четыре, так и на шесть частей.

— И? — выдохнула толпа.

Народу здесь было — не протолкнуться. Когда-то торговали и за пределами города, там даже большее торжище под открытым небом находилось, но с приближением врага оно как-то увяло, всё сместилось сюда.

— Колесовали сто человек, а остальных милосердно зарезали, и стариков, и младенцев. Кто-нибудь видел, как колесуют?

— Ну я видел, — отзывается крупный, краснорожий мясник.

— Вот, он не даст мне соврать. Они... — и долго объясняет, как правильно колесовать, а как — неправильно, все время в подкрепление своих слов показывая на горожанина.

Теперь мясник будет ощущать себя чуть ли не важным свидетелем произошедшего в Бутнеме. А остальные — в подтверждение слов Вызима — приводить и имя своего 'очевидца'.

Многие обозлены на то, что выбор между войной и миром теперь утерян. Но даже не думают сорвать зло на северянах. Кому-то хватило науки, преподанной у ворот. Кого-то пугает заступничество жрецов. Другие хвалят северян за давно напрашивавшиеся распоряжения по обороне города. И все в толпе теперь ждут от холминских воев защиты.

— А где это, Бутнем? — чуть в стороне от толпы дернул Клевоц Дана за рукав.

— Нигде, — прошептал Дан, озираясь, никто ли не подслушивает. — Это то поднятие боевого духа местных на случай предложения сдаться, которое тебе обещал Вызим.

Клевоц замолчал. Ему обещали сюрприз и вот он его получил. Теперь горожане не сдадутся до штурма. Разве что кто-нибудь выяснит — никакого Бутнема не существует. Но поди докажи. Вдруг Бутнем вообще на Севере! Вот если бы ссылались на реальный городок или замок — тогда да, можно опасаться разоблачения.

Ложь сурово наказывается на Севере, запросто можно лишиться головы. Но это по отношению к тем, кто честен с тобой. А жители Фойерфлаха, кто напав, а кто допустив нападение на пришедших им на помощь северян, поступили бесчестно. Теперь можно им отплатить той же монетой.

— Кстати, — Клевоц достал и расшнуровал кошель, — вот камешек оставшийся от оберега. — Он протянул Дану пористое нечто.

— От оберега? — знахарь осторожно, двумя пальцами взял грязно-белый минерал, похожий на пемзу, поднес к самым глазам, повертел и принюхался. — Ты уверен?

Клевоц пожал плечами — если бы он был неуверен, так бы и сказал.

Дан зачем-то потер 'пемзу' пальцем, поскреб ногтем.

— Странно, он должен был превратиться в кучку бесполезного песка, — и, забывшись, добавил шепотом, — когда вернемся, нужно будет собрать остальных и...

— Остальных знахарей, — поспешно пояснил Дан, обнаружив, что Клевоц внимательно слушает, — и посоветоваться.

Седой Дан не знает ни про обещание Похитителя, что ʼпостигающий останется только один, ни про 'испытание', позволяющее от этого обещания отступить, ни про якобы уничтожение всех оберегов еще столетие назад. У 'знахаря' свое знание о мире, не совпадающее со знанием жрецов.

Клевоц знает еще меньше, но понимающе кивает. Ему ясно одно: слово 'знахарь' далеко не точно передает то, кем являются старик и 'остальные'. Но, наравне с неприятием лжи, на Севере считается невместным уточнять некоторые вещи. Хочет человек казаться чем-то меньшим, чем он есть на самом деле, пускай, его дело. Это не ложь, это скромность. А возможно и не скромность, а тайна, которую для самого вопрошающего лучше не знать. Тем более, Дан уже намекал, что Клевоц скорее всего и так узнает ее раньше, чем следовало бы.

Вот если бы северянин захотел казаться чем-то большим, чем в жизни — тогда можно и язык отрезать. Не взирая на прошлые заслуги.

— Такой оберег должен был рассеять все заклинания, — смутившись, поясняет Дан. — То, что жрица все же зацепила тебя тогда, меня тревожит. Я не слышал, чтобы такое случалось раньше. Но и обереги рассыпáлись в прах. А сейчас он выглядит, если в свое время я правильно понял учивших меня, будто заготовка для нового.

*

Группа из полудюжины северян покидала площадь, втягиваясь в узкую улочку. Трехэтажные дома вздымались ввысь двумя сплошными рядами: оштукатуренный кирпич и камень стен, деревянные балки, слюдяные или затянутые бычьим пузырем небольшие окна, а кое-где снабженные лишь ставнями пустые проемы.

Клевоц в открытом шлеме и обложенных железными пластинами кожаных перчатках неспешно шествует, настроившись на благодушный лад. Город быстро изготавливается к штурму и осаде. Там, где возможны халатность или злоупотребление, присматривают северяне. Теперь можно и расслабиться. Сначала поупражняться с луком и стрелами — всерьез заниматься стрельбой на Севере начинают лишь по достижении шестнадцатой весны. К совершеннолетию следует подготовить непревзойденных бойцов первого ряда, лишь затем — из уцелевших — набирают лучников.

После стрел Клевоц собирался...

Но тут его размышления были бестактно прерваны группой всадников, вылетевшей навстречу северянам из-за поворота. Как стало вскоре очевидно, спешили, откуда-то узнав про держателя, оказавшегося в городе совсем уж с малым сопровождением. Южане, не разводя политесов, с ходу атаковали. Всё больше в коже, а не в железе, пожалуй — наемники из простонародья или обедневших дворян. Они могли, конечно, проехать спокойно, будто бы мимо, и неожиданно взять холминцев в мечи. Но выбрали копейный удар.

— Перед копытами к стене! — заорал Клевоц. Правда, ветераны и так знали, что делать.

Копий двое из отряда несли полный запас для всех, и северяне смогли достойно встретить первый таранный удар с которым не промедлили враги, недооценив выучку крохотной группки пехотинцев. Сначала, правда, люди Клевоца сделали вид, будто собираются перекрыть улицу поперек в один ряд копейщиков. Но перед самым столкновением, почти 'перед копытами', вмиг перестроились, становясь в два ряда, упираясь с одной стороны флангом в стену, а с другой смещаясь уступом назад, дабы когда копья сломаются, споро отскочить и прижаться спинами к дому, не позволяя опрокинуть себя лошадьми.

Клощ ссаживает одного из всадников стрелой с бронебойным граненым наконечником.

Вражеское копье едва не вырывает из руки косо выставленный щит Клевоца, чуть соскальзывает к краю, прежде чем глубоко вонзиться в дерево. А упертое пяткой в булыжную мостовую копье северянина прогнулось, воткнувшись в грудь коня. Прогнулось и с громким внезапным треском переломилось. Но конь не удержался на копытах, падая, чуть не придавил Клевоца. Северянин отшатнулся, благо сзади тоже отскочили, высвобождая место для маневра.

Мыслей в голове нет, они мгновенно воплощаются в движения, 'живут' в руках и ногах.

Всадник в толстой кожаной куртке и кожаной же круглой шапке заваливается вперед. Прямо под удар топора, вминающий в череп венчавшую шапку железную бляху. Вражье копье теперь валяется под ногами.

Рядом тоже трещат копья и в сумятице схватки люди переходят от длинных пик к мечам и топорам.

Плечом к плечу с Холминым Ждан сноровисто машет секирой.

Меч следующего всадника Клевоц принял на поврежденный щит. Кавалерист ожидал ответной попытки, наверняка успешно бы ее отбил, но Клевоц ударил не человека, а лошадь. В не прикрытых шорами глазах коня отразились почти человеческие эмоции, жеребец дернулся, но все равно заполучил глубокую уродливую рану шеи, окропив северянина кровью. Заржав, конь встает на дыбы и лупит перед собой копытами, но попадает не по северянину, а по другому коню.

Краем глаза Клевоц успевает заметить не только убиваемых северянами южан, но и Клоща-лучника, с болтающимся на ошметках кожи левым предплечьем, и рябого Ждана с копьем, глубоко вошедшим в живот. Казалось, баронет Холма со Жданом пройдут бок о бок еще много схваток, но во время первой же друг уходит к Вышнему.

Однако кавалеристам всё никак не удается в полной мере реализовать численное превосходство.

Клевоц яростно бросается вперед, мечется между врагами, строя нет ни с той, ни с другой стороны. Северянин старается, чтобы его не стоптали лошадьми, и в то же время при малейшей возможности — как волк из голодной стаи на зазевавшегося лося — бросается на врагов, старается достать лезвием. Бьет не так по людям, как по жеребцам.