Часть первая

      — И так... Хреново получилось, — генерал наконец-то зажгла сигарету. Акаме вздохнула:

      — Соглашусь. Шерри в ходе боя своим артефактом чего-то сыщице отрубила. Но Мейн точно сказать не может, на нее саму нападал гекатонхейр. При планировании придется учитывать, что Юбикитас понесла небольшой ущерб, и скоро восстановится.

      — Особенно, если лечить будет этот их “доктор Стиляга”. Судя по книге артефактов и по сверке донесений, он владелец знаменитых перчаток, дающих неимоверную ловкость и точность. М-да... — генерал поднялась, прошла к пустому столу, гулко постучала по нему пальцами протеза, живой ладонью провела по лбу, вздохнула тоже:

      — Шерри, раздолбайка... Несчастная, нелюбимая никем сладкоежка... Земля ей конфетами... Ладно! — Ривер выпрямилась, и даже выпускница школы убийств дрогнула от ярости, выплеснувшейся в коротком движении командира.

      — С прошлым все. Надо жить и продолжать выполнение своих обязанностей. Ты упомянула Хомяка. Где он?

      — Тут, за дверью, в общем зале. Привести?

      — Пока не нужно. Что делает?

      — Спорит с нашими о справедливости.

      — Он уже настолько хорошо знает язык, чтобы спорить?

      Акаме пожала плечами:

      — Должно быть, помог этот ваш медальон-переводчик.

* * *

*

      Медальон-переводчик — великолепная придумка. Если тут вся наука такова, то понятно, почему нет ружей, пушек и танков. Потому что есть простой и дешевый способ блокировать их производство. Например, поле или там излучение, чтобы порох не взрывался, а солярка в цилиндрах детонировала. Для придумавших столь хороший переводчик вряд ли сложно накрыть всю страну этим излучением.

      В то, что более сильное оружие никому не нужно, верить глупо. Все в истории знало взлеты и падения, и только средства убийства совершенствовались непрерывно. Так что техническое развитие в некоторых областях здешней Вселенной наверняка ограничено искуственно. Иначе хотя бы карманные дульнозарядные самопалы, оружие последнего шанса, тут носили бы все. Набить взрывсоставом металлическую трубку с заклепанным концом и дыркой для спички, заложить гвоздь без шляпки вместо пули, поджечь и бабахнуть — да в самой читающей стране мира школьники эти поджиги только что на экспорт не гнали, а так-то было их в каждом дворе по сотне!

      Здесь же и книги есть, и дворы, и школьники — по первому впечатлению, даже более культурные и воспитанные, чем наши дворовые оружейники. Но вот ни одной хлопушки так и не бабахнуло за все время. Хотя боковушка, куда притащили отлеживаться, находилась в трущобном, хулиганском и бандитском районе, ругаться и драться тут не стеснялся никто, лязг мечей как раз-таки слышался частенько.

      А следуют из этого вполне печальные выводы.

      Если нет желания закончить свою жизнь в рабских наручниках на местном подобии уранового рудника, или начинкой в пирогах, или просто фаршем для свиней — то придется учиться махать местным железом. Лавры полковника-уравнителя или слава сержанта Михаила Тимофеевича здесь недостижимы. По каким причинам — бог весть. Разумеется, если в этой Вселенной есть всеведущий господь...

      Люди-то здесь как раз есть. Не просто население, а именно что — люди. В первый раз спасители подобрали на Тракте, делясь последним, довели до Столицы. Во второй раз спасители подобрали на улице, запрятали от полиции, позвали доктора. И не привязали к лежанке, и не вывернули карманы, и не отняли одежду, чтобы исключить побег. Даже дверь боковушки не закрывалась снаружи!

      И в довершение всего, принялись учить языку.

      Языку!!!

      Знать бы раньше хоть половину всех тех оборотов... Чем черт не шутит — могли отбрехаться от стражников, отмазать Вилли от ошейника, сберечь голову Торну...

      В боковушку вошла невысокая девушка, любительница розового цвета. Розовая блузка, розовая юбка, ленточка в косе... Кто не знает Мейн? Мейн тут знают все!

      Больше-то и нет никого, разве что доктор приходил. Черт знает, чем обколол или напоил, но голова кружиться перестала, и ноги больше одна за одну не цеплялись.

      Девушка бросила на лежанку охапку тряпок:

      — Переодевай. Тебя ищут. Потом уходить.

      Задрала носик, прищурила огромные глаза — тоже розовые — вышла. То ли одежка в цвет глаз, то ли глаза в цвет удачно купленной блузки... С амулетом-переводчиком, которым восхищаться не устанешь, легко поверить, что контактные линзы тут давно придуманы.

      Ладно, что мне принесли? Одежда на ощупь чистая, пахнет мылом — уже хорошо. Вот если и рост подойдет, совсем отлично. К Вилли с Торном пристали именно из-за плохой одежды. Решили: нищие, или вовсе украли тряпки с придорожного пугала -в любом случае, никто не заступится. И кончилось для одного ошейником, для второго смертью.

      Рад бы не вспоминать! Да только хорошее воображение и профессиональная зрительная память — не только ценный мех; но и возвращение пережитого в снах — с точным соблюдением красок, пропорций и сюжета... Так, вот уже и пояс намотан. Нет зеркала. Длина штанин — приемлемо, кожаные мягкие ботинки — не выглядят выброшенными, прокатит. Ну, должно. Рукава — тоже не по локоть, нормальной длины. Цвет у одежды как у ботинок, темно-рыжий. Присесть, наклониться — в паху не жмет, подмышки не режет. Кстати, какое тут достатось тело? Уж если попаданец, то в кого? Все-таки надо бы зеркало!

      Жаль бросать джинсы прочные, да туфли кожаные, добрые, переход к Столице перенесшие без трещинки. Карманы-то сразу после попадания проверил — пусто. Перенеслось только то, что непосредственно касалось тела. Рубашка вот, еще приличная куртка замшевая... А придется оставить. Надеть — опознают, в мешок с собой взять — риск, что при обыске найдут. И как с Торном... Рад бы не вспоминать, но нескоро еще отпустит. Чувствую тем самым органом, на который будут сейчас новые приключения.

      Что ж, Илья Муромец от судьбы и на печи не спрятался — пора!

      За дверью неширокий дворик, обнесенный хорошей каменной стеной в полтора роста, усыпанный серым песочком. Стена к солнцу — с двустворчатыми воротами, заложенными чуть ли не шпалой вместо засова; слева желтая растрепанная крона то ли груши, то ли сливы; справа три темно-зеленых пирамидальных можжевеловых куста — претензия на живую изгородь; с севера двор замыкается каменным же строением в один этаж, в один переплет, под острой черепичной крышей. Кстати, забор поверху тоже заботливо укрыт такой же черепицей — надолго строили, с бережением. Камень везде серо-синеватый, а черепица ярко-кирпичного цвета, и блестит глазурью. Должно быть, водились у хозяев денежки во время постройки усадьбы. Сейчас совершенно не так. Ставни перекосились, дерево створок потрескалось; рассохшуюся дверь не красит никто, и не выравнивает — или мужчины нет, или нищета одолевает. Самое то для малины контрабандистов. Мейн игнорировала вопросы из серии: “Кто вы? Что я буду должен за помощь?” — но кто, кроме местного криминала, мог не просто подобрать на улице человека, а еще и в тот же вечер спрятать? Спрятать без суеты и лихорадочных поисков надежной лежки — привычно?

      Домик совсем небольшой: общая комната, выгороженный закуток с очагом. Ну и вот боковушка, где пришлось проваляться несколько дней — все помещения. Глупо встраивать топку в наружную стену, если зимы холодные, то выгодно иметь очаг посреди комнаты, чтобы все бока печки отдавали тепло внутрь дома. Если тут камин в наружной стене, наверное, зимы не очень ядреные.

      О — черная осклизлая бочка под водостоком! Зеркало воды! Ну-ка, ну-ка, чье тут у меня лицо? Если узнаю героя какого-либо произведения, без различия, литературного или мультипликационного, то узнаю и Вселенную, где оказался. Сразу — фон, сюжет, что было, что будет, чем сердце успокоится...

      Ага — выяснил. Что халява не прошла. Собственное лицо. И тело привычное, поношенное. “Господи, если ты не в силах выпустить меня из клетки этой крови...” Как-то не беспокоил вопрос, пока лесом шли в Столицу, да и не попадалось достаточно широкого ручейка или озерца, чтобы уместилась честно нажранная морда... “Научи меня имени моей тоски!”

      Эх, звался Енотом не за толстые щеки, да где то время...

      — Время! Время идти! — из домика выскочила Мейн. Схватила за левую руку, повернула туда-сюда:

      — Хорошо. Хорошо. Пояс правильно намотал. Кисточка так... Совсем как надо. Плащ накинь... — отошла, поглядела.

      — Хорошо. Так иди... — на сером песке появилась простенькая схемка. Тонкая линия, точка.

      — Мы здесь. Иди до перекрестка со школой... Потом до Ворот, там заплачено, тебя выпустят. По Тракту. Тебя встретят возле сломанного таким вот крючком дерева. Запоминай. Ты скажешь... Тебе ответят... Повтори! Еще раз говорю: сначала до перекрестка...

* * *

*

      Обещанный перекресток со школой скоро показался в конце мощеной улицы. Улицу в темноте и страхе не рассматривал — самое время исправить. Благо, солнце высоко — как раз полдень. Солнце и небо тут привычного цвета, трава и деревья тоже на земные здорово похожи. Ботаник или биолог сказал бы больше. Лингвист, может быть, выловил бы знакомые корни. Астроном высчитал бы, из какого места Галактики можно увидеть такое звездное небо, как здесь. Строитель — для попаданства профессия не то, чтобы совершенно бесполезная. Но не козырная совсем. Что может сказать об окружающем пейзаже строитель?

      Что смотреть надо не как узкий профессионал, а как человек.

      Здесь просто красиво, здесь белое солнце, теплый полдень, голубое небо. Холодный шершавый камень заборов, ярко-рыжие, ярко-коричневые черепичные крыши; темно-зеленые шапки крыш тростниковых; глубоко-черный камень брусчатки, выглаженный всклень множеством подошв и колес. Улица достаточно широка, чтобы разъехались две телеги; общее впечатление — картинка из древней, бумажной еще, книги сказок Шарля Перро. Клянусь, если сейчас из тех вон, наспех подлатаных свежими желтыми досками, ворот выйдут Д’Артаньян под руку с Котом-В-Сапогах — в картинку они впишутся, как родные!

      А вот зелени мало. На улицу выходили не только заборы и калитки-ворота — имелись и фасады. Окна в фасадах — решетчатые ставни, горшочки с непременными цветами на подоконниках — начинались с высоты второго этажа. Учитывая, что двухэтажных строений в пределах видимости нашлось ровно три штуки, а на уровне первого этажа все без исключения фасады были только глухими, ассоциации приходили уже другие. С ночью святого Варфоломея, например.

      Улочка не выглядела заброшенной. Вот впереди стукнула калитка; силуэт в униформе путников — в дорожном плаще, заменяющем сразу шинель, зонтик, пыльник, дождевик, сумку “мечта мародера”, одеяло — ровным неспешным шагом двинулся туда же, куда и мне было сказано. К перекрестку со школой.

      Триста шагов до перекрестка я без стеснения вертел головой, высматривая побольше подробностей. Очень похоже, что в этих краях придется задержаться; а значит — вот мой оперативный простор на ближайшее время. Что-то стребуют за спасение местные деловары? На органы вряд ли попилят (ну, хочется верить в хорошее), денег нет. Отрабатывать придется. Значит — “По рыбам, по звездам проносит шаланду. Енот через Стену везет контрабанду”?

      Да хотя бы и так! Голодом не морили меня на лежке, не угрожали... А уж какой переводчик выдали — сто лет буду жить, сто лет не устану хвалить! Не то что распоряжения вечно недовольной Мейн, песни понимать начал!

      Кстати — много тут песенок. Улица тихая. Пока дошел до перекрестка, услышал обрывки разговоров, стук инструментов, посуды — а больше всего именно песен. И распевные, долгие — так и видишь укачиваемого младенца — и короткие дразнилки звонким голоском: “Вредный толстый старший брат! Мама, он же виноват! Мы хорошая семья! Виноват опять не я!”

      И грустно сделалось, и печально, потому как сильно напомнило возвращение с работы, теплым вечером, по району, мимо непременных старушек на лавочке у таунхауса, мимо раскрытых окон, из которых булькали и шипели телевизоры... “Сообщаются люди,” — сказал бы дед Игорь.

      Средневековье, да. Мечи, шлемы, кожаные кирасы, право сильного, выраженное в отрубленной голове — не за вину, не за обиду. А всего лишь потому, что жертва слабее!

      И при всем при том — плохо ли слышать вместо телевизора живой голос?

      У школы капюшон дорожного плаща пришлось накинуть. Жары не чувствовалось, так что лучше спрятать лицо. Мало ли, что у контрабандистов с воротной стражей все схвачено; одно дело — торговля, убийство — совершенно иное... Елки-палки, до сих пор поверить не могу, что решился убить! Точно в состоянии аффекта был, сейчас вспоминаю — как не со мной все было; как в игре с погружением!

      Может, вокруг все-таки сон?

      Беспочвенные надежды. Сколько раз так в лесу просыпался, на пути в Столицу. Думал: ветки, трава... В походе заснул, сейчас вот на бок перекачусь — там привычные палатки куполом, синтетический тент, флаеры яркими каплями по краю поляны... Нет, где там!

      Местная школа представляла собой обширный двор, отделенный от улицы кованой решеткой. Здесь я впервые увидел хороший, ровный, свежий — несмотря на очевидную осень, зеленый — газон. За газоном, в глубине двора — трехэтажное здание с огромными окнами во всю высоту фасада. Сквозь огромные, совершенно не средневековые, стекла различались торцы перекрытий, еще глубже виднелись столы или парты.

      По газону перед школой носились детишки — по фасону одежек взрослые, а по шуму как положено. Один вихрастый подбежал почти к решетке, повернулся к преследователям, прокричал: