Запах разума

А Серёга сперва палочку строгал — он уже две палочки заточил, как карандаши, и третью затачивал — потом бросил, достал свой орех человекообразный и стал в нём дырочки проковыривать повиднее в свете костра. Веток подбросил, чтобы было светлее. Мне тоже хотелось чем-нибудь себя занять — и я стал искать на небе Большую Медведицу.

Но со звёздами творилось что-то не то, как и с лунами. Может, тут у них, на их планете, и не было видно никакой Большой Медведицы, и Полярной звезды я не нашёл — какая-то большая белая звезда сияла прямо над верхушками деревьев, но она, по-моему, была не Полярная.

Потому что, если судить по закату, она была не на севере, а на юго-западе.

Зато я вдруг увидел, как между звёзд движется огонёк. Маленький, белый. Самолёт летит, ёлки-палки! Самолёт! Ну, или вертолёт, может быть — но, скорее, самолёт: высоко, гула не слышно.

— Серёга! — говорю. — Смотри!

Он головой закрутил: "Где? Где?" — а я тычу пальцем в небо:

— Да вон же! — и Серёга только присвистнул.

— Ох, ты ж, блин... — и как завопит! — Мужики! — орёт. — Смотрите вверх! Эй! Вверх смотрите!

Тут до меня дошло. И я заорал:

— Смотрите вверх! Мужики!

Должны они это увидеть! Может, это и не Земля, но цивилизация тут есть, люди тут живут! Самолёты строят, летают на них!

От наших воплей все лесные шорохи как-то отошли в тень. По-моему, даже комары переполошились и разлетелись. Если нас какой-нибудь хищник и выслеживал, то, я думаю, ломанулся подальше от нестерпимого ужаса. И кто-то из наших покричал оттуда, где фонарь.

Я как-то сразу успокоился и развеселился. Фонари, самолёты... нормальная цивилизованная страна. Подумаешь, две луны!

И тут вдруг Серёга сказал:

— И чё мы разорались, как идиоты?

— Так люди! — говорю.

Смотрю на него — а у него лицо... худо ему, в общем.

— Динька, — говорит. — А с чего мы взяли-то, что они — люди, если мы, бляха, на Марсе или где там? А если это не самолёт, а ихняя летающая тарелка?

И меня накрыло. Точно же!

А Серёга говорит мрачно:

— Поймают нас — и сдадут в лабораторию для опытов. А может, и не будут ловить, а сразу макнут — им и потрошёные тушки на опыты сгодятся.

И тут всякая дрянь как полезла мне в голову! Чужие! Хищники! Инопланетяне, у которых пасть не поперёк, а вдоль башки, как в "Ловце Снов"! Серые! Зелёные! Со щупальцами!

Хорошо ещё, что мы услыхали, как парни бегут по песку — почти по воде, судя по звуку. Живы, по крайней мере.

Выскочили из кустов на наш пляжик. И Витя сразу спросил:

— Чего орали?

И Серёга сказал, уже совсем другим тоном:

— Самолёт видели, — но они, вроде, не так уж и удивились. Они были чем-то страшно озабочены.

Артик подошёл к костру и вытащил сук, горящий на конце — а я увидел на его белой брючине какие-то тёмные полосы.

Пригляделся поближе — и меня немедленно снова скрутило.

Это были пиявки. Три штуки, каждая длиной сантиметров по двадцать и толщиной в палец — но раздувались на глазах. Артик ткнул одну головешкой, она зашипела и отвалилась, а белая ткань сразу стала красной.

Через секунду уже все смотрели, как Артик отцепляет пиявок. Отцепив последнюю, он задрал мокрую брючину. В его ноге остались три дырки, каждая — с булавочную головку, и кровь текла струйками.

Серёга присвистнул сквозь зубы:

— Вот же с-сука...

— Ах, ты ж... Кассандра... — сказал Витя с досадой, но как-то печально. — Про себя предсказывать не можешь?

— Я контролировать предсказания не могу, — сказал Артик с напряжённым лицом, зачерпнул листом остатки кипячёной воды из нашей ямки и вылил на ногу. Я видел, как ему мерзко.

— Больно? — спросил я совершенно некстати.

— Не очень, — сказал он и вылил ещё воды. — Они, похоже, выделяют в кровь обезболивающие вещества и антикоагулянты.

— А эти анти — это что? — спросил Сергей.

— Мешают крови свёртываться и помогают гадам вкусно питаться, — сказал Артик и попытался улыбнуться. — Видишь — не останавливается... Вот же чуял я, что тут есть пиявки...

— Как они прокусили штанину? — спросил Витя.

Артик сорвал ещё один лист и подобрал дохлую пиявку. Меня передёрнуло от гадливости.

— Вот смотри, — сказал Артик каким-то научным, слишком спокойным голосом, как диктор по телевизору, — они отличаются от земных пиявок. У них — хоботки, рты, скорее, как у земных комаров, чем как у земных червей... заострённые на конце. А вокруг хоботка у них — присоска, вот она. Прокололи ткань — и присосались к коже. Ты видишь, как они высоко прицепились? Они сидели на ветках кустарника, а не в воде и не на земле, — но тут ему, похоже, стало нестерпимо, и он зашвырнул листок с пиявкой в кусты. — Теперь заболело... Как мне остановить-то... Сильно течёт.

Я схватился за себя — и сообразил, что остановить и верно, нечем: ни ремней у нас нет, ни шнурков. Даже не перетянешь ногу. А кровь лилась тремя ручейками; Артик попытался зажать ранки ладонью, но кровь протекала сквозь пальцы.

— Ша, — сказал Витя. — Артик, снимай майку... Стой, дай, я.

Артик хотел перевязать майкой ранки, но Витя мотнул головой и затянул её чуть выше икры.

— Сейчас... немножко утихнет — и перевяжешь... Так что вы, говорите, там увидали?

Мне вдруг стало очень стыдно.

— Самолёт, — говорю. — Только Серёга думает, что это летающая тарелка. Высоко летело — не рассмотрели толком. Просто огонёк двигался.

Витя сел рядом с Артиком и стал смотреть на его ногу. Кровь почти перестала.

— То есть, вы не знаете, что это было такое, — сказал он. — То ли самолёт, то ли летающая тарелка, то ли фонарик на верёвочках, то ли спутник вообще. Так?

Серёга возразил:

— Не, не фонарик точно. Фонарики так высоко не летают. Всегда разглядишь хорошо — а тут только огонёк двигался, ёлки... — и задумался. — Не, вот. Вроде как несколько малюсеньких огоньков в одну линию. Или продолговатый такой... типа как иллюминаторы в самолёте или, в натуре, летающая тарелка, блин.

— Ага, — говорю. — Похоже.

Артик ослабил узел на майке, подождал немного — и замотал майкой ранки. Кровь уже не лилась, а так, слегка сочилась.

— Знаете, господа, — сказал он, — меня это очень обнадёживает. Кто бы тут ни жил — они цивилизованные существа. Не бегают с дубинами по лесу в поисках добычи. Следовательно, у нас немало шансов с ними договориться.

Витя усмехнулся.

— Как ты там говорил? Фальшивая логика? Вон, Калюжный — цивилизованное существо, телевизор смотрел, компьютер понимает, в школе кончил не меньше трёх классов... много у тебя было шансов с ним договориться, что в армейке, что на гражданке? Тем более что он вполне с дубиной бегает.

Серёга сразу вскинулся:

— Чё сразу я-то?

А Витя:

— Ты-то — то, что сперва кулаками машешь, потом думаешь, хоть и цивилизованный... Нет, пацаны. Пока мы их не увидим в подробностях, рассчитывать нам особо не на что. Какие бы они ни были — вряд ли нас тут ждали с оркестром. Не обольщайтесь. И вообще — всем поспать надо. Я дежурю первый. Разбужу следующего, когда большая луна вон от той хрени в пупочках сдвинется на кулак. Ясно?

И никто больше не возразил. Артик сказал:

— Хорошо. Спокойной ночи, господа, — и стал устраиваться около костра, а рядом и я пристроился кое-как. Серёга ещё вытаскивал какие-то палки, бормотал, что жёстко, что ему песок за шкирку сыплется — но я уже слышал это как-то издалека...

Испытатель N24

Как же было холодно-то, ёлки!

Главное дело, к костру придвинешься — печёт от костра, прямо подрумяниваешься, а отодвинешься подальше — чувствуешь, как задница инеем покрывается постепенно. От комаров всё везде чешется, песок повсюду забился. А спать хочется. И во сне снится не муть инопланетная, невероятная, а что одеяло сползло с дивана, сука, и на пол упало, и дверь на балкон открыта, а на балконе — октябрь, ёлки.

Начинаешь искать одеяло спросонья, дотронешься до чего-то вроде тряпки — а это Динька дрыхнет, ты его за рукав тянешь. Вот же паскудство...

В конце концов стало так холодно, что я окончательно проснулся. Зуб на зуб не попадает, да ещё щека особо, блин, чешется и болит, будто где-то там, внутри, кусочек иголки застрял и покалывает. И живот режет. И глаза не разлепить. Не жизнь, а малина земляничная...

Кругом — темень, хмуро как-то, сыро, ветрено, туман лентами ползёт. Песок мокрый, трава мокрая, я весь мокрый. Костёр мечется под ветром — пламя маленькое. Около костра Артик сидит, мелко трясётся, обхватил себя руками, тоже хочет согреться. Рядом с ним — Витёк: руками обнял колени, на них же положил голову, непонятно, то ли спит крючком, то ли так... Только Динька — в полном отрубе, но опять же свёрнут буквой зю.

— Чё так темно-то? — говорю. — Утро же, вроде?

Артик проглотил зевок, отвечает:

— Тучи. Плохи наши дела, Сергей.

Сам зеваю — спать охота, ёлки, сил нет — но холодрыга, спать нельзя. И соображаю со скрипом, мозги будто заржавели.

— Какие, — говорю, — тучи в Индии, нахрен?

А Разумовский, этак печально:

— А это и не Индия, Сергей. И не тропики. Умеренные широты, как я и предполагал. Будет дождь. Так что поспи, пока можешь — потом не получится в принципе.

Тут Витя поднял голову:

— Хорош трындеть уже... — и зевает. — Ни днём, ни ночью от вас покоя нет...

И тут мне на башку — кап! Не капля, а прям чайная ложка холодной воды, блин! Ну вот и выспались.

— Сволочь, — говорю. — Падла. Эта Индия сволочная вместе с Марсом.

И пока я говорил, на меня капнуло раза три. И вокруг начался мерный такой шелест — ясное дело, дождь пошёл.

Динька вздрыгнулся и говорит, чуть не плача:

— Да что ж это за жизнь-то?! Только заснул... — и глаза трёт.

Но главное дело — костёр шипит. Шипит мой костёр — и я вижу: погаснет. Кирдык нашей ухе, ёлки.

Хорошо ещё, что камушек — тот самый, главный камушек, серенький такой, вроде как с кусочками слюды вплавленными — у меня в кармане, рядом со сложенным ножичком. Костёр зажжём, конечно. Но ведь — когда? Дрова-то будут сырые, блин, и земля сырая — дождь зарядил только так. И рыбу в дождь ловить — тоже не факт, что хоть что-нибудь поймается.

Что делать... Отошли от нашего пляжика поглубже в лес, думали — под деревьями меньше льёт. Щас! Стоим, смотрим, как наш костёр заливает. Пяти минут не прошло — огонь совсем погас, а мы промокли до нитки. Артик закашлялся — и кашлял, и кашлял. Витёк ему по спине врезал, а Артик сказал:

— Так ты только синяков мне наставишь, — и снова закашлялся. — Я слегка простужен, по-моему. Мы вчера вечером вымокли и так и не высохли толком, а сегодня похолодало и дождь пошёл...

Витёк чутка подумал. Он вообще командира из себя строил изо всех сил, но долго не думал. Мыслитель, фиг ли... Так вот, минуты не прошло — решил уже:

— Так. Ша. Сейчас — бежим по берегу по направлению к фонарю. А потом решаем, куда дальше.

Динька спрашивает:

— З-зачем бежим-то? — а у самого губы синие, и зубами лязгает, как шакал.

А Витёк:

— Затем, что замёрзли все. Побежим — и согреемся. Только к кустам не подходите близко — там пиявки могут быть.

Артик и тут разулыбался. Хоть поленом его лупи — смешно дураку, что нос на боку...

— Я бы, джентльмены, откровенно говоря, предпочёл пробежке горячий кофе с мёдом, лимоном и свежими булочками... нет, с бутербродами...

Нашёл момент о жратве гнать! Я уже хотел ему двинуть — Витёк остановил:

— Стоп. Сменили тему — и бегом марш!

Ладно. Побежали.

Где — по песку, где — по воде. Вода холодная. С одной стороны, движения, вроде, греют, с другой — вода холоднущая, ноги мокрые, сверху льёт, в животе крутит... Куда бежим, зачем — нихрена не понятно; серое кругом всё такое, мутное, между деревьями — туман... Я не против, чтобы побегать — но так погано я никогда не бегал. Просто так погано, что прямо лёг бы и помер.

Только другим-то, гляжу, хуже моего, ёлки.

Артик всё кашлял, откашляется — и дальше. Динька быстро начал отставать — и Витя выдохнул:

— Легче, пацаны. Не олимпиада, — и все чутка притормозили.

Добежали до поворота реки минут за десять, я так думаю. И Артик остановился.

— Фонарь, — говорит, — господа.

И все остановились. Смотрю, на другом берегу странная штуковина. В "Икее" продаются такие абажуры японские, блин, или китайские, я не разбираюсь — вроде как из бумаги, что ли. Неровные такие, шершавые. Вот такая там была штуковина на столбе. Неровная. Не совсем круглая, а кривая какая-то. И на вид шершавая.

Витёк говорит:

— Прикол... вчера круглым казался.

А Артик откашлялся и говорит:

— Из-за света. Какая странная лампа... она ведь не стеклянная и, кажется, не пластмассовая... Из чего это сделано? Если бы не было смешно, я бы предположил, что из папье-маше.

— Чего это? — говорю.

— Мятая бумага, — отвечает. — Смачивают в клейстере, придают ей форму, она засыхает и становится довольно твёрдой... Но это неподходящий материал для фонаря в лесу.

Витёк говорит:

— Как хотите, пацаны, а я сплаваю. Надо посмотреть поближе, — а Артик головой крутит молча, нет, мол.

И тут Динька, который фонарём как-то слабо заинтересовался, а прошёл немного вперёд, крикнул:

— Мужики! Мост!

И Артик тут же:

— Не надо в воду! Сейчас перейдём туда по мосту!

Обрадовался он охрененно. Прямо камень у него с души свалился, блин. И они с Витей переглянулись и побежали к мосту, а я — за ними.

До меня начало потихоньку допирать кое-что.

Из-за Артиковой пидорской манеры мне всё время казалось, что он — ссыкло последнее. Дёрганый он был — никого такого дёрганого на "Игле" я больше не видел, да и вообще, народ старался себя в руках держать, а этот — нет. Но я сейчас случайно поймал евонный взгляд — как он на Витьку смотрел — и вдруг подумал, что он ещё дома на меня смотрел почти так же.

Он же в натуре припадочный, Артик. А когда у него припадок — тогда у него предчувствие. Это не трусость. Он просто знает.

Когда ТПортал проходили, он один заранее знал, что в задницу лезем. И сейчас — знал, что Витьке в воду нельзя. И мандраж у него этот случался, когда он боялся, что не послушают. Не зря боялся, ёлки.

Ёкарный бабай...

Мост маячил впереди, нам пришлось ещё с полкилометра пробежать, и я думал, что далеко возвращаться придётся. Не хотелось возвращаться, не знаю, почему. Когда бежишь вперёд — думаешь, что прибежишь на место, в конце концов. Домой, типа.

Дурь какая-то. Тут-то совершенно всё равно, куда — вперёд, назад, блин, хоть как. Но в башке сидела идея, что сзади мы уже всё видали, а впереди — нет ещё. И впереди может оказаться лучше. Вот и гонит — вперёд, вперёд, вперёд, бляха-муха... Беспонтово.

Но Витёк сказал:

— Где мост — там люди.

— Про фонарь ты то же самое говорил, — говорю. — Хрень это всё.

А Витёк:

— Нет, тут — точно. Где мост — там дорога.

А Артик кашлянул и выдохнул:

— Ага!

Но это вправду оказалась хрень.

В смысле, ни хрена не мост. То есть перейти-то можно, даже очень — но совсем не так, как по-человечески.