Государь поневоле (1)

Дума продолжалась до вечерни. В сумерках на крыльцо уже не пришлось выходить мне или Софье. Князья Голицыны и Хованский говорили со стрельцами сами. Там же был и патриарх и те выборные, кои были в Думе. Собравшимся на площади сообщили о приговоре думы. Стрельцы восприняли это не вполне дружелюбно. На кровь им не отдали никого. На следующий день должен был состояться постриг моего деда. Стрельцам объявили привилегии надворной пехоты и выплаты 240000 рублей серебром и сукнами. Поставили на Красной площади столб памятный с перечислением заслуг полков стрелецких, участвующих в бунте. Было разрешено им избирать полковников самим и установить в полках круги наподобие казачьих. Главой стрелецкого приказа был назначен князь Хованский. Посольский, самый важный приказ, ожидаемо забрал под себя Василий Голицын. Всех родственников царицы и "сочувствующих" нашей партии от власти отстранили, кроме Фёдора Ромодановского, которому дали Разбойный приказ. Больше никого отстоять не удалось. Софью официально объявили правительницей при нашем с Иваном Алексеевичем царствовании.

Ивану (Александру) пришлось спешно бежать из столицы. Да и не ему одному. Отъезд царицы Марфы в Новодевичий монастырь, а затем в Суздаль намечался через две седмицы. Нарышкина с трудом удалось усовестить и заставить не ломать жизнь себе и царской семье. Видно, что он хотел еще раз увидеться с Марфой и собирался ждать её поезд во Владимире. Только присутствие при последнем увещевании со стороны "вселенцев" Лиды удержало его от опасных для всех нас поступков.

Глава 14

Утро 18 мая 7190 года было тяжелым. Я проснулся рано и одновременно с Петром. Предыдущим вечером мне долго пришлось объяснять ему причины своих поступков. Царь так и не смог простить мне того, что я от его имени сам отказался от власти. Тогда решился немного дать почитать ему Толстого. Примерно до момента свадьбы. Открывши ему часть своих воспоминаний, я попутно переводил и объяснял некоторые места в книге. Процесс "внутричерепного" чтения привел нашу общую с царем голову к ужасной боли. И новым утром ни я, ни он не решались поднять государево тело на заутреню. Лежали и рассматривали потолок. Хотя может Пётр и не рассматривал сам, но и мне не мешал. Даже мучавшая первые сознательные дни попаданчества духота в тереме уже была не в тягость. Все заслонял страх любым движением вызвать новый приступ головной боли. Мной овладела общая тягучая апатия к действительности.

Полежав так уставившись в потолок некоторое время, я почувствовал вопрос ребенка:

"Дядь Дима, а ты сильно любил свою жену?" "Сильно Пётр. Ты же чувствуешь, как я скучаю по семье". Услышал внутренне согласие. Оно не было сформулировано словесно, но сознанием я видел сочувствие царя. Ещё через некоторое время: "А ты мне теперь расскажешь про свой мир?"

"Тебе надо сначала немного выучиться. Очень трудно мне тебе переводить". Опять пауза. "А я тоже должен Евдокию в жёны взять?" Я задумался. Действительно это сейчас и не предопределено. "Нет, не должен. Вырастешь и сам выберешь невесту — обойдемся без матушкиных советов". "Да как же можно ослушаться матушку? А что такое предопределено".

Блин. Вот и он и мысли мои читает, стоит блок забыть выставить!

"Петя слишком много вопросов. Я тебе отвечу, но не сразу"

В наш диалог вмешался Андрей Матвеев.

— Государь, пойдешь ли ты к заутреней в собор, али скажешь Никона звать к тебе в крестовую комнату?

— Зови сюда.

Я поднялся. Добрёл до мыльни и умылся. Приказал Тихону окатить царя из ушата водой оставленной еще с вечера. Хоть не ледяная водица, но взбодрить — взбодрила. Позавчерашним утром у Петра была паника, когда я первый раз заставил Тихона и Матвеева облить меня. Эти двое, кстати, тоже не сразу поняли, что именно от них требуется.

После обливания, я тут же в спальне, благо место позволяло, сделал комплекс имени Витьки Корнеева из НИИЧАВО — проще говоря, традиционную советскую утреннюю гимнастику. Заставлять ребенка делать её не потребовалось — двигаться он любил. Показал начальные движения и дальше только подпевал для темпа Высоцкого. Царь выполнял движения уже сам.

"Если вы в своей квартире..." "Дядь Дим, а что такое квартира?" — встрял мальчишка. "Не отвлекайся! ... лягте на пол, три-четыре..."

Закончил все прыжками через веревку.

И опять в мыльню — снова облиться уже колодезной холодной водой. После растирания — надо было почистить зубы. Очень недоставало зубной щетки и пасты — пришлось обходиться пальцем и мелом от занятий с Зотовым, который мне растолок Тихон. Процедура чистки зубов у Петра вызвала еще больший негатив, чем обливание — я это делал, полностью подавляя его сопротивление.

Уже после этого я, с помощью Тихона и Андрея, оделся. В крестовой меня встретил домашний батюшка — Никон. Благословил меня и сотворил небольшую службу, на которой присутствовал только я и Андрей. Этого юношу, все еще убитого горем по растерзанному стрельцами отцу, я не решался отослать и держал при себе. Хотя и пообщаться с ним все как-то было недосуг. Единственный из моих спальников, кто реально сопровождал меня ко сну каждый день, был тощ, но жилист, и с такой же темной шевелюрой, как у его покойного отца. Он был старше Петра на год-два, но ростом превосходил его не намного.

На время заутреней я полностью отдал управление Петру. Депрессия от тоски по семье меня больше не захватывала в той мере как в первый раз. Лишь временами накатывала боль утраты, но Пётр как-то чувствовал это и научился купировать её. Я все больше относился к нему как сыну. Шизофрения получала странное развитие из-за неравномерности опыта обоих личностей. Ребенку сильно не хватало внимания и руководства старших. Олег Александрович, как учитель царевича, частично смог это компенсировать, но его положение было подчиненным, и он не мог напрямую указывать Петру, как поступать. Мне же очень не хватало общения с сыном — возможности рассказать ему, научить, уберечь от ошибок и чувствовать за это благодарность. В теле Петра я мог не только учить молодую личность, но и физически не допустить те ошибки, что были у меня. Так каждый отец желает видеть в сыне в первую очередь исправления своих детских проблем. Я, например, в детстве никогда не мог заставить себя заниматься чем-то регулярным, но попав в царя, сразу воспользовался возможностью "переиграть жизнь набело". Заставлял себя и царя выполнять обязательные процедуры. У Петра внутренняя потребность к движению была, вероятно, более сильна, чем моя, и в его теле я узнал чувство, когда невмоготу просто сидеть и созерцать. Ребенку постоянно хотелось куда-то бежать, что-то делать. То, что я получил умение в произвольный момент отстраниться от руководства телом или полностью перехватить контроль, весьма помогало заставлять царя заниматься нелюбимым делом или наоборот спрятаться, когда я чувствовал, что Пётр сам сможет продолжать действовать в необходимом мне направлении. Единственно, когда я полностью оставлял ребенка в покое, это в церкви, позволяя молиться ему так, как он умеет и желает. Слава Богу, у царя не возникало пока желания рассказать обо мне на исповеди. Как мне быть в таком случае, я боялся и представить.

Между тем заутреня закончилась, и настало время завтрака. Завтрак накрывали мне в комнате. Это действо уже было официальным и на нем, как оказалось, можно было присутствовать ближним дядькам и стольникам. В то утро это были Тихон Стрешнев и Борис Голицын. Ритуал видно был заранее расписан. За стол сели за стол втроем. Матвеев и еще один юноша Юрий Языков остались стоять за моей спиной и около Голицына. Все блюда и напитки, что мне предназначались, принимались стольниками у входа в трапезную. Стольники же и снимали первую пробу. На завтрак была лишь каша пшенная с какими-то травами и без сахара, да блины с медом. Пить ставили горячий пряный напиток на ягодах — сбитень. Принесший его человек, сначала отливал немного себе и выпивал, затем наливал стольникам, которые так же выпивали по кубку и лишь, потом сбитень попадал ко мне на стол.

Странно, но предыдущие два дня все было проще. Еду пробовал только Андрей, а подавал Тихон, и оба они в трапезе не участвовали. Но, то были дни смутные и многие дворовые прятались. А сейчас в Кремле караул опять несли стрельцы стременного полка. И на постельном дворе собрались бояре и дворяне со своими челобитными и просьбами, коих "за так" и не допускали в ближний круг. Шум их перебранки за места уже с раннего утра достигал моих покоев.

После завтрака мне объявили, что пришёл Никита Зотов. Я хотел опять посекретничать с ним и с Борисом, но Голицын куда-то пропал. Стрешнев объявил, что помимо Никиты еще несколько бояр просят к руке их допустить. Но это все меня не интересовало, а от Петра я почувствовал такую волну отвращения я предстоящей процедуре, что с легким сердцем отказал боярам, сказавшись больным. Из комнаты я всех выгнал и оставил только Никиту — как будто мы уроками будем заниматься.

Зотов зашел, поклонился в пояс. Я не стал соблюдать чинный порядок и встал ему навстречу, благо последний стольник вышел из комнаты.

— Доброе утро, Никита! — Опередил я Учителя с приветствием.

— Доброе утро, государь. Дозволь с тобой судить о жизни на Москве, в царствование твоего деда, Царя и Великого Князя государя Михаила Федоровича.

Тут в комнату вновь вошел Родион Стрешнев. Оказалось на уроках истории он должен присутствовать, чтобы следить за нравственностью изложения. "Вот незадача. Пётр, принимай управление, а то ошибусь еще. Не должно многим знать обо мне!" позвал я царя из подсознанки. Сам стал наблюдать за уроком отдельно.

Олег Александрович довольно уже освоился в 17 веке и рассказывал мне больше об истории церкви в Москве до раскола, чем о жизни народа. Заставлял запоминать митрополитов и патриархов. Кто они были и чем славились их деяния. Учитель принес какие-то летописи, и мы с Петром на пару их читали. Тут уж ему довелось переводить мне старославянское письмо. Занятие оказалось довольно скучным, но попросить Олега Александровича объяснить мне все сокращенно побоялся. Кто его знает, как к этому отнесется дядька.

Через час, наверное, когда я стал уставать, зашла матушка. Никита и дядька встали, поклоном приветствуя царицу.

— Не довольно ли тебе, дьяк, ребенка мучить? — спросила матушка.

— Да мы уже и завершили на сегодня урок, государыня. — Отвечал Никита. — Дозволь проводить Петра Алексеевича на Потешный двор?

— Погоди. Оставьте нас государем. — Выставила она всех из горницы.

Когда дверь закрылась, матушка подошла ко мне.

— Петруша, дозволь поговорить с тобой. — Мы сели на лавку — Сынок, дни тяжелые настали для нас. Многое бесчестие нам от стрельцов было. Некому сейчас заступиться за семью царскую.

Я молчал, ожидая продолжения, не перехватывал управления у царя. Пётр тоже не торопился действовать.

— Сынок, ответь мне. Кто научил тебя к Софье ходить, Борис или Никита?

"Та-ак! Пётр, осторожней! Давай дальше говори матушке то, что подскажу". Получив мысленное согласие Петра, позволил ему говорить.

— Ни кто не учил тому меня, матушка! Я сам не ведаю, как забрел к ней. Зело напуган был и бродил в беспамятстве. Только смог очнуться, когда увидел, как сестрица с князем Василием Голицыным прощается. И она меня заприметила, когда уже с ним помиловалася. Матушка, не обижайся, видение мне было, и ангел господень обещал заступничество Богородицы, коли уйму кровопролитие и сам с сестрицей царством поделюсь. Говорил он мне, матушка, что Господь возвернёт венец, когда вырасту. Пусть Софья сейчас властью тешится, все одно будет наша шапка Мономахова. Так мне ангел говорил.

— Ангел господень привиделся? — царица посмотрела меня с сомнением. А я старался изобразить максимально честный и наивный взгляд ребенка и не отводил глаза. — Ну да бог с тобой, сынок. Токмо зазорно то, Петруша, царю одному со своего терема уходить. Нам сейчас во дворце надо быть сторожно. Коли что не по укладу и обычаю, то люди баить будут, что государь не честью правит. Сейчас же многие и так говорят: царица без чести и царь без царства и от венца сами отказались.

Тут я даже не успел отреагировать, как Пётр взорвался гневом.

— Пусть говорят, матушка! Вот отберу венец и всем языкастым языки то и укорочу!

Царица посмотрела на сына с испугом.

— Господь с тобой, Петруша. Охладись. Невместно великому государю так яриться.

И я, и Пётр смолчали. Вероятно, царица сделала какие-то свои выводы, которые скрыла от меня. Через пару минут матушка продолжила:

— Всё же не дело государь не по обычаю батюшкой заповеданному жить. Надобно в церковь на службу утреннюю ходить со всеми, и коли бояре спросят к руке допустить, то не отказывать, и людей, кои верны тебе в сию годину тяжкую, призреть. А ты водицей обливаться вздумал, да мел вкушать, да странные дерганья твои. Недостойно сиё государя, сын мой.

В голосе её среди плавного нравоучительного тона мне послышался ледяной звон стали. Блин! Кто настучал? Тихон или Матвей. Даже Пётр, услышав строгие слова матери, испуганно заметался, ища оправдания перед матушкой. Пришлось прийти ему на помощь и встрять в управление телом.

— Не здоров я был с утра, матушка. Странная немочь одолела меня, вот и просил облить меня, дабы избыть её. А что до мела, то Никита сказал мне — так лучше беречься от всякой хвори зубной. — Сказал и подумал: "Надеюсь, учителя я этим под большой удар не подставлю".

— Полно, Петруша. Не чуди, и бояр да стольников не гони от себя. А в обедню исповедайся и причастись у отца Никона! — Голос матушки стал сильнее и тверже.

— Хорошо матушка. — Счёл я нужным согласиться, что бы прекратить спор, пока неуверенность Петра не проявилась наружу.

Царица ещё несколько минут помолчала, всматриваясь в сына. Внезапно она подняла руку и провела по голове царя. От этой нежданной ласки ребенок во мне полностью оттаял и вспыхнул любовью.

— От Софьи приходили, просили быть тебе после обеда в посольской палате. Слушать челобитные. Вели и мне с тобой быть.

— Хорошо, матушка. Не серчай. — Пётр заискивающе улыбнулся матери. Та-ак... что-то надо делать. Наталья Кирилловна в психологической войне за сына полностью переиграла меня. Ещё пара таких бесед с неожиданными переходами от ласки к настойчивым наставлениям, и ребенок выдаст мое присутствие в нём. Тогда в лучшем случае монастырь. Ославят дворовые царя блаженным, а уж Милославские своей удачи не упустят.

Я полностью перехватил управление телом и вышел вслед за матерью в переднюю. Народ, столпившийся там, попадал ниц. Не обращаясь ни к кому конкретно, сказал:

— После обедни велю царице быть со мной в посольской палате да слушать со мной сказки бояр, да дьяков. А до тех пор видеть при себе желаю лишь дьяка Никиту Зотова, да князя Бориса Алексеевича Голицына. Сыщите мне его! Да велю також никого не пущать ко мне более, акромя матушки да патриарха. Да и парту пусть мне несут! И впредь не уносят её из кабинета без моего дозволения!

На этом я попытался изобразить "царский" взгляд Петра, а затем резко развернулся и зашел обратно в кабинет. Вероятно, с речью своей повелительной я перестарался. Матушка так внимательно посмотрела опять на меня, что мне показалась — она увидела именно меня — чужака, в своем сыне. Пётр же внутри меня веселился, не замечая матушкиного взгляда — уж очень ребенку понравились удивлённые лица царедворцев. Уходя, снова услышал беспокойное перешёптывание за спиной. Наверняка ранее Пётр не позволял такого, как моя импровизация.