Связующие нити

— Так ему и надо... он не виноват, конечно, настолько, насколько я его обвиняю. Он не знал о значении подарка, решил, что раз я шью кукол, то это лишь сувенир, вся вина за эту потерю на мне.

— Но сейчас вы замужем, у вас дети, вы сказали.

— А вы женаты?

Нил замотал головой, а я ответила:

— У меня есть муж.

— Вы его любите?

— Да.

— Помогите мне, Гретт, унести это всё на кухню.

Она снова взяла поднос, а я чашки, но это был лишь предлог для личного разговора. Виола схватила меня за руку на кухне и горячо зашептала:

— Прошу вас, найдите её! Вы необычные люди, у вас есть доступ ко времени... у вас есть возможность! Пожалуйста! Эти рисунки тому подтверждение...

— Это поймано из воспоминаний, из зрительной памяти того керамиста... простите, но я...

— Я не верю. Гретт, попытайтесь, прошу вас! Может быть то, что я вам скажу сейчас, покажется вам безумным бредом, но представьте на мгновение... что вы любите своего мужа, но не можете отдать себя всю целиком, так, как вам этого хочется. Подлинно, во всю силу, потому что вы женщина лишь телом и пониманием... а сакральная, истинная, чувственная, Женщина в духовной сути своей потеряна. Вы запрятали её в почтовую коробку, отослали её куда-то, и теперь только чудо может её вернуть. Если её не сожгли, не разорвали, не выбросили на свалку, не уничтожили... Гретт, вы другой веры, но у меня есть надежда, что вы поймёте меня, потому что вы работаете в этом вашем Здании, и значит, верите, видите воотчую, что есть на земле то...

— Хорошо! Мне пора... нам пора уходить.

— Что случилось!? — Вельтон и Тристан трясли меня за плечи, а Зарина и Пуля мелькали рядом, что-то выкрикивая. Я так опешила, что не могла ничего понять. — Где вы были?!

Трис ощупывал мне руки, плечи, обхватил голову, словно убеждаясь, что я целая:

— Больше я никогда не позволю тебе уходить, куда не надо! Никогда!

— Да что стряслось? — Нил увернулся от Зарины, которая хотела огреть его свёрнутым журналом, — мы нашли дверь... мы разговаривали с той девушкой, это у вас что-то произошло!

— Вы ушли позавчера ночью! — Взревел Вельтон. — Мы здесь... мы вас...

Выхватив журнал из рук Зарины, стукнул меня по затылку, обидно, как маленькую, будто мы были в чём-то виноваты. Но по лицам я видела, что наши коллеги были напуганы, и переживание с лица Триса тоже не сходило. Лишь через несколько минут всех стало отпускать, а Вельтон, как на допросе стал выпытывать все детали нашего визита, пытаясь понять, почему так случилось.

Тристан ушёл за свой стол, запрокинул голову, закрыв глаза, и откатился на своём стуле к стенке.

— Трис, я же не знала, что так получится...

Он слабо махнул рукой в мою сторону и глубоко вздохнул.

— Будешь здесь сидеть до скончания века. И ни шагу с Нилом.

Мы с Нилом переглянулись, — до нас двоих, я прочитала это по выражению его лица, не доходило по-настоящему случившееся. Как так, что прошло столько времени, когда на самом деле не больше сорока минут, или пускай даже часа. Я не проспала эти сутки, не провела в обмороке, не было никого рубежа, чтобы легче стало осознать этот трюк.

— Ребята, а вы не разыграли ли нас? Вчера было второе апреля, может, вы с розыгрышами...

— Это мы сначала подумали, что вы над нами пошутить решили.

— Так что сейчас?

— Ночь с воскресения на понедельник.

— Мы проскочили выходные.

Слава богу, Нил меня пожалел, он не сказал, что мы там застряли по моей вине — чаю попить и поболтать, потому что, возможно, причина такого скачка была в этом. Посидев немного и подумав, я пыталась вникнуть в мысль о том, что этим утром мне вдруг снова на работу. Часы пробили пять утра.

— Трис, а ты ничего мне на обед не купил?

— Венок я тебе купил, и гроб заказал.

— Ты злишься?

— Нет. Но сегодня я провожу тебя в мастерскую, потом попрошу отгул в фирме и уйду домой спать. Я по твоей милости вторые сутки...

Этот апрельский день начался солнечно, хоть и холодно. Никаких луж не было, всё подсохло, мартовские сугробы остались в теневых уголках улиц небольшими грязными горками. Трис непривычно шёл вместе со мной моим маршрутом, и я поначалу постеснялась сворачивать к зверю, но когда мы зашли в парк, передумала.

Тристан молчал, и я молчала. Не проходило для меня этого времени, ни уму, ни телу этого было не объяснить. Просто кто-то вдруг сказал, что сегодня пятое число, а не третье. Как авиаперелёт на другое полушарие или переход на летнее или зимнее время, — в один день все жители страны решают, что вместо восьми вечера будет девять, и все переводят часы.

Трис был мрачный и уставший. Я замечала, что он, хоть и молчит, но часто смотрит на меня, и подумала, что поменяйся всё наоборот, и пропал бы он, на несколько дней уйдя в Здание, со мной бы случилась истерика. Что делать — неизвестно, что случилось — тоже неизвестно, вернётся ли он когда-нибудь, или его за одной из дверей зашвырнуло в далёкое прошлое... я содрогнулась. Ведь Здание со временем было связано, и это теперь не просто теория сожжённых мостов, а факт, подтверждённый моей собственной персоной и Нилом.

— От того, что случилось, тебе сейчас не страшно?

— Страшно, — я соврала, и взяла его под руку, — больше не хочу.

— Дело закрыто, если между Виолой и Виктором нет связующей нити.

— Да, но есть другая.

— То есть?

— Между Виолой и маленькой куколкой.

Тристан на это ничего не сказал. Я остановилась около каменного льва и погладила его по холодному носу. Потом от памятника капитану с подзорной трубой до самых дверей здания, в котором была мастерская, Трис снова шёл, не начиная нового разговора и не продолжая старого. Я спросила его, хочет ли он подняться, но он отказался:

— Я домой. Жду тебя к ужину.

Этот учебный год давался мне тяжелее предыдущих, — я думала об этом, когда ехала в маршрутном такси к родителям в сторону южной окраины, — мне больше не доставляет удовольствие работа с учащимися. Не хотелось им рассказывать о художниках и интересно подбирать репродукции, чтобы впоследствии задать вопрос для размышлений, не хотелось их слушать. Мне было абсолютно всё равно, поступит из них кто-нибудь в этом году, или провалят экзамены именно по моему предмету.

— Сегодня понедельник... сегодня понедельник... — пробормотала я, подходя к дому по раскисшей неасфальтированной дороге, пытаясь свыкнуться со своим намерением поехать загород послезавтра, а послезавтра уже сейчас.

Ведьма

Как обычно после родителей я отправилась к леди Гелене. Она тоже жила загородом возле холмов, только на две улицы выше от моего дома. Я познакомилась со старушкой, когда мне было семнадцать лет, и не могла до сих пор от неё оторваться, — так мне понравилась и она, и её жилище, и её образ жизни, и её философия С натяжкой можно было бы сказать, что леди Гелена мне подруга, но глядя правде в глаза, — никакая не подруга. Если наставница, — то в чём? Гелена не занималась искусством, не читала мне мораль, никогда не лезла с советами, если я её не просила. Не занималась благотворительностью, не занимала денег и не протежировала меня среди своих многочисленных и, кажется, влиятельных знакомых, чтобы я могла её счесть за свою покровительницу.

Каждый понедельник она оставляла для меня время, зная, что я приеду, и ни разу я не заставала у неё дома кого-нибудь ещё, кроме нас двоих никогда никого не было. Она ставила чайник, пока он закипал, кормила птиц, заваривала зеленый чай, открывала для меня коробку конфет, сама лакомилась только распаренным изюмом или курагой, не прикасаясь к шоколаду, и внимательно слушала. Я могла ей рассказывать любую чепуху, случившуюся за неделю, и Гелена никогда не говорила, что это чепуха. На подоконниках, на столах, на полу в больших вазах у неё всегда стояли свежие гвоздики, — алые, розовые, белые, — всегда однотонные и всегда в больших количествах, будто она сама покупала или ей дарили их целыми лотками, забирая у продавцов всё, что есть. Мне кажется, что дарили, потому что каждый раз доставая конфеты, она сердилась на своих прошлых гостей:

— Про мои любимые цветы все знают, а запомнить, что я не ем этой кондитерской гадости, не могут! Вместо этой шикарной коробки с наплёванными в неё, как горох, конфетами, можно было бы три килограмма фиников купить.

Я тоже, помню, на праздники стала покупать для неё гвоздики и сухофрукты, но она быстро пресекла это, сказав, что об этом заботятся те, кого она видит раз или два в году, а от меня ей не нужно никаких подарков и гостинцев. Сколько же у неё было знакомых, если каждый раз я видела новые цветы, а конфет за прошедшую неделю накапливалось коробок восемь-десять. Я любила леди Гелену и безмерно её уважала, и иногда про себя называла старой ведьмой. Сказать так о себе вслух могла лишь сама Гелена, что часто и делала.

Дом её с маленькими и тесными комнатками напоминал мне сочетание моей каморки в Здании с моей прихожей в квартире, — сундучки, пачки писчей бумаги, всего много повсюду, где-то навалено, где-то аккуратно сложено. Обжитая, уютная норка, наполненная щебетом, чириканьем и слабым красивым звуком хлопающих крылышек. Тем, у кого была аллергия на птиц, в этом доме находиться было смертельно опасно.

Геле открыла мне, показавшись в проеме двери в ослепительно жёлтом летнем платье с тяжёлой массой бус на прямой груди, волнистые и кипельно-белые волосы, не забранные ни в косичку, ни в старушечий пучок, свободно спадали на плечи, и от этого ареола загорелая кожа шеи и лица казалось едва ли не коричневой. Легко спустившись с крыльца, босая дошла до калитки и отперла засов. Этому я не удивлялась, — она и зимой по снегу ходила мне открывать босиком, не накинув на плечи даже платка.

— Здравствуй, Геле.

— Здравствуй-здравствуй!

Пока я разувалась в сенях, она в стороне окатила ступни чистой водой и пошла первая в комнаты, оставляя на досках пола влажные следы.

— Чайник сейчас наберу... проходи.

Как только я вошла в комнату, многие птицы всполошились, и моё появление было сопровождено шумом. Подвешенные клетки закачались, поднялась летучая пыль. Усевшись на круглый стул, стала дожидаться, пока Геле всё принесёт и накроет, — этот процесс тоже давно уже был закреплён, и никаких "я помогу" не принималось. Она шлёпала по полу пятками, жестикулировала сухими руками и постоянно поправляла волосы. Несмотря ни на какие морщины, которые были уже как у старого дерева, а не старого человека, не смотря на отсутствие почти всех зубов и абсолютную седину, Геле производила на меня впечатление юности. В ней не было благородной старины, степенности, покоя. Она не шаркала тапками, не зачёсывала волосы и не стригла их коротко, не носила халатов... Мне казалось, что она бессмертна, её никогда не покинет энергия и жизнь.

— Глаза у тебя сегодня грустные, — она провела пальцами по моему лбу, коснулась подбородка, потом, прежде чем сесть на своё место, осмотрела мои ладони. — Что интересного расскажешь мне?

Она иногда так делала, — то вглядывалась в руки, то, схватив, начинала поглаживать обе ладони в течение нескольких секунд, то поправляла мне чёлку, каждый раз пальцами проглаживая лоб горизонтально, то бралась за подбородок, и каждый раз, когда такое происходило, мне хотелось сказать "А-а-а" и высунуть язык. К счастью, подобные причуды на леди Гелену находили изредка.

Несчастие моё заключалось в том, что я не могла рассказывать ей всей правды, какой хотела. Меня тянуло поделиться всем, что касалось работы в Здании, тайной всего, что там происходило, но было нельзя.

— Леди Геле, вчера я встретила одну женщину, которая рассказала мне историю своей жизни. И то, что она говорила, так похоже на некоторые вещи, которые ты рассказывала мне раньше.

— Какие?

— Об истоках.

— Начни по порядку, а я пока птичек покормлю.

Я рассказала, насколько могла рассказать об истории Виктора, Виолы и её маленькой куколки.

— Это не непохоже, это то же самое, о чём я говорила! — в конце моего рассказа старушка ушла за чайником, а, вернувшись, произнесла это. — Счастливая Виолоа, у них настоящих Женщин и Мужчин больше, чем в нашей вырожденной группе стран. Мы выдохлись, духовно умерли целым народом, превратившись в шелуху и оболочку.

— Объясни мне, я не понимаю. Что значит настоящих и не настоящих?

— Хо! Да это ещё с тех эпох, когда не существовало ни стран, ни наций... Люди тогда знали больше тайн, больше умели, глубже познавали истинное в природе, и были счастливее, чем мы со всеми нашими автомобилями, унитазами и холодильниками. Тогда каждая женщина была Женщиной, а мужчина — Мужчиной.

— Разница в чём?

— Гретт, это такое внутреннее понятие, которое никак не касается ни внешних данных, ни незначительных черт характера. Фундаментально, глубже, в крови, в подсознании, если тебе будет так проще уяснить.

Старуха поднялась со стула и встряхнула руками. Потом села обратно.

— А Женщины?

— Женщин — практически не осталось. Я бы сказала, что их нет. Мужчин ещё можно встретить.

— А Тристан?

Гелена подняла на меня такой взгляд, что вначале я прочла в нём недоумение, а следом за этим она внезапно расхохоталась, показав мне все шесть разрозненных зубов.

— Не говори мне, что о своем муже ты думала иначе, чем я сейчас тебе скажу! Я видела его лишь один раз в жизни, когда вы приходили в гости вдвоём, но мне было бы достаточно и секунды, чтобы узнать. Я старая ведьма, выжившая из ума, и я много лет живу на свете. В нём видно человека, который карабкается на вершины гор, чтобы познать — что за ними, чтобы расширить горизонты. В нём дух всех первооткрывателей и путешественников, в нём есть что-то от северных древних воинов... но в этом впечатлении виноваты ещё и его скулы, и цвет волос... Не важно, что он на самом деле никогда не отправится в кругосветное плаванье ради поиска неизведанных островов. У него нет, и не будет жажды засесть в "берлоге", он не чувствует стен, для него дом — весь мир. Он у тебя... — Геле даже задохнулась, но прервалась, и сделала большой глоток чая из своей чашки. Хитро прищурилась. — Как с тобой сегодня интересно разговаривать...

Очень довольная собой, искренне воодушевлённая, она не собиралась на этом заканчивать свои рассуждения. Она открыла конфеты "Чернослив в шоколаде" и придвинула ближе ко мне.

— О том, кто такие настоящие Женщины, ещё знают некоторых странах. До каких по каким-то причинам настолько не добралась цивилизация и не проела всё живое ржавчиной, или до тех, кто не смотря ни на какие прогрессы, свято берегли духовность, традицию и культуру. У нас ещё несколько столетий назад встречались Женщины. Но за их силу, которая пугала тупых и слепых, за их необъяснимое влияние, за их магическую притягательность, — их объявляли ведьмами и сжигали.

— А я?

— Нет, конечно, Гретт, ты как все. Я уверенна, что ты и вчера, слушая историю этой твоей знакомой Виолы, поняла, что это так. Правда? Женщины в тебе нет, и не было, и ты никому не отсылала её по почте, не теряла её следов, никогда не замечала её отсутствия и не тосковала об этом. Объяснить природу истинной Женщины сложнее, чем объяснить мужскую. Она сложнее и запутанней, нелогичней и неопределённей, как всё женское. Многие дамы меняют своё тело, становясь с переменным успехом тонкими, чувственными, с выразительными формами, с сексуальным аппетитом, какими угодно, а внутренняя женщина будет отсутствовать. Настоящей ничего не нужно, у неё будет лишь взгляд. И не путай это с природными инстинктами, когда табун побежит за вильнувшими бёдрами...