"Фредди и остальные"

— Ай, ...! Кто ... это?

— ..., понял?

— Кто-кто, ... твою за ...?

— ...! Я это, ... бритый!

— Ах, так, ...! Получи же, ...! Еще надо, ...?

— Ну, толстая ..., ты меня уже .......

Мелькали кулаки, сыпались искры, пели птицы и совы.

Еще и подушка с одеялом были одни на четверых.

— Фред! Ты мне весь нос отлежал!

— А ты не занимай полезную площадь — свесь его с подушки!

— Ноги! Но-о-оги! Уйдите с ног! Ай! Ножки мои!

— Чего ты? Ну чего ты? Чего ты?

— Это ты, Родик? Или кто там топчется?

— Ну, я. А ты чего? Чего ты?

— Ножки-то мои...

— Ну, я твои ножки. И чего?

— Просто спросил... (удар по шее).

— Ух ты! За что?

— А за то, что сам признался — хвала тебе.

Джон засыпает. Роджер остается лежать на его ногах, раздраженно чешась.

Засыпают все. Потом:

— Чав-чав-чав!

— Ого-го! Это кто мое ухо ест?

— Ням-ням-ням... Му-у-у! Му-у-у!

— Это Фредди! Вот кто!

— Бейте его, иначе не проснется!

— Бац!

— Сволочи! Кто дерется? Как вмажу щас!

(Бум! Шмяк!)

— А вот эдак! (хрясь!)

— Ох! Что это?

— Это — палка! У меня. Приберите свои отростки, а не то зашибу!

— Фред, ты же первый начал ухи грызть...

— Молчать! Я никогда не ем чужого!

— Я ж не чужой!

— Ты понял, что я имею в виду!

— Да легли, легли уж...

Молчание. Мерный храп четырех глоток. Стоны. Проклятия. Лягания и складывания конечностей друг на друга.

— На правый бок — переверну-лись!

— Ну что еще?

— Крутись давай.

— А пошел ты!

— Ну и я не буду.

— Хра. Хра.

— Хватит храпеть, запарил уже!

— Все храпят!

— Я-то не храплю!

— Храпишь, еще покруче меня!

— Это когда я сплю. А я не сплю ведь.

— Ну так спи! Я тебе мешаю, что ли?

— Дайте подушку, я на ухо положу!

Общий негодующий хор:

— А мы на чем спать будем? Эй! Умный нашелся! Давай сюда подушку!

— Я ее привез, мне на ней и спать!

— На тебе! Видишь?

— Нет.

— Это я тебе дулю показываю.

— Ну и съешь ее!

— Нет, ты съешь!

— Да ладно вам! Все спять хотят!

— Я уже не хочу.

— И мне не спится!

— А кто спит-то вообще?

— Фред и спит. Ишь, как насвистывает!

— Сволочь.

— Дать бы ему раза.

— Ну чего вы, мужики. Человеку выспаться надо, он занят был.

— Тем же, чем и мы!

— Ну, в другой раз поспим.

Спустя два часа:

— Уы-а-ха-ха! Славно! С добрым утром!

— Пошел ты! Пустите, я ему мочкану!

— Да за что же!

— Уймись, уймись... Ничего, Фред, мы тут сами разберемся.

— А-а-а. Ну, чего? Идем гулять?

— Он еще и гулять!.. Да пусти ты, я ему!..

— Ничего не понимаю!

— Да ты иди, Фред, иди. Мы догоним.

— Как догоним, так я тебя возьму за задницу, и как...

— Лежи, лежи!

— Вот и подушка.

— Нет, ну надо же, какая скотина!

— Спи, спи.

— Ну это как, а?

— Дрыхай, он ушел.

— Скот...

— Спокойного дня, Брай.

...Вот так друзья терпели голод и лишения целых два месяца, после чего началось, собственно, турне. Друзья были уже достаточно злы и закалены, чтобы выдержать жесткий график выступлений. Но тут случилась еще одна неприятность — Брайан, два месяца спя без парика и безбожно эксплуатируя в ночных потасовках свою покалеченную руку, схлопотал мощный гепатит (он же желтуха, он же болезнь Боткина, если вы вдруг этого не знаете), и грохнулся в обморок прямо на сцене. Гастроли пришлось сворачивать, и, хотя квины присылали ему в больницу поощрительные письма и телеграммы, кто знает, каких трудов стоило им не заявиться в больницу и не порвать Брайана на тряпки!

P.S. Видимо, Мэй все это подозревал, потому что, лежа на больничной койке, он принялся сочинять материал для нового альбома, который про себя уже окрестил "Sheer Heart Attack", предчувствуя, что сейчас переживают его друзья.

P.P.S. А стекло в Браевой палате каждую неделю билось само по себе, в этом его до сих пор уверяют все его друзья и знакомые.

P.P.P.S. И, знаете, Брайан в этом никогда и не сомневался.

/ — картинка N 23 — / ИСТОРИЯ, или О КЕНТУСЕ /

Однажды Брайан нарушил диету, съев тайком от врача восемь котлет де-воляй с аджикой. А сидел он в это время у Фредди, который впоследствии сам не мог понять, откуда Брайан у него дома, под таким бдительным надзором, мог достать такую отраву для его измученного желудка. Однако факт остается фактом — Мэй мягко сполз на пол и застыл, содрогаясь.

— Чего ты? — удивился Фредди. — У тебя падучая?

— Какучая! — прохрипел Мэй. — У меня язва!

— Эх, ты! — и Фредди позеленел от зависти. — Я тоже хочу!

И, невзирая на хрипы и стоны больного, он убежал. Прибежав в ресторан, он уселся за самый лучший столик, положил на него ноги, и, когда подошел официант, распорядился:

— Мне всего повреднее и побольше, и кофе с перцем, будь ласка!

— Сам ты ласка! — рассердился официант и выгнал Фредди.

Тогда Фред отправился на помойку, поскольку всем хорошо известно, что порченые продукты чаще всего можно найти именно там. Фредди провел на свалке несколько дней, дрался с котами и воробьями, отнимал у них лучшие куски, которые тут же с трумфом потреблял вовнутрь, и в один прекрасный день почувствовал в желудке долгожданное жжение. Тогда он с помпой отправился в больницу. Там его положили и сказали лежать. Фредди лежать не желал, он желал лечиться. Он стал пиратствовать, пробирался в другие палаты и воровал у лежачих больных все самые лучшие, по его мнению, лекарства. Как король, он сидел на своей койке, ел таблетки, запивал настоями и топорщил изрядно отросшие за последнее время бакенбарды. Выходило у него это так забавно, что все кругом просто дохли от смеха. Фредди потянулся, встал, перешагнул через тельца врачей и больных, и пошел домой, радуясь, что так быстро вылечился. Придя домой, он понял, что никакой язвы у него и в помине не было, а в желудке жгло потому, что он по рассеянности проглотил на помойке недокуренную сигару фирмы "Пеликан".

Явившись из больнички, Фредди обнаружил, что Брайана уже забрали, что дела у него плохи, и что запись нового альбома придется приостанавливать. Решив не быть свиньей, Фредди, после долгих уговоров со стороны уже неоднократно бегавших к Брайану Джона и Роджера, отправился проведать болящего. Не здороваясь и даже не глядя на корчащегося друга, он взял его за больную руку и несколько раз энергично встряхнул ею в знак приветствия. Мэй стал еще больше напоминать гусеницу в начальной стадии окукливания.

— Могу ли я, мой старый друг, облегчить как-то твой недуг? — напыщенно обратился Фредди к Брайану.

— Отпусти руку, — прохрипел Мэй. — И расскажи сказку. Только не про птаввов, я ее уже знаю. И не про поросят — я ее терпеть не могу.

— Сказки, — строго сказал Фредди, не отпуская руки друга, — это пережиток туманного и гнусного прошлого. Все эти кельты, гунны, руны и сплошные вяйнемейнены. Хочешь, я расскажу тебе притчу? Получится очень занимательно, а главное — полезно для общего развития.

Брайан настолько удивился этакому высокому штилю, что даже страдать перестал. Дело же было в том, что Фред с утра тяпнул касторки, приняв ее за экзотический ликер папайи, и теперь страдал не меньше Брайана, вынужденный маскировать свои муки вычурными фразами и лживыми россказнями.

— Ну чего, начинать? — сурово вопросил Фредди.

— Руку-то! — прохныкал Брайан.

— Ах, да, — и Фредди заботливо взял в свои лапы и другую руку Брайана, после чего откашлялся и возвестил:

— Притча о кентусе!

— О ком? — подскочил на кровати больной.

— О кентусе. Это бычок такой. Бык.

— Ах, как мило, — успокоился Брайан. — Бычок. С рожками?

— И с ножками, — сухо сказал Фредди. — Мне продолжать?

— Конечно, — слабо улыбнулся Мэй. — Давай дальше.

— Итак, однажды шли люди...

— Сколько?

— Десять! Не перебивай, я рассказываю. Шли они, шли, и увидели кентуса, сидящего на земле и хмуро глядящего в пространство. "Что с тобой?" — сердобольно спросили люди. "Я потерял веру в человечество", — печально ответил кентус. Люди переглянулись и тотчас же съели несчастного кентуса с кетчупом и луком. Вот... — и Фредди надолго задумался.

— Ну-ну-ну! — поощрял его Брайан, строча что-то в блокнотик, — Давай дальше! Вот это я понимаю — пища! А то — кашка, слизистый супец... Тьфу! Так, я правильно понял: кентус — одна штука, кетчуп — одна бутылка... Луку сколько?

— Я ему рассказываю притчу, — скорбно заявил Фредди, — а он думает, будто книгу о вкусной и здоровой пище! О! Что творится в среде творческой интеллигенции?

С этими словами он встал и направился к выходу. Мэй завопил и грохнулся на пол, потому что Фред и не подумал отпустить его руки.

— А мораль? — пропищал он, вскарабкиваясь обратно на койку. — Какая мораль отсюда следует?

Фредди замер с поднятой ногой.

— Притча без морали — что конь без седла!

— Как раз самый лучший конь — тот, что без седла! — прорычал Фредди, не оборачиваясь.

— Будем считать, что я не так выразился, — покаялся Мэй.

Фредди успокоился и вернулся на место.

— А мораль сей притчи такова, — ухмыльнулся он. — Не теряй веру в человечество, не то потеряешь себя. Или, говоря несколько проще, при всей безысходности соотношения мира и самого себя, ни в коей мере не следует выпускать из виду расчеты великого и многом и сущем на тему самоумерщвления, а также теории о самосознании и самосохранении с целью веры в себя и в Господа нашего! — и Фредди истово перекрестился, напрочь забыв о том, что он парс.

Брайан помотал головой и ошарашенно сказал:

— Я понял одно — неужели может случиться так, что меня съедят с кетчупом и луком?

— И с салом. — кивнул Фредди, — Если потеряешь веру в человечество, тебя просто нельзя будет не съесть.

С этими словами сказитель удалился, наконец-то отпустив Браевы уже начавшие синеть лапы.

И с тех пор, стоило только Брайану во время записи очередного альбома завыть и заныть, что все вокруг плохо и неудобоваримо, Фредди тут же вынимал из потайного ящичка вилку, нож, кетчуп, лук и шматок сала, клал все это на стол и начинал облизываться на трясущегося Брайана. Мэй тут же прекращал жаловаться и говорил:

— Я спокоен.

А Роджер и Джон отодвигали свои стулья от стула Брайана, из-под которого, грозя их намочить, текла жалобная струйка...

/ — картинка N 24 — / ТРОГАТЕЛЬНОЕ, или ПЕРЕПИСКА /

Однажды Фредди сел писать письмо Брайану в больницу. Начал он довольно бодро:

"Дорогой Брайан! Поздравляю тебя с Днем Жаворонка! А также, по возвращении из больницы, верни мне мои два куска мыла..."

— Нет, так нельзя! Кто же так пишет поощрительные письма? Дураки только. Вот как надо:

"Дорогой Брайан! Считаю своим долгом напомнить, что ты лежишь в своей проклятой больнице уже неделю. И ты уже наверняка успел забыть о тех двух кусках мыла? Но я-то помню..."

— Кошмар! Отвратительно! Я похож на скупого рыцаря!

"Милый Мэй! Сегодня отличная погода! Отпросись из больницы погулять, и мы с тобой побегаем по дорожкам вашего парка! И я тебе подарю подснежник! А ты мне — телевизор, зубную щетку, надувного бегемота, кресло и такую штучку, которая у тебя стоит в кабинете, знаешь, с шариками и крутится. А также мое мыло..."

— Я положительно не умею писать письма! Я жалкая ничтожная личность!

"Дорогой и милый Брайан! Согласись — так приятно получать в больнице письма! А уж как здорово получать назад свои куски мыла..."

— Нельзя так. Отойдем, пожалуй, от темы.

"...А когда ты выпишешься, Брай, мы с тобой рванем на рыбалочку! Как в тот раз, помнишь? Я — тридцать восемь, а ты — две! И домой вместе шли, тихо так было, сверчки трещали. Ты как раз в тот день у меня мыло-то и занял..."

— Скверно.

"...Или в горы, Брай? Как тогда! Не тогда, с мылом (зачеркнуто), а за год до того! Вдвоем, с палаткой! Щащлык по-карски! Кстати, шашлычок был так себе, а вкус у него был — ну точь-в-точь как у мыла, которое..."

— Полегче, дорогой Фредерик, полегче!

"Любезный Браюшко! Может, в Гималаи, а? На себя беру все — харчи, ледорубы, шипастые кеды, палатку и стульчики. А ты — все остальное: веревку там, мыло..."

— Тьфу ты! Ладно уж, последний раз попробую:

"Дорогой друг и товарищ Брайан! Как я рад написать тебе письмо! Не меньше, наверное, как ты рад его получить. А я буду очень рад получить назад мое мыло".

Не глядя, Фредди запечатал конверт, сбегал на угол, кинул в почтовый ящик — и зловеще рассмеялся, поводя вокруг хитрыми очами.

...Брайан лежал на больничной койке и грыз ручку. Потом тяжело вздохнул и начал писать:

"Дорогой Фредди! Спасибо тебе за письмо. Здесь плохо. Я все время плачу. Скупыми мужскими слезами, какими плакал в тот день, когда паскуда Дэйв Кларк отобрал у меня твое мыло..."

— Не, надо пожизнерадостнее. Может подумать, что я жалуюсь.

"Милдруг! Я уже в порядке. Моя язва почти прошла. Иногда, правда, в желудке все же жжет, словно наелся твоего мыла, которое у меня, правда, спер подлюга Дэйв Кларк..."

— А так он может подумать, что я ябедничаю. Надо вот как:

"Друг мой! Мне тут хорошо. Вот только кормят отвратно. Все эти слизистые супы я скармливаю собаке Дэйва Кларка. Да-да, именно того Кларка, который спер у меня твое мыло..."

— Ни в какие ворота... Просто напишу:

"Дорогой Фред. Спасибо за письмо. Я был так же рад получит его, как пакость Дэйв Кларк был рад украсть твое мыло, и как ты будешь рад набить ему уши. Всего! Твой навек — Б."

Брайан заслюнил конверт, отдал его нянечке и лег спать.

Получил ли Фредди письмо, а равно и свое мыло — неизвестно. Однако доподлинно известно другое — через два дня Дэйв Кларк вывел гулять свою таксу, и уши у них были абсолютно одинаковые. Отсюда и мораль — не ждите кляузных писем, друзья, и отдавайте долги! А не то уши распухнут.

/ — картинка N 25 — / В БОЙ ВСТУПАЕТ ГОНГ, или

ТРИУМФАЛЬНОЕ ПОЯВЛЕНИЕ ФИЛА /

Однажды Фил Коллинз шел по Кенсингтонскому рынку и вдруг услышал из магазинчика, мимо которого он как раз проходил, истошные вопли:

— Помогите! Спасите! Едят, черт бы вас взял!

Фил, как человек общительный, решил полюбопытствовать насчет едомого, и заглянул в окно. То, что он там увидел, было настолько дико и нечеловечески нечеловечно, что потрясло его до корней волос, хотя он уже лет десять как облысел, на затылке только немножечко осталось.

По лавке бегал лохматый молодой человек с вилкой и ножом, а другой человек, не менее молодой и лохматый, метал в него стульями, цветочными горшками и разными мелкими предметами, не забывая выть, как корабельный ревун (это не обезьяна, это сирена такая). Фил попробовал ловко вскочить в форточку и всех спасти, но он забыл о своей комплекции, поэтому немножко застрял. Оба многоборца тут же перестали бегать, бросаться и орать, и с удивлением воззрились на непрошеного гостя.