Черный, черным, по-черному

А вторым бонусом, найденным по наитию и не иначе, как божьим произволением, стал довольно длинный, метр двадцать вместе с удлиненной рукоятью, чуть изогнутый клинок, два с половиной миллиметра толщиной в самом толстом месте и шириной не более двадцати миллиметров в самой широкой части. То есть очень узкий и тонкий для меча такой длины. Я, когда увидел, принял за какую-то парадно-бутафорскую штуку, попробовал взять, и чуть не уронил себе на ногу. Хилая с виду, сабелька весила как настоящая, под два килограмма. И рукоять как-то не соответствует представлению о парадном оружии: коричневато-розовая, шершавая керамика, четыре разделенных неглубокими перехватами коленца по шесть сантиметров в длину, каждое украшено простеньким орнаментом, по четыре тускло-зеленых кружка. Я потом выяснял, причем не раз, так вот такие рукоятки не описываются вообще. По хорошему, страха иудейска ради, эту штуку следовало бы оставить там, где лежит, но все имеет свои границы, даже осторожность. Да хоть на себя примерьте: вы бы — оставили Серую Плеть в опустевшей квартире? Вот-вот. Спрятал я ее так, что сам черт не нашел бы, потому что четко знал, что останется неизменным и через полвека.

Перед этим, грешен, опробовал, всяко, и как оружейник, и как ювелир, и как рубака, хотя и довольно паршивый. Неподъемный металл с виду практически не отличался от обычной стали, но именно что только с виду. Его не брал ни один напильник, не растворяла ни одна кислота, включая царскую водку, и царапину удалось оставить только при помощи алмазного стеклореза, а вот замах под удар пришлось тренировать. Я несколько раз примеривался, и все время чего-то не хватало: клинок был тяжеловат, плохо подходил мне по балансу, а рукоять казалась как-то толстоватой. Но потом, более-менее, примерился, не пожалел антикварного ржавого рашпиля, которым, согласно легенде, пользовался еще Гефест, шириной чуть поуже ладони, и чуть не упал, потому что Серая Плеть рассекла его в самой широкой части. Дело не в кистевом ударе, который, более-менее, удался, даже не в бритвенной остроте. Металл втрое более плотный, чем любая сталь, при чуть большей твердости пробивал ее без затруднений, как пробивает даже очень прочную броню стержень из обедненного урана. А потом я спрятал клинок на долгие двенадцать лет, до момента, когда получил возможность исследовать его на более высоком уровне. Платиново-иридиевый сплав с кое-какими легирующими добавками. Кто, когда, для кого? Нету ответа. Спустя еще десять лет, когда я, не афишируя клинок, уже особо его и не скрывал, у меня выпросили его для более фундаментального исследования. После этого мой старый друг И., человек очень, очень серьезный, пришел ко мне в большом смущении.

— Эта вещь не имеет права на существование. Ее просто не может быть. Ты понимаешь, — иридий сплава. В нем сто девяносто первый и сто девяносто третий изотопы — поровну!

Увидав, что я не впал по этому поводу в неистовство и не упал, как подкошенный, схватившись за сердце, он облил меня взглядом, исполненным чудовищного презрения, и фыркнул:

— Мне страшно подумать, откуда могла попасть сюда эта штука. Я строю гипотезы, выдвигаю предположения, пытаюсь придумать — и ведь не могу! Тут ничего не объясняет даже прибытие инопланетян, потому что не только в Солнечной Системе, но и в нашей области галактики нет и не может быть такого металла. Годится только самая прагматичная теория: кто-то разделил изотопы и сплавил один к одному. Расстраивают только два обстоятельства. Во-первых, я не знаю, как разделить изотопы иридия. А, главное, — на хрен это кому могло понадобиться?!!

Вы, наверное, ждете разгадку? А нету! О происхождении Серой Плети по-прежнему ничего не известно. То есть никаких свидетельств. Дикий изотопный состав не позволяет определить возраст, так что ей с равным успехом может быть двадцать лет, пять тысяч или пять миллионов. Да хоть пять миллиардов, потому что материалы по-настоящему вечные, что сплав, что эту керамику можно уничтожить только специально, да и то придется потрудиться.

А тогда я долго смеялся, разбирая добычу: если я не взял ничего по-настоящему горячего, то товарищ Желтовский ничего по-настоящему горячего не хранил. Я не нашел порошка, хотя точно знаю, что он им приторговывал. Даже меня пробовал приплести, но я в подобных случаях становился настолько туп, что он в конце концов махнул рукой. Я не против наркотиков, в конце концов, каждый сам выбирает свою судьбу, но с наркоманами разумный человек связываться не будет. Оглянуться не успеешь, как спалят. А если точнее, то как обычно: всему свое время. Порошком можно заниматься недолго, в период безвластия и неразберихи, пока формируется рынок и нет конкуренции, имеет смысл быстренько взять, сколько выйдет. Когда она появляется и в деле возникают черные, наступает пора так же быстро выходить из этого беспокойного бизнеса: могут убить, а, главное, рано или поздно потребуется хоть какая-то респектабельность.

Не знаю, большую ли часть капитала он держал дома, и где находилось остальное. У него имелись империалы, полуимпериалы и просто червонцы, — типа, часть коллекции. Обменный фонд, так сказать. Лом подбирался вовсе не случайно, все достаточно старинное, и всегда можно выдать за "сильно поврежденный" экспонат. Ни золотого песка, ни самородков, ни единого, то есть, якутского алмаза. Ни единого не ограненного камешка вообще, хотя имелись такие, огранка которых явно делалась только для виду. В общем, исключений всего два: те самые, над которыми думал и я. Хотя по-настоящему опасной являлась только "зелень". До сих пор не пойму, — доллары-то он почему держал дома? Остальное-то понятно, что на случай экстренной эвакуации. Неужто настолько не доверял никому, включая таких же евреев? А пока я припрятал почти все, порознь, кроме некоторой малой толики современных рублей от очень почтенной суммы. Остальное придерживал три месяца, все ждал, когда придут, все удивлялся, что не приходят, а потом вдруг понял: и не придут. Компетентные товарищи резонно решили, что большая часть коллекции куда весомее будет выглядеть в их карманах, чем в бездонных кладовых Родины, а настоящего спросу с них и никогда не существовало. В то время уезжающие евреи служили источником обогащения, небольшой, но постоянно действующей нефтяной вышкой для очень немалого числа лиц, а грабили их с хамством, ничуть не уступающим наглому грабежу более поздних времен. Но в более поздние имелись и другие пути к обогащению, а накануне семидесятых, да для служащих людей, это чуть ли ни единственный.

Потом, много позже, мне пришла в голову и другая мысль: не исключено, что у кагала нашей области имелось что-то вроде "общака", а старик состоял при нем держателем, всего, или какой-то его значительной части. Коллекция служила официальным прикрытием ценностей, а под этим соусом действовало уже прикрытие неофициальное, но комплексное и многообразное, а ему доверяли запасную казну и слишком горячие ценности. Это, кстати, объясняло даже доллары, — но не Серую Плеть!

Кого-то могло бы заинтересовать, сделал бы я попытку обобрать старика, если бы не вышло так, как вышло? Честное слово, — определенного намерения не было, сначала хотел заработать, сколько выйдет, на кладах, а потом решил помаленьку войти в курс дела. А такие дела не по мне. Не спрашивайте, какие — "такие": четкого определения у меня нет, только я бы нипочем не пошел рубить в чахохбили старушку-процентщицу. Но когда этот старый дурак вдруг, ни с того — ни с сего, на ровном месте, нелепо и неуместно заговорил со мной о девочке, что-то во мне шевельнулось. Этакое смутное предвкушение каких-то неплохих перспектив. Что-то меня обрадовало, только я тогда не отдал себе отчета, что именно, и даже, кажется, не обратил внимания на улучшение настроения. Даже странно, поскольку я, как правило, обращаю внимание на явные знаки судьбы. Главное тут не увлекаться и не выискивать специально, не искать там, где их нет, устраивая гадания. Зато когда сами придут и предложат, — зевать нельзя ни в коем случае, надо действовать со всей энергией. Как говорится, — брать быка за рога. В противном случае каяться придется долго, иногда до самой смерти. Нет, не каяться, есть куда более подходящий термин: бесплодно сожалеть. На самом деле это вовсе не синонимы, "раскаяться" — это когда замучила совесть за грехи тяжкие, а я просто не понимаю, что это значит. Только думал, что понимаю, а как вдумался, вижу, — на самом-то деле — нет.

Искусство войны II: маневренные бои местного значения

— Стоять, падла!

Опять знак. Выходит, первый круг здешнего моего пребывания закончился. Начался второй. С некоторыми, правда, добавками, так что "круг" уместнее будет заменить на "виток", в точном соответствии с впечатляющей идеей Владимира Ильича о развитии по спирали. Кстати, у нас в городе этот термин полагалось заканчивать именно на "а", так что тут никакой ошибки в орфографии.

Началось с того, что некто Кузя, примахавшись к Андрюхе Шустину, свалил его на землю и начал пинать. Я влез. То есть, я сначала влез, а уже потом подумал: а на хрена я это делаю? Классический плод пьяного зачатия, Кузя буквально ничем не напоминал очаровательного персонажа мультфильма про домовенка, снятого много позже. Он плохо успевал в своей школе для умственно отсталых, но отличался злобным нравом и солидными размерами. Этакий толстозадо-коротконогий, неуклюжий крепыш с телосложением обрубка, знаете? Помоложе меня на полгода, и потяжелее килограммов на шесть — семь. В двенадцать лет это очень, очень много, но он не имел ни одного шанса воспользоваться этим преимуществом. Я все время бил его кулаками по глазам, разбил губы так, что они стали похожи на оладьи, пустил юшку из носа, в результате чего он довольно скоро заревел и поплелся восвояси. В конце концов, он был всего-навсего ребенком, а не упорным, взрослым бойцом. Я проводил его пинками под зад, постаравшись оставить на штанах показательные, как в ранних комедиях Чарли Чаплина, следы.

Десятилетний Андрюха, безобидный, симпатичный губошлеп из хорошей семьи впоследствии в прошлом варианте выровнялся в потрясающего красавца, к тому же на редкость симпатичного, умненького, всеми любимого, и хорошо учившегося на своей романо-германской филологии.

Так почему, все-таки, влез? На кой бес лишнее беспокойство, с каких пор меня вдруг начало ебать чужое горе? Если непонятки в чужом поведении замечать и анализировать полезно и желательно, то у себя то же самое разбирать необходимо, причем, лучше всего, под микроскопом. Итак — зачем? Но разобрался, надо сказать, быстро. Сам не ожидал. Человек — животное территориальное, это неотъемлемая часть его существа. Пытаясь стать хозяином собственной жизни, я неосознанно начал считать родной двор чем-то вроде своих охотничьих угодий. Территории, на которой можно находиться только с моего ведома, а вести себя — в соответствии с моими правилами. И уж, во всяком случае, чужаки не имеют никакого права бить МОИХ людей.

Это как всегда: считаешь себя вполне целостной личностью, этаким монолитом, небольшой, поменьше Толстого, но все-таки глыбой, но чуть что, мелочь какая-нибудь, и вылезает существо совершенно тебе незнакомое. Резидентная программа, заложенная миллион лет тому назад. Ты думаешь, что сам по себе, и это так, но только отчасти. Потому что на другую часть ты — агент чего-то такого в прошлом, и продолжаешь выполнять его задание.

Так и подмывает сказать: если бы я знал, что мое вмешательство приведет к войне... Ну, — знал бы. И что?! Война нормальное состояние человечества целиком и каждой его отдельной группы. А для человека, которым я собираюсь стать, полное отсутствие войны и невозможно, и нежелательно. Столкновение интересов ведет к конфликту, и тот, кто избегает конфликтов, должен быть готов к тому, что интересы его никто соблюдать не будет. Война это, в том числе, способ решения проблем. Хороший способ для готового к войне, и очень щекотливый для того, кто к ней не готов.

Наш дом, наш двор, — без преувеличения, в прямом смысле этого слова, — дом над обрывом. Персональные пенсионеры, деятели второй руки исполкома, обкомовская обслуга, кое-какой директорат, всего три дома в естественных границах трех улиц и одного обрыва. Под нами, — до самого берега Реки — целое море частных домишек, немощеные улицы и текущие по ним, как по дну ущелья, вонючие ручейки. За улицами стояли пятиэтажные дома, построенные на пять-шесть лет раньше нашего, и там жили совсем-совсем другие люди. Главы семейств работали на громадных заводах нашего города, напивались дважды в месяц до положения риз, а в промежутке попивали просто так. В те времена эти семьи еще достаточно исправно плодились, и почти в каждой семье имелся персонаж, который либо сидел, либо сидит, либо вот-вот сядет. И, разумеется, буквально все сидельцы происходили родом из детства. Ни в эти дворы, ни "на Низы", как общее географическое понятие, выходцам из наших дворов ходить было НЕЛЬЗЯ. Такой поход не имел ни одного шанса кончиться хоть мало-мальски благоприятно. До поры — до времени и тамошние насельники не нарушали границ... А потом начали. Недоумок Кузя был всего лишь первой ласточкой. Это явление имело место и в моей прошлой жизни, но мне было не до того, и я о нем благополучно забыл. Тогда я решил проблему в присущем мне стиле: старался поменьше выходить во двор и подальше обходил темные, как кучи окаменелых отбросов, мрачно-зловещие группы интервентов. Ведь тут же ничего же нельзя поделать. Надо перетерпеть. И не делали, и терпели. Сука-блядь, — ненавижу.

Но это действовало, они старались особо не шкодить, потому что здешняя публика могла в два счета навести на их компании мусоров, а этого следовало избегать. Они тут, блядь, оттягивались в комфортной, безопасной обстановке, которой были лишены в собственных дворах. А тут я, со своим глупым рвением, с самого начала поставил под сомнение гладкое течение процесса. За Кузю вступились, за Кузю пришли мстить. Чтобы защитить честь и достоинство Кузи, на следующий же день прислали карательную экспедицию. Так что, никуда не денешься:

— Стоять, падла!

Ну, это мы посмотрим по обстоятельствам. Что меня удивило, так это полное отсутствие страха: я твердо знал, что они ни при каких обстоятельствах ничего не смогут мне сделать. Я даже дал им приблизиться, шагов на восемь, и только после этого развернулся и побежал. Бежал без натуги, не ускоряясь, с видимой ленцой, слышал за собой сбивчивый топот, хриплый мат, и тяжелое дыхание. Я мог бы оторваться от них в любой момент, махнул бы через ближайший забор, — и, в принципе, все, но к чему? Преждевременно это, так что я продолжал бежать ровно со скоростью самого резвого из преследователей, так что ни бежать наперерез, ни окружить меня они не могли. Их отчаянные рывки я парировал, незаметно ускоряясь. Так мы уныло, скучно, без всякого драматизма два раза обежали сначала наш дом, а потом, еще раз, два дома вместе. Первым сдался сам обиженный, имевший никак не легкоатлетическое сложение и тяжеловатый: перешел на шаг и держался за правый бок. Мой метрический тезка, только не "Жека", а "Жендос", увлекся и, в итоге, здорово перебрал: закашлялся так, что согнулся, стал на коленки, и его стошнило. Остальные трое, как и планировалось, постепенно растянулись в реденькую колонну, с интервалом метров пять-шесть между бегущими, и тогда я развернулся на сто восемьдесят градусов на полном бегу. Так, как я это умел делать, в фазном стиле, не притормаживая перед поворотом. Так что бегущий первым Штырь получил ногой примерно в середину туловища, то, что называется "удар навстречу". Все-таки в то время меня сильно подводила нехватка самой обыкновенной силы, не в относительном, а в абсолютном выражении. Да и массы — тоже. Хотя, кто его знает, что лучше. В двадцать лет я таким ударом гарантированно убил бы его, а это не всегда уместно, особенно если на людях, да еще днем. А тут он всего-навсего молча кувыркнулся в пыль, обхватив живот, суча ногами и не в силах вдохнуть. Ускорился, так же, на встречном курсе заехал кулаком в нос Цыгану, и, в полном разочаровании от результата, обогнул бежавшего последним Вано. Ускорился еще раз, по направлению к стоящему на четвереньках Жендосу, и жестоко, изо всей силы, даже в небольшом скачке, саданул его ногой по сопатке. Все: этот в дальнейших боевых действиях участия принимать не будет, с гарантией. С учетом подвижности участвующих в сражении частей, — минус три. Но что делать с двумя оставшимися? Они оба старше и крупнее меня, а эффект блицкрига кончился или закончится вот-вот. Хуже всего — промедление, и я изо всех сил пульнул в Вано куском щебенки чуть поменьше кулака размером. Вот тут я на коне, это не бокс через весовую категорию. Он взвыл и, ухватившись за плечо, боком заковылял к стене. Сломал — не сломал, а рукой он шевелить не сможет дня три, если не цельную неделю, поскольку камень пришелся от души, с короткой дистанции, с очень хорошей настильностью. Рука порадовалась удару, — есть такое особое ощущение, ни с чем не спутаешь.