Пораженный и обманутый, стоял я на самом краю колодца и с замиранием сердца вглядывался в мрачную бездну. Как это ни странно, но ее чернота не пугала, напротив — манила, и в какую-то опасную, но честную секунду появилось неудержимое желание прыгнуть вниз. Захотелось, сил нет, как захотелось слиться с этой бархатной чернотой. Не для того, чтобы убить себя. Нет, нет и еще раз нет. Но для того, чтобы убить мысль о безысходности и тщетности своего существования вне чудесного мира, переполненного счастьем.
Убить себя и убить мысль в себе — как ни крути, вовсе не одно и то же. По сути. По форме — возможны варианты. Я выбрал самый тривиальный, самый простой из них и самый скорый, ибо в тот миг не думал о себе. А думал я о том, как исчерпать оскорбительный обман бытия. Я должен был его исчерпать. Я обязан был с ним покончить.
"Простите", — без моего участия прошептали губы, потом я добавил от себя "прощаю" и занес ногу над искупительной дырой.
Прыгнуть не получилось — из колодца вылетела Красопета и толкнула меня в грудь. Удар был настолько мощным и неожиданным, что я не устоял на ногах и, минуя все стадии возвращения, сразу плюхнулся в кресло.
— Вот зараза, — простонал я.
— Сам дурак, — промяукала разъяренная кошка, сверкнула желтым глазом и отцепилась меня, оставив грубые затяжки на любимом свитере. Скатившись кубарем под стол, она вынырнула с той стороны, запрыгнула на подлокотник кресла, в котором сидела застывшая с чайной ложкой во рту Лера, потом — на стол, а с него — опять на шкаф. И замерла в позе безносого сфинкса.
В то же самое мгновение моя славная помощница очнулась и, облизав и без того чистую ложку, произнесла:
— Не понимаю я в них ничего. Что там к чему? В чем суть? Не врубаюсь, причем не врубаюсь основательно. Блондинка, одним словом. Беспросветная.
Я поглядел на нее, еще раз поглядел, и еще раз, обвел настороженным взглядом кабинет, глянул за окно, потом на куранты и принял очевидное: Запредельное хотя и выплюнуло меня в тоже место Пределов, но произошло это со сдвигом на несколько минут назад. И вспомнился мне очумелому один детский садистский стишок. Такой вот: "Девочка Нина купаться пошла, в среду нырнула, в субботу всплыла". Будто про меня стишок. Правда, с поправкой на то, что нырнул все-таки в "эту субботу", а всплыл в "прошлую среду".
Насчет того, что делать дальше, никаких сомнений у меня не было. Кровь из носа, но нужно подыграть запутавшейся самой в себе реальности. Пределы — моя родина, Пределы — моя судьба, Пределы нужно беречь. Ну, и рассудок их обитателей как нечто неотъемлемое, разумеется, тоже. Поэтому, собрав всю свою волю в кулак, я — в нашей жизни всегда есть место подвигу — заставил себя улыбнуться, махнул отяжелевшей и непослушной рукой в сторону окна и, как ни в чем не бывало, обратился к Лере:
— Посмотри, подруга, вон на ту рябину у подъезда. Видишь, ветка дрожит?
Судя по выражению лица, унылая картина за окном Леру ничуть не вдохновила.
— Ну, вижу, — промямлила девушка. — Дрожит.
— Почему она дрожит?
— Наверное, ветер.
— Возможно. А может, птица вспорхнула. Или прохожий зонтиком зацепил. Может так быть?
— Все может быть, — сказала Лера, после чего пожала плечами и спросила: — А это вы, шеф, к чему?
— К тому, подруга, — с трудом выталкивая застревающие во рту слова, ответил я, — что искусство хайку, как никакая иная практика, позволяет проникнуть в суть предметов и явлений. А проникнув, осознать их взаимосвязь и единство. Вот послушай:
неужели и
головастик в луже
часть Его плана
Видишь, Лера, иные хайку не так уж и просты. Они учат нас задавать самые важные вопросы, вопросы, на которые нет простых ответов. В принципе, поиск ответов на эти вопросы и есть Путь. Путь с большой буквы. Путь, на котором нет хоженых троп. И пускай наши ответы никогда не бывают окончательными, но они дают нам возможность не потонуть в хаосе жизни и не потерять веру в себя и в других.
Вот так вот вяло нагромождал я слова на слова, переливал из пустого в порожнее, а сам тем временем скользил взглядом по той же самой странице раскрытого журнала. Буквы, напечатанные офсетным способом и шрифтом "таймс", сами собой складывались в слова, слова — в предложения, предложения тянули за собой смыслы. И я впитывал их. Впитывал нехотя, помимо воли, но впитывал. Однако в какой-то момент — прошлого уже нет, будущего еще нет, настоящее — попытка прошлого не допустить будущего — решил: всё, баста, рисковать не стоит. Не разум, но звериный инстинкт самосохранения нашептал-подсказал мне, что еще немного, еще чуть-чуть, и пойду на новый круг. Тот самый, который может вполне оказаться и порочным, и замкнутым.
Вздрогнув, будто током ударенный, я очнулся, потянулся к журналу, с которым явно было что-то не так, и решительно захлопнул его. Мало того — чур меня, чур — сдвинул в угол стола.
— И что, что дальше, шеф? — спросила Лера.
Поначалу я не понял, о чем это она, но потом сообразил, что девушка требует возобновить прерванную лекцию.
— А дальше — в следующий раз, — пообещал я и показал на куранты. — Время позднее, тебе пора домой. Вызывай-ка, подруга, мотор.
Хитрая девушка попыталась упасть на хвост:
— Может, подвезете, шеф?
Изобразив лживую гримасу искреннего сожаления, я развел руками:
— Извини, Лера-девочка, но сегодня не могу. Еще куча дел. Вот такая вот куча.
И показал, насколько эта куча велика.
— Ну и ладно, — беззаботно махнула Лера ладошкой. — На маршрутке доберусь.
Девушка-то моя сегодня при деньгах, подумал я. А вечерний город кишит идиотами. Пожалуй, не стоит ей без провожатого в маршрутках тереться.
И уже доставая портмоне, предложил:
— А что если такси за счет конторы?
— Тогда такси, — расплылась в улыбке Лера.
Она уже выходила из кабинета, когда я спросил:
— Сегодня говорил, что отлично выглядишь?
— Нет, шеф, — ответила красавица моя, замерев на пороге.
— Говорю.
— Зэнк.
И, ухватив пальчиками края пиджачка, она присела в шутейном книксене.
Минут через пятнадцать моей великолепной во всех отношениях помощницы простыл и след, мы остались в конторе вдвоем — я и Красопета. Кошка по-прежнему лежала на шкафу и делала вид, что спит. Или на самом деле спала. Пошел бы проверить, но, пребывая в состоянии несостоятельности, не мог подняться из кресла. Физически чувствовал себя, как тот космонавт, который для улучшения аэрации два года взбалтывал банки с хлореллой и вот наконец-то вернулся на родимую Землю. Даже руку поднять, чтобы наполнить стакан порцией виски, и то было проблемой.
Морально чувствовал себя не лучше. Погано я себя чувствовал морально. Не знаю даже, с чем сравнить. Разве только с той рыбой, из которой в фильме "Остров" вырезали заживо кусок плоти для суси. Имею в виду, конечно, фильм корейца Ким Ки Дука, а не фильм Павла Лунгина. Фильм Дука — жесть: нет плохих, нет хороших, есть живые. Зачетный фильм. А от фильма Лунгина я не восторге. И дело не в качестве картинки и игры актеров, с этим там все как раз в полном порядке, просто не по душе мне сама идея, проповедующая искупление подобного рода греха. Я золотой дракон, я ангел возмездия, поэтому исповедую, проповедую и воплощаю в жизнь парадигму иного толка: намеренно убил невинного — умри. Откупиться, отмолиться, под юродивого закосить даже и не мечтай. Ей-ей. Иов безгрешный, и тот был наказан. А тут — такое.
И все-таки я принял дозу. Сумел. Добрался до заветного ящика, нащупал, не глядя, бутыль с черной этикеткой, плеснул в стакан прилично и, вспомнив чьи-то мудрые слова, что жизнь есть промежуток между двумя порциями виски, выпил залпом. Когда шотландский самогон сделал свое дело и в груди потеплело, я раскурил дрожащими руками сигарету и попытался разобраться с тем, что со мной произошло. Попытка оказалась неудачной. Оно и понятно. Копать глубоко пока не мог, еще не пришел в себя после необычного путешествия, а так, неглубоко, получалось форменная глупость: странноватый стишок из убого журнала забросил меня в Запредельное, а бесхозная кошка вернула меня назад.
Дурдом.
Как есть дурдом.
Стишок еще ладно, прикидывал я. Может быть. Быть может. Утверждал же поэт: из древней тьмы на мировом погосте звучат лишь письмена. Так что может, может быть. Разберемся. Но вот кошка... Кошки не могут ходить в Запредельное, не дано им, не то у них устройство, не те у них тактико-технические характеристики. А эта тварь неразумная там была. Точно была. Я лично видел ее Там. И тут одно из двух: либо она какая-то особенная кошка, либо и не кошка вовсе.
— Красопета, ты кто? — спросил я, сбил пепел с кончика сигареты в пасть бронзового пеликана и развернулся к шкафу. — Чего молчишь, чудовище?
Я опоздал. Не знаю, на сколько опоздал, на минуту или на секунду, но кошка с шерстью лунного цвета, опасаясь скорого разоблачения, уже исчезла. Испарилась. Будто и не было ее никогда.
Вот он, подумал я, тот горизонт, что меркнет, пронизанный струящимся безмолвием.
Подумал чужими словами. Своих слов у меня в ту секунду не было. И быть не могло.
Глава 7
Исчезновение загадочного зверя настолько меня ошеломило, что я на целых пять минут впал в ступор. Сидел не шелохнувшись, глядел в окно и тупо слушал, как лупят по стеклу тугие капли дождя. И не знаю, сколько бы так просидел — час, год, остаток жизни, — но на исходе пятой минуты ожил мобильный. Трубка осталась в кармане плаща, волей-неволей пришлось выбираться из кресла и топать к вешалке.
Звонил Ашгарр.
— Хонгль, черт тебя дери, — простонал он, — что там у тебя происходит? Волна докатилась. Колбасит не по-детски.
— Не поверишь, — стараясь говорить как можно непринужденнее, поделился я, — снип-снап-снурре, и чуть не окапутился.
Поэт секунд десять, наверное, молчал, прежде чем спросить осторожно:
— Ты хочешь сказать, что побывал в Запредельном?
Спросил, и сам, похоже, не поверил в то, что спросил о такой небывальщине. А я ответил просто и с некоторой бесшабашностью:
— Угу.
— Как это?
— Так это.
— Пьян или бредишь?
— Не то и не другое. Сам же почувствовал.
— Почувствовал, — подтвердил Ашгарр. — Но не поверил. Точнее поверить не захотел. — Помолчал напряженно и вдруг вспылил не на шутку: — Вот же блин! Опять ты в какую-то заварушку вляпался. Сколько уже можно? А, Хонгль? Скажи, когда повзрослеешь?
— Не нуди, — поморщился я. — Ведь обошлось же. Во всяком случае, пока.
— Знаешь что, друг мой ситцевый... — начал было Ашгарр.
Но я его осадил:
— Во-первых, не ситцевый, а золотой. А во-вторых, давай не будем разборку устраивать. А? Хотя бы сейчас. Приеду домой, тогда все и обсудим.
Как все натуры творческие, Ашгарр вспыльчив, но отходчив. Подышал какое-то время обиженно в трубку, но постепенно снизил градус возмущения до нуля и вскоре спросил уже совершенно спокойным тоном:
— И что там? Как? В очень опасную передрягу влез?
— Пока сам не понял, — признался я. — Не разобрался еще.
— А когда дома будешь?
— Скорее всего, не раньше двух. Тут в одно место еще нужно метнуться. А потом еще в одно подскочить.
— Береги себя, Хонгль, — попросил Ашгарр. — И дракона тоже.
Я пообещал:
— Постараюсь.
И прервал связь. Разумеется, телефонную, а не ментальную, ментальную при всем желании невозможно прервать. Так уж мы, нагоны, устроены, что постоянно чувствуем друг друга даже на расстоянии. Когда в меньшей степени чувствуем, когда в большей, но постоянно. Не знаю, что это — физиология, метафизика или магия, но так природа захотела, а зачем — не наше дело. Впрочем, было бы странно, если бы воплощения разных "я" одного дракона не чувствовали связи друг с другом. Ведь любой из нас может сказать о других нагонах: "Они — это я, а я — это они", и не соврет ни на йоту. Потому что в каждом из нас присутствует дракон, и каждый из нас в Ночь Полета присутствует в драконе.
Звонок Ашгарра меня здорово растормошил. Подумал, чего сижу сиднем? Как бы там ни было, а дела надо делать, за меня их никто не сделает. И приказал себе: а ну-ка, руки в ноги, и первый пошел.
По плану отработки рабочих версий собирался побывать на квартире покойной Э.Н. Фроловой, туда и намылился. Но перед выходом решил зарядить кастет Адлера, дабы не париться потом в машине. Решил и приступил незамедлительно.
К слову сказать, в соответствии с шестой статьей закона "Об оружии" оборот кастетов в качестве гражданского оружия в стране запрещен. Но плевали дикие вампиры на законы людей. Я бы диких осудил, да только было бы это с моей стороны вопиющим лицемерием. Дело в том, что у дракона Вуанга-Ашгарра-Хонгля, тоже имеется парочка подобных игрушек. Лично у меня, нагона Хонгля, кастет заводского производства, мне его лет тридцать назад преподнес ко дню рождения Серега Белов. Вещица, между прочим, знатная. Увесистая такая фиговина классического типа: литая бронза, кольца для пальцев полукругом, боевая часть усилена шипами. Не знаю как другим, а мне очень нравится.
У Ашгарра кастета нет. Поэт вообще не любит никакого оружия. У воина, у Вуанга, конечно, есть и, как у меня, с шипами. Только он у него самопальный. Аккурат перед московской олимпиадой один расконвоированный зек смастерил за блок болгарских сигарет "Родопи". Сделал, как умел. Коряво, но душевно. Расточил четыре гайки подходящего размера, приварил их к железнодорожному костылю, со стороны печатки насверлил дырок с резьбой и вкрутил в них шипы от беговых шиповок. Простая, но очень надежная и грозная вещь получилась. В сече без берегов самое оно, один вид страху нагоняет. Мой кастет по внешнему виду, конечно, не такой жуткий, как кастет Вуанга, это да, зато в него можно еще и Силы-силушки немного закачать. Нанес я в свое время на бронзу три неслабые цитаты из Великого Гримуара и провел надлежащий ритуал. Такие вот дела. И такие вот делишки.
Выложив кастет Адлера на стол, я еще раз попытался прочитать вырезанные на нем руны, но, как и давеча в кабаке у Жонглера, разобрал только одну, даже лупа не помогла. Плюнул я на это дело, насадил оружие на руку, сказал объявленное слово "Набир", закрыл глаза, сконцентрировался-сфокусировался и стал накачивать железяку Силой.
Получилось передать (замер происходил, как и обычно, на уровне чутья) что-то около восьмисот кроулей. Артефакт был готов принять еще, да я дать не мог. Сказать, что я удивился этому обстоятельству, значит, ничего не сказать. Сначала даже не поверил. Подумал, может, что не так с кастетом. И поскольку проверить наличие Силы можно лишь действием, попытался вырастить на фикусе пластмассовый финик. Обломился. Не получилось ничего с фиником, не было у меня Силы даже на такой пустяк.
Осознав, какую подлянку мне устроила судьба (осознание пришло не сразу, а лишь спустя несколько мгновений, когда ум сдался напору фактов), я не выдержал, схватил пепельницу и — да идет оно все прахом! — со всей дури запустил в окно.
Разумеется, срываться подобным образом не к лицу солидному дракону. И сейчас мне стыдно, очень и очень стыдно. Только единственное и могу сказать в свое оправдание: жизнь в облике человека здорово изнашивает нервы. Факт.
