Поведение жены вдруг представилось внятно, а затем в памяти прошелестел голос ненавистного до недавних пор багряного беса: 'Смени зверя, ты молод и он — лишь тень...'. Трудно принимать от врага совет, еще труднее — собственную жизнь, подаренную снисходительно и даже без условий. Мир так и норовит перевернуться, рухнуть, разбиться вдребезги...

Шагов Дорн не услышал — Чиа умела двигаться беззвучно. Дорн воспринял кожей взгляд, как луч весеннего солнца. Чиа умела смотреть так кротко, что любой гнев утихал.

Когда Дорн открыл глаза, в комнате уже было темно — собственные волосы более не рдели яростью и спешкой, а слабый огонёк лампады едва теплился и чадил: кажется, масло снова попалось негодное, зато очень дешёвое... Чиа улыбнулась мужу одними глазами — и пропала в сумраке соседней комнаты. Ночь еще густа, и жена, конечно, до неуместного крика спала. Последнее время она много отдыхает. Побледнела... Пожалуй, не все ладно с вынашиванием ребёнка, — вдруг остро резанул страх. Следом уколола догадка: а ведь Лионэла разговаривает намеренно сухо и строго! Для Чиа очевидно, что так отчитывать можно лишь здорового и виноватого друга Дорна. И ей — спокойнее.

— Что он сказал? — нетерпеливо переспросила Лионэла. — Это важно.

Дорн прикрыл глаза, надеясь, что ярость не вспыхнет, и тигр не вернётся. Лионэла порой в обхождении хуже врагов, и общаться с ней не проще, чем с советником Хэйдом... Но в своём доме, ночью, когда жена отдыхает — можно ли рычать? И как его ещё привести в чувство, чтобы усмирял кипение ярости, внятное для Чиа. То есть не был ребёнком.

Стало стыдно. Уже год друг Сэн с женой живёт в так называемом фамильном особняке нобов Боув, полученном очень давно, вместе с графским титулом и потому чаще именуемом 'замок Нод'. Уже год Лия пытается вести дом — так она это называет... Хотя что тут звать домом? Разве руины, величаво и бесполезно лежащие посреди огромного задичалого парка.

Еще в детстве Дорна последний, кто помнил замок целым — старый конюх — рассказывал, что полвека назад стены рухнули из-за пустых споров с кем-то не менее драчливым, чем сами Боувы... Алая кровь взыграла, и, когда нобы успокоилась, уцелели лишь сарай с имуществом слуг, конюшня и розарий: слуги вне спора дурных нобов, обижать лошадей алые не стали бы, а розы любила жена графа, как можно было огорчить её? Мысль, что руины замка тоже способны расстроить женщину, не проникла в кипящее боем мужнее сознание.

— Кто 'он' в твоём понимании? — попытался мирно уточнить Дорн после долгого молчания. Дыхание выровнялось, злость сменилась на виноватость пополам с раздражением. — Как далеко, по вашему мнению, вы с Хэйдом послали меня?

— Тебя ждал второй человек в прежней свите Рэкста, так полагал Хэйд, — отозвалась Лионэла. — Он опытный боец, перерожденец из алых. Итак, я слушаю!

Нехотя, еще не уняв раздражение, Дорн приподнял веки, прекрасно зная — его глаза сейчас малость звериные и даже, пожалуй, светятся... Зато в полумраке всё видно, как днём! Окончательно загнав тигра в логово и утратив его силу, Дорн бы и не приметил: Лионэла пятый раз щупает перешитое платье лишь оттого, что у неё дрожат пальцы. Золотая ветвь дара имеет свои особенности. Взрослея, такие нобы предпочитают не выказывать подлинных чувств. Даже перед близкими. Или не так: особенно пред близкими, которых не стоит попусту волновать. Значит, Лионэла сидит тут, чтобы Чиа мирно спала? Можно было понять сразу. Нужно было!

— К бесам Хэйда. Мне интересно твоё мнение, — проворчал Дорн, как-то сразу примирившись с ночным допросом.

— Кто я столице, чтобы иметь право на мнение, — Лионэла наконец отложила платье и позволила себе виноватую полуулыбку. — Все, что я могла — это выбрать время. Хэйд желал устроить встречу в иную ночь, но я отсмотрела все даты, и только в этой ощутила какую-то... нежданную пользу. Редчайшее стечение обстоятельств. Как пояснить? Я — золото, и хотя не могу учуять удачу или же предвидеть беду, но чую людей и их связи. Столица для меня подобна сложнейшей паутине влияний, где любая случайно затронутая нить создает звон и колеблет иные нити. Уже два дня всё вокруг колеблется и дрожит, хотя никто не трогает нити. Как еще пояснить? Словно нечто могучее не вмешивается, но присутствует и способно повлиять, если того пожелает. Как-то так... Могла бы объяснить точнее, сделала бы это ещё с вечера.

— А не сидела в темноте, исколов все пальцы, — усмехнулся Дорн. — Ладно же, признаю: когда я в гневе, могу обидеть кого угодно и не заметить что угодно. И еще ты права, он здесь два дня. Шкурой я учуял это, стал зол и беспокоен... Сэн спит?

— Пустырник, сон-трава и шишечки хмеля, — едва слышно выговорила Лионэла. — Можешь счесть это подлостью. Но один ты или вы двое, мне казалось, это в нынешнюю ночь не имело значения. Мой Сэн всё ещё болен. И я не намерена оправдываться.

— Да уж, заметно, — Дорн расстегнул пояс и отпихнул саблю в сторону. — Если бы я не был так голоден, я бы не был так зол.

Лионэла молча прошла к столику у дальней стены, на ощупь нашла и сдёрнула вышитую салфетку. Сразу запахло острее — курятиной в пряностях, хлебом, крепкой настойкой на травах. Дорн еще принюхивался и щурился, а поднос на ножках — на таких богатым лентяям подают завтрак в постель — уже был пристроен ему на колени.

— Лия, — промурлыкал Дорн, облизываясь.

— Тебя за кусок мяса купит с потрохами самый гнусный лесной разбойник, — улыбнулась Лионэла, и по голосу было понятно, как ей приятно слышать это своё имя, домашнее. — Кто пришёл на встречу, если ты так пылаешь?

— М-мм, с чесночком! Рэкст вроде бы звал его Кукольником... а, даже с имбирём? — вгрызаясь в курятину, невнятно прочавкал Дорн. — Еще звал горглом. О! Начинка из риса с грибами... Первый раз видел бой бесов. М-мм... сама запекала?

— То есть... погоди, бесы? Не один, а больше... оба? Нет, ты сказал 'звал', значит, вот кто колебал нити связей, даже и невидимый. Невозможно. Но ладно же. И второй, — голос Лионэлы стал ровно так спокоен, как это случалось с осени при проявлении крайней степени настороженности. — Кто же? Златовласого ублюдка Альвира я видела днём, он уехал на бал, а после к графам Кайд, в их загородное поместье. За тихоней-праведником, так и не знаю его имени, обещал проследить Хэйд. Клялся, что всё отменит, если тварь в столице.

— М-мм... он был там. М-мм, грибочки, — сопел Дорн, выуживая начинку из куриного брюха. — Он сдох там. Зрелище, скажу я! Да! Ради такого стоило выжить. М-мм, вкусно. А как он рвал его! В крошево, в лоскутки, в прах!

— Погоди, он — его? — вздрогнула Лионэла. — Или что-то не то с грибами, или... Я верно понимаю, что погиб Кукольник, поскольку некто смог порвать его и в порошок? Трудно усомниться, кто этот 'некто'! И — невозможно... Дорн! Прекрати мычать и чавкать. Кого же ты видел? Мне нужна определенность.

— Я обещал ему, что не видел его, так что я точно его не видел, слово графа Нод, — Дорн облизал пальцы, с сожалением принюхался к обглоданному скелетику. — Отвратительно мелкий курёнок. Я только вошёл во вкус.

— Ты видел его? — Лионэла сделала ударение на последнем слове, вздрогнула и замерла. -Определенно, так. Но, если все верно, уцелел ли Ул?

— Слово Боува: я его не видел, поэтому я никак не мог спросить, а он бы точно не ответил, что Ул ему враг и что при следующей встрече они то ли подерутся, то ли помирятся, сами пока не знают... но, выходит, Ул жив, — Дорн выговорил всё это залпом и немедленно выпил обжигающе крепкую настойку. Сморгнул, потянулся к толстостенной чашке с тепловатым морсом. — Брусничный! Моя Чиа готовила. Эй, а ты умеешь бледнеть. Прям как человек. Переживаешь за друга Ула? А убили бы меня, ты бы тоже побледнела или пробурчала брезгливо: 'Он так и не вырос'.

— Ты... ты везучий негодяй, — Лия забрала поднос и отвернулась, чтобы отнести на дальний столик, а заодно спрятать лицо. — Мне следует всё обдумать.

Дорн сыто потянулся и прижмурился, наблюдая, как Лия ходит из угла в угол, слепо трогает стулья, кивает своим мыслям, вздыхает... спотыкается и наконец-то садится у стола. Хотелось извиниться за свои недавние мысли. Разве на такую умную дурёху можно обижаться? И, увы, разве можно её запросто понять и принять с её странностями? Три щуки золота — всё оставшееся после устройства свадеб и дороги до столицы состояние семьи Донго — Лия истратила или распределила впрок до медяка, безжалостно и хладнокровно. На отепление нищенского сарая графа Нода, на два платья для визитов, на лекарства для Сэна и регулярные закупки свежей зелени для Чиа — та не может без зелени, даже зимой, когда её запросы обходятся ужасно, непомерно дорого.

Наверняка купленный вчера курёнок вне планов. И уж точно он был разделён так же рационально: потроха для больного мужа, кожа и лапы на суп, прочее — рычащему после боя хозяину дома... ведь его и ранить могли!

— Эй, немочь голубых кровей, сама-то ужинала? — тяжело вздохнул Дорн.

— Да.

— Ври Хэйду.

— Да!

— Еще два дня такой сытости, и ты начнёшь светиться насквозь. Пошли к Лофру в гости, а? Там ох как кормят... подумаю, и уже в пот бросает, заранее.

— Почему ты не желаешь знать очевидного? За матушкой Улой приглядывают. За тобой теперь уж точно следят. — Лия покачала головой. — Это столица. Мы не имеем права выживать и подниматься за счёт сложностей, создаваемых тем, кто нам дорог. Мы не имеем права вступать в альянсы, подставляя тех, кто нам дорог. Мы не...

— Я вижу, но я пользуюсь теми, кто мне дорог. И мне не стыдно, а с твоей щепетильностью мы сдохнем.

— Сам ври Хэйду, что пользуешься и что не стыдно, — вскинулась Лия, сразу же зажала рот ладонью и опасливо покосилась на тёмный проем двери.

— Чем ты опоила Чиа? — Дорн усмехнулся без раздражения и пояснил: — Она спит, не шепчи. Даже не учуяла, что я свечусь от злости. Вскочила на мой крик, но так и не проснулась. Кстати — благодарю. Слышала? И ещё извиняюсь.

— Не знаю состав. Матушка Ула прислала по моей просьбе.

Дорн кивнул и задумался.

— Нельзя к друзьям. Ладно, тогда вот что: я дал слово Боува тому, кого не видел, что устно передам его послания князю, бесу Альвиру, Хэйду и Лофру. И еще кое-кому, но это отдельно, это личное.

— Погоди, ты видел его и говоришь о нем спокойно, даже охотно, — нахмурилась Лия. Подвинула лампаду, жестом предложила Дорну место, дождалась, пока тот переберётся к столу, и постаралась рассмотреть выражение его лица. — Дорн, не важно, что ты обещал. Мне надо знать: Рэкст возвращается?

— Рэкста больше... нет, — Дорн осторожно выбрал ответ среди своих предположений и догадок. — Нет и не будет. Долго? Никогда? А, разве важно! Главное в ином: я свободен сменить зверя. Точно. Почти понял, как это сделать. Только на кого? Он бы мог сказать прямо, а не намёком!

— Устно передать... это великолепно, — ядовито улыбнулась Лионэла. — Возьми из денег на еду сколько надо, немедленно найми самую дешёвую карету, лишь бы закрытую, ведь Чиа мёрзнет. Пора нам всем плотно позавтракать.

— Неужели? — приятно удивился Дорн. — Бегу!

Утро еще не разрумянилось, когда ветхий возок, влекомый дряхлым мерином, перестал скрипеть полозьями по снегу, едва покрывающему булыжники, и замер. Кучер покашлял, намекая: пора платить.

— Нам точно сюда? — задумался Дорн, ссыпал мелочь в варежку кучера, спрыгнул на обледенелую брусчатку и открыл дверцу.

Он подал руку Лионэле, и ноба с видом княгини спустилась из драного возка. Она безмятежно отряхнула соломинку с побитой молью меховой накидки и обвела взглядом тихую площадь, кованые решётки особняков, статуи драгоценного розового мрамора при парадных входах и замерших изваяниями стражей в безмерно дорогих шубах, при позолоченных алебардах... Никакой неловкости Лионэла не испытывала, или не выказывала. А вот Чиа — наоборот, так и ёжилась от особенного, душного и гниловатого настроения этого безмерно дорогого места. Вервр-лань скользнула из возка и сразу прильнула к боку мужа, уткнулась в его плечо. Последним на площадь ступил Сэн — кое-как сполз с драных подушек, оперся на саблю, как на палку. Побрёл к ближней кованой ограде, привычно делая вид, что двигаться ему ничуть не трудно.

Княжеский треугольник, или просто Треугольник — площадь, куда выходят фасады легендарно дорогих постоялых дворов, а вернее, дворцов. Ранним утром здесь так тихо, что слышен шорох падающих снежинок. Дзынь-дзынь-дзынь... здесь, по мнению Дорна, и мысли, и снежинки звучат, как монетки. Здесь и лучи солнца — золотые нити. Сюда никогда, совершенно никогда, не приходят пешком. Но всяко лучше пешком, чем при таком-то выезде!

Лионэла прищурилась, поправила прядь волос, выбившуюся из-под просторного капюшона — и бестрепетно направилась вверх по мраморным ступеням. Дворец Трайд был самым помпезным из трёх. Дорн прикрыл глаза, отчаянно недоумевая... и все же смолчал, не желая обесценивать надетое заранее выражение ленивой скуки.

Громадный лакей ожил. Его шуба, намёрзшая коростой льда на плечах, заскрипела, когда великан поклонился и распахнул перед гостьей дверь. Дорн убрал руку с рукояти клинка и по-настоящему расслабился. Золотая кровь — что делать, когда она взыграет, даже алым нобам делается слегка завидно. Сейчас Лионэла приняла важное решение и идёт к цели, и такой ей не надо проламывать стен. Лакеи с поклоном распахнут любые двери, — ей ведь нельзя не открыть прямо теперь. Никто не умеет сплетать альянсы и строить связи так, как золотая ветвь дара. И никто не умеет производить столь сокрушительного впечатления своей исключительной важности.

— Немедленно доставьте адресату, — без выражения велела Лионэла. Обернулась, миновав двери. — Мы пока что намерены позавтракать, вот список блюд. Сервируйте в малом нефритовом каминном зале на... да, на пять персон. Ближе к полудню я уточню число гостей к дневному чаю и укажу, где мы собираемся отобедать. Пригласите распорядителя, мы обсудим блюда. Это, учтите, очень деликатная тема.

Сэн всё стоял у ограды, щурился и сонно, почти бессознательно улыбался. Дорну вдруг пришло в голову: кажется, друг лишь сейчас вдохнул полной грудью зиму и осознал, что пришло её время. На щеках наметился румянец... то ли ему сегодня лучше, то ли от вида Треугольника в алом проснулся азарт.

Вроде бы однажды, еще по молодости, ныне покойный дед Дорна гулял близ Треугольника и заявил насмешнику-богатею из бесцветной знати: 'Следует смиренно подарить алому всё, что он не может купить. Иначе дарить станет нечего'. И деду подарили. Он ведь был почти трезв и зол до того, что сабля звенела, норовя выпрыгнуть из ножен...

Казалось очень странно шагать в стоптанных сапогах по драгоценному мрамору, укрытому шёлковыми коврами, не имеющими цены. С подмёток облетал лёд, звенел и мелкими кристалликами катился, чтобы таять повсюду и разрушать идеальный порядок дворца, всегда готового к встрече очень важных гостей. Дорн втягивал носом запахи и настроения — и все более внятно понимал: да, он и есть особенный гость. И, войдя в этот дворец, никто из друзей Лионэлы не останется прежним. К добру или худу, но голодная зима закончилась... а с ней иссякла и относительная, фальшивая независимость от дел столицы.