Настя, как бы очнувшись, опустила глаза, зарделась ярким румянцем. Совсем еще юная, не более шестнадцати. Худощавая, с чуть детскими чертами лица, нежной кожей, зелеными глазами и светлыми, почти золотистыми волосами — в ней, несомненно, присутствовала добрая доля польской крови. Светло-зеленое платье, синий бархатный кунтуш, кожаные сапожки, бирюза в ушах и агатовое "намысто" на шее.

Чуть отойдя, не удержалась и еще раз быстро оглянулась.

— Какая девка! — простонал за спиной Данила.

Обернувшись, я увидел, как ярко пылают его глаза. Он даже восхищенно приоткрыл рот.

— Настоящий ангел! Боже ж ты мой!

Дверь вновь отворилась. На пороге появилась еще одна женщина. На этот раз постарше — лет тридцати. Собранные ниткой жемчуга каштановые волосы волнами спадали на плечи из-под небольшой кокетливо сдвинутой на бок бархатной шляпки. В ушах сверкали бриллианты. Под стать им сапфирами сияли голубые глаза. Аристократичные черты — тонкий ровный носик, упрямо поджатые губы и румяные щеки.

— Пане Василий, ты просто так от меня не отделаешься! И не надейся. Буду ездить каждый день, пока дело не решу.

Голос приятный, с бархатинкой. Слышен легкий акцент.

— Та, что ты, пани Мирослава. — Генеральный судья развел руками. — Сама должна понимать — дело не из легких. Только зацепи тех монахов, сразу начнут царю доносы строчить...Грамотные, бестии. А гостям... гостям мы завсегда рады. Были бы целы бумаги...

Глянув в мою сторону, сопровождавший ее богато одетый пожилой грузный мужчина с нездоровой отдышкой и темными кругами под глазами оборвал фразу на полуслове. Изо всех сил пытался что-то вспомнить.

— Ты кто? А, понял. Степан докладывал... от Искры... погоди немного.

Обратила на меня внимание и панна. Скользнула холодным, безразличным, и презрительным взглядом. Напускное. Меня не проведешь.

Слуги угодливо открыли дверцу кареты.

Проводив даму, Кочубей повернулся ко мне. В который раз я сегодня подвергся смотринам.

— Давай письмо!

Он тут же, на месте, его вскрыл. Бегло прочитал. Раз, потом еще раз. Прикрыв на мгновенье глаза, задумался. Вновь, словно покупая коня, посмотрел на меня долгим, тяжелым взглядом.

— Так... так...

— Еще полковник просил передать, что серьезно болен. Когда я отбывал не мог подняться с постели...

— Пить нужно меньше... Просит Иван, чтобы тебя на время оставил здесь. Звать-то как?

— Андрий Найда.

— Ты, Андрию, часом грамоте не обучен?

— Обучен, пане.

— Вот и хорошо. Утром пойдешь в канцелярию к Ивану Чуйкевичу. Скажешь, я прислал. А пока... Степан определит...

После чего, скомкав письмо в кулаке, исчез за бесшумно затворившейся дверью.

Моя беседа с дворецким зря не прошла. Степан "определил" с максимальными удобствами. Пусть и не в господском доме, зато без соседей и в комнате с "настоящей" кроватью. Больше того — свел в кухню, где нас сытно "нагодувалы".

Спал я крепко и на этот раз без сновидений. Кошмары по убиенным накануне мазурикам не мучили. Впрочем, как и вещие сны. Может, тому способствовала погода. С вечера начался нудный, моросящий дождь и шел всю ночь. Буянивший днем ветер понемногу стих и проснулся вновь только под утро вместе со мной. Сразу нахмурил лоб, раздул щеки и погнал висящие над головой тучи прочь, на восток. В просветы между облаками то и дело проглядывало солнышко. И хотя по-прежнему было прохладно и сыро — на душе сразу посветлело.

В канцелярию к Чуйкевичу я так и не попал.

Запыхавшийся слуга передал приказ Кочубея немедленно явиться к нему.

Сегодня гордость Степана, белые мраморные ступени, потеряли свой лоск, пестрели множеством грязных отпечатков. Добавились еще и мои.

Ступая вслед за дворецким, удивленно поглядывал по сторонам. Казалось, что перешагнул не порог, а столетие. Светлые комнаты с высокими потолками, ковры, деревянная, украшенная резьбой мебель. Мягкие, обтянутые бархатом кресла и диванчики, серебро подсвечников, бронза и фарфор статуэток, хрусталь графинов и бокалов. На стенах — дорогое оружие, гобелены, картины.

Как отличался дворец генерального судьи от убогой хибары Овсия! Бездонная, непреодолимая пропасть!

В кабинет Василия Леонтьевича Степан сунуться не посмел. Видать, хозяин не в духе. Кочубей, одетый в бархатный с золотым шитьем халат сидел за столом из красного дерева, на котором в живописном беспорядке разбросаны бумаги. Задумчиво крутил в руке гусиное перо.

Немолодой, нездоровый, грузный человек. Хотя, возможно, его внешность обманчива. Глаза живые, движения энергичны. Гладко выбрит. Усы и волосы, обильно посеребренные сединой, аккуратно причесаны.

За спиной Кочубея, буравя меня взглядом, замерла, словно готовая к прыжку пантера, его жена Любка. Внешне она, несомненно, походила на младшую сестру Параску. Вот только черты лица резче, жестче. Уж ее бы я ни за что не рискнул назвать тетушкой.

— Как спалось тебе у нас, голубе? Мухи не кусали? Накормить случайно на забыли?

Начало не особо ласковое. Я пока не мог понять, откуда ветер дует.

— Благодарю пане Васылю. Все хорошо...

— Смотри, хорошо смотри, Любка! — Кочубей испытующе глянул на жену. — Иван пишет, что вы с Параской его знаете... Чей-то он там крестник... что ли...

— Хоть убей, Васылю, не припомню...

"А придется! — подумал я, начиная внушение. — Ну, давай же, "вспоминай", упрямая баба, "родственничка". Крестную Степаниду помнишь? Нет? Да! Да! Так вот — я ее внучек. И сомневаться не смей! Не смей ? говорю!"

— Подожди! Кажется он... Точно, он! Степаниды, крестной, внук. Смотри, какой вырос... изменился, враз не признаешь.

— Не ошибаешься? Уверена? Это крайне важно...

— Да он это! Он... Пойду я... Не могу больше. Что-то голова разболелась... Звенит, словно тот медный казан, времени-то, сколько прошло... Разве всех упомнишь...

Массируя рукой затылок, Любка вышла из комнаты, оставив нас с Кочубеем наедине.

Похоже, Василий Леонтьевич немного успокоился.

Но уже следующий вопрос показал, насколько глубоко я ошибался, и сразу поставил меня в тупик:

— На Сечи значит был? Хорошо... Так под чьим началом?

Как не хотелось, но пришлось пошарить в мозгах и генерального судьи. Убедить в несуществующем. Теперь уже он держался за голову.

— Знаю! Славный был атаман! Рано голову сложил... Хорошо. Добро... Скажи-ка мне, Андрию, как на духу, случайно не ты побил ватагу Крывого Пивня?..

Я постарался изобразить недоумение.

— ... в Будыщанских ярах...

Его глаза вновь подозрительно сощурены. Молчание затянулось. Я чувствовал, что лгать не стоит, да и с телепатией боялся переборщить.

— Я, пане Васылю.

— С теми двумя сопливыми хлопцами?

Я молча кивнул.

— Значит четверых вместе с Пивнем насмерть, а пятому по локоть руку?

— И откуда только вы все знаете? Неужели мои слуги проболтались?

— Чин у меня такой... Должен все знать, — потеребив правый ус, Кочубей все же раскрыл источник информации. — Нет, не они! Тот, что без руки умирал в Будыщах. Попу перед смертью покаялся... Вот только не верю я! Не верю, и все тут! Чтобы ты один против всех... Да еще и Пивня... Хоть и кривой был, но рубака еще тот... В жизни не поверю!

Задумавшись, Кочубей прикрыл глаза и стал покусывать кончик пера. Потом, приняв решение, резко бросил его на стол.

— Пошли! Болтать языком все горазды... Посмотрим на тебя в деле. Степан! Степан! А ну, крикни Мацюру, Шмеля да... да Смолия. Пусть сабли возьмут. И ты, голубе, бери свою сабельку да и выходи... во двор.

Одно дело разогнать ватагу неумелых мужиков, а совсем другое "бытыся з вправнымы козакамы". Но делать нечего. Как говорит Жаклин: "Назвался груздем — полезай в кузов".

С любовью посмотрел на арабский клинок: не подведет! На моей стороне быстрота реакции, сила, оружие, опыт поколений и... телепатия. У них же — всего лишь численное превосходство.

Но, как оказалось, и это немало...

В парке уже собрался народ. Похоже, новости здесь разлетаются мгновенно. Слуги, охрана, канцеляристы, словно заранее знали о предстоящей потехе. Соблюдая кастовость, негромко переговариваясь, толпились в стороне и, похоже, делали ставки. Рядом с Кочубеем стояли Любка, Мотря и ее зеленоглазая подруга Настя.

Рассматривая противников, я скинул тесноватую куртку и, немного подумав, рубаху. Вспотею, налипнет пыль, ... а стирать кому? Наверное, за меня из всех присутствующих переживали только братья Кумедни да еще побледневшая и глубоко дышавшая Настена...

Двое из трех соперников мне знакомы — вчерашние сторожа у ворот. Старший, которого звали Мацюрой, явно не испытывал восторга от предстоящей баталии. Бывалый вояка прекрасно понимал, что с оружием шутки плохи. Тот, кого звали Шмелем, крупный и сильный, казалось, был не слишком поворотлив. Из расстегнутой рубахи выглядывала густо заросшая черными волосами грудь, на которой, как и у меня, висел медный крестик. Единственный, кто радовался предстоящему поединку, так это завистливый Смолий. Юнцу не терпелось свести счеты с заносчивым незнакомцем: "случайно" рубануть саблей, пустить кровушку.

— Начинайте, только бережно! Смотрите, хлопцы, не порубайте мне гостя. Я хочу только посмотреть... до первой крови — и сразу отходите. Слышите?

— Слышим, пане! — за всех ответил Смолий. — Мы осто... ро...жненько... совсем...

В этот момент раздался стук копыт и скрип колес. Во двор въехала карета пани Мирославы Дольской. Слуга помог ей выйти. Поздоровавшись, она встала рядом с Кочубеем.

— Начинайте!

Затягивать поединок я не собирался. Отбил пробный выпад Шмеля, крутнулся, нырнул под руку Мацюры и, уклонившись, от зазубренной "шабли" Смолия, сильно ударил его ногой в солнечное сплетение. Вновь парировал удар Шмеля, едва не прозевал выпад Мацюры — "шабля" просвистела над ухом. Ударил по ней сверху арабским клинком. И вновь металл, взвизгнув, рассыпался мелкими осколками. Один из них вонзился в бедро противника. Охнув, он присел. На шароварах расползалось темное пятно крови. Растерявшегося Шмеля чуть отвлек ложным выпадом, и ударил ногой в коленную чашечку. Тем и закончил представление, длившееся не более десяти секунд.

Зрители оцепенели в шоке, пытаясь понять, "переварить" увиденное. Я же подошел к лежащему на земле Смолию, испугавшись, что ненароком убил парня. Но, слава Богу, тот дышал и постепенно приходил в себя.

— Андрию,.. — не то простонал, не то прошептал Кочубей. — Ты же мог их поубивать... Зачем?

— Твоя милость хотела проверить... Разве не так? — глядя ему в глаза, жестко переспросил я. — Проверили?

— Прочь с моих глаз... Нужен будешь позову... хай тоби грець...

Пострадавшим от "потехи" уже оказывали помощь.

За спиной я услышал дрожащий от волнения голос Мирославы, отчего акцент стал еще заметней.

— Пане Васылю! Отдай мне этого козака! — просила она, словно я был всего лишь занятной плюшевой игрушкой.

И, после секундной паузы:

— Не могу! Не могу, вельмышановна! И хотел бы, та не могу! Родственник он. Дальний родственник моей Любки... Принесла же нелегкая...

* * *

Уж не знаю, какие она нашла доводы, но всего пару часов спустя Кочубей велел сопровождать панну в имение.

— Проведешь к дому и все, возвращайся. Разве что не успеешь засветло, тогда, пусть завтра, утром... Сам уже смотри...

Мне показалось, что в его усах притаилась хитроватая ухмылка.

Пани, удобно пристроившись на мягких подушках, ехала впереди, я следом. Оставалось только лицезреть ее шикарные каштановые волосы и еще двух казачков, молча скакавших рядом.

Они то и дело бросали в мою сторону недовольные взгляды, но конфликтовать не решались. То ли наглядный урок усвоили, то ли не велела госпожа.

Я тоже зря на рожон не лез. Больше того — долго не мог понять, где мое место? Да и вообще, какую роль играю? И что значит ухмылка Василия Леонтьевича.

Вначале ехали по знакомому "шляху" ведущему к Будыщам, затем — по Зеньковскому тракту и, наконец, свернули на проселочную дорожку.

Дождь прекратился только утором, из-под копыт лошадей летели комья грязи, а колеса кареты оставляли за собой глубокие борозды.

Наконец пани Дольская удосужила меня вниманием. Оглянувшись, лукаво блеснула голубыми озерцами глаз. Словно что-то хотела сказать, но затем передумала.

Я старался ехать, будто на соревнованиях по выездке — ровно держа спину, легко и грациозно, как требовал Збигнев Шевич, старенький учитель по верховой езде и фехтованию частной школы-пансиона в неимоверно далеком будущем.

Мирослава, слегка передернув плечами, отвернулась. Честно говоря, меня это если не разозлило, то подзадорило. Не выдержав, решил "заглянуть" в ее мысли... Лучше б этого не делал!

"Самец, бесспорно, хорош! — думала она. — Но слишком уж пыжится. Да и грязен, наверняка, как все прочие. Потом воняет и конским дерьмом... Когда же эти скоты научатся мыться?"

Наверное, вся кровь собралась в моих щеках. Мирослава была права! Последний раз я купался... ну, скажем, несколько дней назад.

Как быстро с человека слетает налет цивилизации! Стоило попасть в надлежащие условия, и триста пятьдесят лет — мигом долой: рублю головы, скачу верхом на коне, пыжусь, раздуваю щеки, топорщу усы. Напрочь забыл о чистом носовом платке, белье и мобильном телефоне. Совсем одичал. Бреюсь и то по праздникам. Есть! Зубы, хоть и солью, но чищу регулярно.

От этой "маленькой победы" на душе сразу посветлело.

Не успели мы въехать в лес, как увидели лежащую поперек дороги сосну. Кучер остановил карету. Повернулся к подъехавшему охраннику:

— Черти тебя б подрали, Ян! Это ты, надумал ехать через клятый лес. Твердил — суше... Нужно было возвращаться прежней дорогой! Тьфу... А теперь-то, что делать? Назад?

— Да разве ж я знал! И большая же зараза! Вчетвером наверно не сдвинем. А если лошадьми?

— И вовсе с ума спятил? А вязать чем? Да тут и лошадьми...

И здесь во мне взыграло ребячество. Быть может, захотелось удивить, поразить эту заносчивую гордячку.

Соскочив с коня, подошел к сосне. Не обращая внимания на ветки и колючую хвою, присел, обхватил руками ствол. Не без труда, но все же оторвал от земли, приподнял и, медленно ступая, сдвинул в сторону.

Наградой мне стали открытые в изумлении рты крестящихся кучера и казачков, благосклонная улыбка панны.

Путь был чист, зато я — еще более грязен. На одежде, руках налипли смола и мусор хвойной иголки. В общем, весь остаток пути на себя злился.

"Нашел перед кем пыжиться! Ты для нее как был, так и останешься грязным скотом. Тоже мне, герой-силач! "Дурнык" и только! Ну поехали бы назад... Часа три-четыре в коляске панночке никак не повредили. Глядишь, спеси поубавилось бы..."

За лесом простирались убранные поля. А за ними — селение.

На главенствующем над местностью холме находился господский дом, более походивший на средневековый замок. Правда, размером поменьше. Признаться — я был поражен до глубины души: до сих пор ничего подобного здесь не доводилось видеть. Двухэтажный, с "настоящими" башнями, обнесенный каменной крепостной стеной, где незрячими глазами зияли бойницы.