Четыре возраста Нулизы-сан

— Я пойду! — с ужасом услышала Восьмая собственный голос.

— Я пойду, — проворчала Седьмая. — Не о чем спорить, херню спорола.

Тенрю посмотрела на восемь зеленых огоньков.

— Как там дальше, не знаю. А сейчас — девчонки, спасибо!

И опять без перехода скомандовала:

— Схема два! Быстрее!

Восьмерка едва успела разбежаться на уставной кабельтов — как с гулким звоном флагман приняла вторую форму. Легкий крейсер “Тенрю”, пять тысяч тонн, лидер отряда эсминцев — именно из этого класса кораблей всегда назначали флагманов школьных девяток. Именно для такой вот цели: вести за собой на крупную дичь.

— К полному ходу! Держите мне спину! Просто держите мне спину! Товсь! FORWARD!

“Надо расспросить, — Восьмая летела по взбаламученной воде кильватерного следа, — как прошла инициация? Каково быть кораблем-оборотнем?”

Нагато не оставила тридцатых без поддержки. По курсу и по сторонам падали блок-снаряды, взлетали бело-фиолетовые водяные столбы, перевитые густо-багровыми жилами осажденной взвеси. Глубоко под ногами, отсекая возможную помощь снизу, разрывались боеголовки торпед. Уровень звукового давления снова превзошел порог и чуткие мембраны гидрофонов закрылись. Глухие подводные удары отзывались мелкой дрожью коньков. Марка тридцать — просто значок на карте. Вода здесь ничем не отличается от воды в миле к северу или к западу. Разве что — взвесь девяносто два. Воздух — семьдесят! Восьмая вспомнила, как заучивала в Школе: “Семь-десят — радиоволны висят”...

— ATTACK! FREE FIRE!

Ход полный! Вокруг черные туши, явно не успевшие опомниться от спец-заряда; и девятка летит прямо по хребтам оглушенных гвардейцев, рубя и полосуя на оба борта. Тенрю с налету перепилила корпусом половину штабных и теперь изо всех стволов расстреливает демона-симбионта — пока не отошла от шока его хозяйка, она же повелительница стаи.

Очнувшийся гвардеец всеми десятью щупальцами вцепляется в Третью. Четвертая расстреливает кальмара — ее саму пробивает насквозь шипом твари-богомола. Восьмая располовинивает шипастую тварь, отмахивается от попытки цапнуть за коньки. Седьмая пробует подхватить Четверку на руки — но тело уже разлетелось в брызги: демон-”они” выстрелил с пяти шагов, пробив корпус “Тенрю” насквозь. Первая и Вторая, визжа от страха и ярости, полосуют демона в упор; всплывший гвардеец отхватывает правую металлорезку Первой — вместе с рукой!

Седьмая и Пятая, оправившись от шока, забивают в демона гарпуны — регенерации стоп! Шестидюймовки Тенрю живо разбирают врага на куски.

Вторая добивает обидчика напарницы, но помочь Первой теперь может лишь хорошая операционная. Восьмая крутит головой по сторонам: какая там операционная! Тут перевязываться некогда! Удар под ноги — прыжок — проворот направо — удар за спину — поворот налево. Столкнулись спинами с Третьей, скатившейся по гребню. Дружно вбили копья в ракоскорпиона; разлетелись — между ними раскрылась чья-то пасть; заряд в нее! Поворот — блок древком — длинный выпад — удар в мясистый нарост: голова-жопа? Какая разница, если копье взяло! Как флагман ухитряется лупить из шестидюймовок, и не попадать в своих?

Под ногами вскипает вода — всплывает нечто громадное. Кракен? Демон-”они”? Да нет же, демона только что разнесла Тенрю... Неужели...

Сквозь воду выстреливают шипованные гребни, потом черная лоснящаяся гора спины; потоки воды и зеленая пена взвеси — в море и воздухе одинаково! Больше девяноста!

Над волнами возносится повелительница Стаи. Тридцатый отряд застывает на мгновение, ошеломленный жутким видом живой горы. Бахрома сине-черных щупалец, клешней, иглоподобных наростов — и посреди, как в раковине, безукоризнено красивая женщина, вполне человеческого вида. Только ростом более трех метров, а вместо глаз красные угли — ни зрачков, ни радужки.

Отряд замирает всего на миг — но химе достаточно. Молниеносно определив слабейшего, повелительница приканчивает Первую. Сбивает в сторону сразу два чьих-то трезубца — и смеется, смеется, смеется! Привлекательно и отвратительно. Выпад! Шестая и Пятая едва успевают увернуться. Седьмая ломает копье о хитиновую спину живой горы-симбионта... Восьмая понимает, что нужно сделать — но не успевает, химе резко поворачивается к ней боком, подставляя копью почти непробиваемую черную чешую, под которой ночник даже днем показывает кипение горячей крови.

Лицом повелительница стаи оказывается точно к флагману тридцатой девятки; в тактической сети раздаются первые с начала мясорубки слова:

— .. И се ни щитом ни бронею... FIRE!!!

Легкий крейсер “Тенрю” разряжает все: шесть горловин торпедных аппаратов; четыре шестидюймовки, зенитный калибр, добавленные при модернизации короба с ракетами. Багровые трассы; оранжевые полотна огня, ощутимо горячий воздух — если бы не экзоскелеты, никому не выжить!

И со всех сторон в тело химе уходят бело-золотые иглы выстрелов с обвески канмусу — такие маленькие, такие жалкие перед крейсерским калибром!

Лицевые пластины шлемов заливает потоками взвеси, микрофоны отключаются: звук за болевым порогом. Восьмая крутится вслепую, сцарапывая с бронестекла грязь и тыча копьем под ноги: только там нет риска задеть своих. Очередной выдох крейсерского калибра сжигает всю органику — и взвесь тоже! Шлем очищается. Завершив поворот, Восьмая утыкается плечом точно в бок химе!

Гарпун давно забит в кого-то черного; Восьмая проворачивает копье под правой рукой, сшибая верхушку невысокой волны — и всей силой вгоняет копье в багрово-черный шов между сизо-фиолетовыми шестиугольниками чешуек.

Для химе это последняя капля — громадное тело теряет упругость, живость, оплывает вылитым тестом. Наверное, существо сейчас кричит — или погибает молча? Или...

Химе рушится в кашу из кусков собственной гвардии, ошметков демона — и уцелевшие канмусу тридцатого радостно визжат!

— Периметр! Периметр, овцы! — пытается переорать победительниц флагман. — Их вокруг еще как грязи! Шестой не вижу! Шестая!

Пока Восьмая крутилась вслепую, с залитым вражеской кровью шлемом, Шестую отбросило на полкабельтова в сторону, и теперь она отчаянно машет сломанным о кого-то трезубцем. Пятая и Седьмая бросаются к ней.

— Восьмая, оранжевый дым! Всем принять первый тюбик! Доклад!

— Вторая.

— Третья.

— Пятая.

— Восьмая. Дым пошел.

— Седьмая! Седьмая!

— Я чуть-чуть не успела! Тенрю! Чуть-чуть!

— Что с Шестой?

Отвечает Пятая:

— Шестая убита. Седьмая потеряла сознание.

— Вкалывай ей третий тюбик, живо. Восьмая, следи за небом, наводи Валькирию. Третья, к Пятой. Тело Шестой упаковать в пластик, Седьмую тащите сюда. Вторая, прикрывай чем хочешь!

В грязно-зеленом куполе взвеси разрастается белая паутина. Нити ее утолщаются, расширяются, превращаются в ленты — пока Восьмая, наконец, не догадывается, что это вовсе не паутина — а полосы чистого неба. Кровь глубинных, фонтанами хлеставшая над схваткой только что — оседает. И на радаре, где Восьмая пытается высмотреть Валькирию, заметно, как изменилось движение общей массы глубинных. Им теперь не до конвоя!

Кстати, отряду тоже: резались всего минут пятнадцать, но за это время конвой отдалился на десять миль. На восемнадцать с половиной километров, если кому интересно посчитать сухопутными мерками.

— Нагато — Тенрю.

— Нагато.

— Цель уничтожена. У нас минус три. Снимайте нас.

— Я видела. Молодцы. Буду должна. Беркана!

— Беркана. Оранжевый дым, эвакуация — принято.

Восьмая впервые видела Валькирию вблизи. Серебристое тело — не меньше той же Тенрю, когда она крейсер. Полное презрение к законам физики — впрочем, Восьмая дома видела похожее... Зря она вспомнила о доме. Вот здесь, вот сейчас — не стоило бы: в шлеме слезы не вытереть, глотать приходится.

Валькирия опустилась с ювелирной точностью, прямо на воду. В борту летучего корабля откинулась площадка-балкон. Выскочили сине-серые камуфляжники, сверкая чистыми лицевыми стеклами — уже со стропами, прихватками, прочим снаряжением спасателей. Бережно приняли тело Шестой. Втянули мало что соображающую Седьмую. За ней на погрузку пошли остальные. Взвесь исправно выдуло холодной воздушной завесой — Восьмую проморозило даже сквозь гидрокостюм. Или это ее затрясло от огорчения и страха? Дорого досталась Тенрю черная полоска; впрочем — та же Шестая бы обиделась. Она-то пошла на химе сама, и не стала бы упрекать флагмана... А Нагато и вовсе могла приказать. И приказала бы: у нее конвой. И груз конвоя. И это как раз Тенрю настаивала, чтобы перворазницы могли выбирать...

— Самая сучья часть нашей работы, — к шлему Восьмой внезапно прижался шлем Тенрю, которая даже после всего этого запрыгнула на борт сама, — считать, в каком варианте нас будет проклинать меньшее число людей. Потому что совсем без этого не получается.

И привычно рявкнула:

— Отряд!

— Вторая.

— Третья.

— Пятая.

— Седь... мая...

— Восьмая.

— Отряд! Всем — награды и повышение. Сейчас вас проводят — костюмы снять и спать. Что хотите с меня — но вы дело сделали. Оно того стоило!... Беркана — Тенрю.

— Есть Беркана.

— Голову химе погрузили?

— Пять минут. Пиломеч завяз в шкуре. Как вы их пробиваете?

— У Восьмой спроси. Она вообще броском наловчилась.

Динамики говорили о чем-то еще. Но Восьмая уже не разбирала ни слова. Едва переставляя ноги, следуя за беловолосой девушкой в летной форме, она вошла в небольшую комнатку. Там скинула гидрокостюм просто на пол — и вытянулась на широкой лавке. Как Беркана укрывала ее толстым шерстяным одеялом, как пристегивала от качки, Восьмая уже не чувствовала, провалившись в сон — простой, черно-каменный, без сновидений.

* * *

— Сны — это дело такое... Печальное.

— С чего бы?

Восьмую разбудил разговор соседей по кубрику. Один голос был звонкий, ясный. Женский, но незнакомый: не из тридцатого подразделения. А жаловался на сны мужской хриплый, привыкший перекрикивать шум боя или там шторма; навскидку Восьмая определила его владельца, как: “старше сорока, младше шестидесяти”. Вот он продолжил:

— Мне снился сон. Что все это лишь аттракцион в аквапарке.

— В “Лагуне” на Мальдивах, — подхватила собеседница. — Была я там в гостях...

— Что охота на глубинных — это такая спортивная игра.

— Наподобие танководства?

— Да! Именно! Можно поздравлять победителей, но проигравшие — всего лишь проигравшие, не погибшие. В мультике накручено — не будете сражаться, школу закроем, школоносец отберем... Я думаю: зря. У нас бы безо всяких угроз воля к победе в небесах терялась. Главное: никого убивать не надо...

Женщина хмыкнула, но ничего не сказала.

— Проснулся — и думаю: Господи, выпусти меня из клетки этой крови! Воплоти меня туда!

Тут собеседница уже не смолчала:

— Да прямо! Уверена, что ты рвался именно сюда. Тут же бои-подвиги! Вот я всех врагов победю, всех красивых девок по... подгребу. А при переносе маленький технический сбой произошел — и знание канона тебе не переписали. Обидно, да?

Но мужчина не обиделся: похоже, от этой женщины он готов был выслушать что угодно. Вздохнул с грустью, без возражения в голосе:

— Так вот закончишь путь земной, и встретят апостолы, и скажут: фирма приносит извинения. Для компенсации “вот вам молотЪ”, гражданин Артас, и пройдите сценарий повторно...

Восьмая некоторое время выбирала между вежливостью и любопытством. С одной стороны — она все-таки дворянка. И уже была в настоящем бою. И подслушивать ей как-то... Мелко. С другой — хозяйка кубрика и не думает приглушать голос, хотя сама вчера укрыла одеялом и пристегнула от качки. Значит, разговор не секретный...

Если честно — просто вставать неохота. Охота — поесть.

Вот не надо было думать про еду! Заурчавший живот выдал Восьмую, как некстати заржавший конь выдает засадный полк.

— Ага! — радостно повернулась к ней женщина, — проснулась? Там — санузел. Там — столовая.

Мужчина поднялся, потянулся, сцепив руки над головой замком. Опустил руки через стороны, встряхнулся. Оправил сине-серый пятнистый камуфляж с нашивкой крылатого тигра на правом рукаве. Коротким кивком-поклоном поздоровался с Восьмой. Женщине улыбнулся — вышел.

— Вставай, уже завтрак.

Справившись с застежкой ремня, Восьмая села на кровати, разглядывая хозяйку кубрика. Стройная, синеглазая блондинка в темно-вишневом строгом костюме; судя по уголку обертки в нагрудном кармане — любит шоколад. А судя по тому, что Валькирия — любит оружие... Как там было в пятой серии? “Концептуально”, вот!

— Твоих я разместила в отсеке десанта, два патруля оттуда все равно до посадки спать не лягут. А ты замыкающая, тебе места не хватило. Так что уж извини, положила у себя. Мы тут не слишком шумели?

Восьмая повертела головой.

— А, я же не представилась. Беркана.

— “Летящий Феникс” — тридцатый отряд — восьмая — желтая.

Женщина понимающе наклонила голову; очень-очень светлые волосы упали на плечи:

— Я знаю, вы стараетесь не произносить истинные имена до возвращения. Комбинезоны и обвеску пока оттащили в трюм. Но можно из одежды взять что-нибудь мое. Вон тот шкаф, бери что угодно, не стесняйся, у меня еще дома до чертиков. Каждый раз, как сяду в Италии — родичи отца волокут подарки. Не беру — обижаются, что брезгую. А мне носить некогда. И негде.

Восьмая еще раз посмотрела на собеседницу и только вздохнула. Вот кого Нулевой не назовут! С такой грудью можно в мешок замотаться — и все равно каждый второй свернет шею, оглядываясь. А ее майка, наверное, Восьмой до колен будет. Подпоясаться — чем не платье...

— Госпожа Беркана...

— Можно просто Беркана. Я уже привыкла.

— А где... Шестая?

Валькирия догадалась, о ком вопрос.

— Она в холодном трюме. С ней высокая испанка — Седьмая, да? И ваш командир.

— Флагман. Да.

— Если хочешь к ним — из кубрика в общий коридор, направо и в конце трап. Но сначала все-таки сходи поешь, столовая по коридору налево. Ваших плиток у меня только уставной минимум, зато нормального человеческого мяса, — Беркана подмигнула, — на роту десанта. Вам восьмерым как-нибудь хватит, не стесняйся и в этом... Так, я тоже пошла, сейчас будет маневр. Надо сесть в одно интересное место. А потом уже рванем на Сиэтл. И будем там примерно перед приходом вашего конвоя. Гиперзвук — он такой... Восьмая...

— Да?

— Спасибо. Я не знаю, значит ли моя благодарность что-нибудь, но — спасибо.

Женщина вышла. В кубрике пахло яблоками, отчего живот заурчал пуще прежнего. Восьмая скинула одеяло, опустила ноги на приятный, гладко подстриженный ковер — она так и не привыкла, что здешние ковры не шерстяные. Потопталась, протерла глаза и решительно двинулась умываться.

Закончив с обязательным, Восьмая перешла к приятному. Одежду она выбирать любила. Просто удавалось это сделать нечасто. Последний набег на гардеробную был еще дома... А ведь почти год прошел, страшно подумать! Здесь-то все просто: форму флотскую, синюю с золотом, получи и распишись. Она хоть и красивая, и даже с розовыми волосами Восьмой смотрится... Нормально смотрится! Нечего тут! А все-таки форма — отпечаток Школы, оттиснутый в складках кителя, пропахший неистребимым запахом оружия. Восьмая выросла в дворянской семье; ее родители воевали, заслужили грозную репутацию и по-настоящему жуткие прозвища. Но здесь — и в Школе, и в форме — Восьмая чувствовала себя частью некоего Левиафана, нацеленного на беспощадное перемалывание врага. Врага безликого — не Империи Зла, грозящей поработить мир, не Древнего Проклятия, грозящего мир уничтожить. Врага тут называли нейтрально, бесцветно: “противник”, иногда еще “он”. А боевую ярость тщательно вытравливали. Денег на Школу не жалели — но и людей в ней тоже берегли не слишком. Проучившись в Школе несколько месяцев, Восьмая с ужасом поняла: никакие устрашающие прозвища этого Левиафана не смутят. Никакая храбрость и боевое искусство не остановят его стальные челюсти. Клыком в этих челюстях она и должна была стать по завершении обучения; и вот сейчас, перебирая легкие, яркие ткани в шкафчике, Восьмая глотала слезы, прекрасно понимая грозную и прекрасную Валькирию, воплощенную в корабль Тумана — только аэрокосмический.